Лайза Джуэлл - Холодные сердца

Привет, Джим!

Ну, должна сказать, не будь мы знакомы, я бы ни за что не подумала, что тебя именуют таким простоватым именем – Джим! «Барбур»[1] и аккуратный жилет на фото твоего профиля делают тебя больше похожим на Руперта или Генри, одним словом, на кого-то незаурядного, чье имя состоит из двух слогов, сам понимаешь! И если речь зашла о слогах, и поскольку ты спросил, отвечу. Нет, на самом деле мое имя не Rainbowbelle[2]. КОНЕЧНО ЖЕ, НЕТ! Меня зовут Лорелея, и мое имя состоит их трех или четырех слогов, в зависимости от того, как его произнести. (Мои родители нарекли нас в честь греческих богинь. Мою сестру зовут Пандора. Еще была Афина, она родилась мертвой, но об этом ты уже знаешь.) Ну да ладно. Ло-ре-лея. Или Лор-лей. На самом деле я не привередливая.

Мне шестьдесят пять, и я живу в одной из самых красивых деревушек Котсуолда[3] в большом старом «сумасшедшем» доме, наполненном старинными вещицами, которые я называю СОКРОВИЩАМИ, а мои дети – ДЕРЬМОМ. Пожалуй, можно считать, что у нас ВСЕ в порядке.

У меня четверо детей. Мэган уже сорок. Бетан – тридцать восемь, а близнецам Рори и Ризу по тридцать пять. Ах да, и преимущественно из-за необыкновенной плодовитости моей старшей дочери я уже не единожды бабушка. А у тебя есть дети? Ты ни разу не упоминал о них, поэтому мне кажется, что нет. Или я ошибаюсь? Как правило, первое, о чем рассказывают люди, это о своих детях, разве не так? К сожалению, мы довольно редко видимся, они все так заняты. Что ж, полагаю, ты вполне мог бы назвать меня островитянкой. Около четырех лет назад я потеряла своего супруга, и, как бы ты сказал, в какой-то степени у меня все пошло наперекосяк.

Итак, что я могу рассказать о себе? Я обожаю природу, деревню, люблю детей, люблю плавать. Я выгляжу на свой возраст. Но, несмотря на годы, мне удалось сохранить фигуру, и меня это очень радует. Вижу, что многие женщины, которых знаю много лет, после климакса превратились в мамонтов! И, как ты можешь судить по моей фотографии, у меня длинные волосы. Ничто не старит женщину быстрее, чем стрижка!

Как бы там ни было, но обо мне достаточно. Расскажи побольше о себе! Ты говоришь, что вдовец. Я очень огорчилась, узнав об этом. И в каких краях ты обитаешь, вроде на Севере? Судя по фото, у тебя есть собака. Замечательный ретривер. Как его зовут? Пока росли дети, у нас тоже была собака, но, как только они разъехались, я не вижу смысла держать животных.

Посмотрю, что смогу сделать со своими фотографиями. На самом деле я не очень лажу с ноутбуком. Но, возможно, получится отправить тебе что-нибудь еще. Я попробую.

И спасибо, Джим, что остаешься на связи. Интернет действительно удивительная штука, особенно для таких старпёров, как мы, не правда ли? Я бы на самом деле пропала без него. Хотела бы, чтобы ты снова ответил мне, но, пожалуйста, не чувствуй себя обязанным это делать, если сочтешь меня чересчур назойливой!

С наилучшими пожеланиями,

Твоя Лорелея Берд[4]

Влажный жар повергал в шок после прохлады кондиционера, который в течение последних двух часов охлаждал салон автомобиля. Мэг захлопнула дверцу машины, засучила рукава хлопчатобумажной футболки, опустила очки на нос и посмотрела на дом.

– Господи Иисусе.

На тротуаре к ней присоединилась Молли и тоже во все глаза из-под солнцезащитных очков уставилась на дом.

– О боже.

Какое-то мгновение они стояли рядом. И были почти одного роста. Прошлым летом, к своей радости, Молли удалось догнать мать. Теперь рост обеих составлял около 177 см. Молли была длинной и худой, как манекенщица; в джинсовых шортиках, демонстрировавших загорелые ноги, белых шлепках. Свои пыльно-медовые волосы она стянула на макушке в замысловатый узел. Довершали образ легкая хлопчатобумажная рубашка, наброшенная поверх розовой майки, и множество браслетов и фенечек, украшавших тонкие запястья и лодыжки. В противоположность ей Мэг выглядела коренастой и походила на защитника; на ней были классические синие слаксы, футболка из хлопка с длинными рукавами в бретонскую полоску, на ногах – серебристые фитфлопы, украшенные пайетками. Единственная уступка, которую она позволила себе в эту выдавшуюся не по сезону жару, – сделанный в последний момент педикюр. Мать и ее единственная дочь только что едва преодолели последнюю стадию кошмара, длившегося более трех лет и ставшего довольно распространенной бедой подросткового возраста. Теперь можно было сказать, что они почти стали друзьями. Почти. Кто-то однажды сказал Мэг, что дочь «вернется» к ней, когда той исполнится девятнадцать. Подождать еще «каких-то» четыре года. «Все еще хуже, чем я думала. То есть гораздо хуже». Мэг покачала головой и осторожно шагнула в сторону дома. Он стоял там, кирпичик к кирпичику, в точности такой, как в тот день, когда она появилась на свет сорок лет назад. Три низких окна, выходящих прямиком на улицу, выше еще четыре окна, две входные двери в разных концах дома, справа сбоку овальная табличка, сделанная давно умершим местным мастером, на которой выгравировано слово «Гнездо», и парочка влюбленных птичек с переплетенными клювами. Слева от дома – выкрашенные в зеленый цвет ворота, от которых к черному ходу вела гравийная дорожка. Объявления на окнах гласили, что дом находится под патронажем «Соседского дозора»[5](«Что произошло с «Соседским дозором?» – лениво подумала Мэг), что его жильцы являлись приверженцами Королевского общества защиты птиц, и еще здесь не терпят агентов, занимающихся торговлей вразнос.

Все здесь осталось таким же, каким было на протяжении веков.

Кроме…

– Это худший дом из всех, что я видела, – заявила Молли. – Даже хуже, чем в телешоу.

– Но мы еще даже не были внутри, Молл, попридержи свои мысли, не стоит сразу их высказывать вслух.

– А мой нос тоже меня подводит, да?

– Пожалуй, ты права, – вздохнула Мэг.

Окна, которые на ее памяти никогда не отличались чистотой, теперь покрылись настолько густым слоем грязи, что совершенно не пропускали свет. Собственно говоря, они были черными. Пастельно-желтый глостерский кирпич обесцветился и потрескался. Зеленые ворота держались на одном-единственном гвозде, а гравийная дорожка завалена какими-то случайными предметами: старыми детскими колясками, ржавым велосипедом, засохшей рождественской елкой в разбитом горшке, коробкой с разбухшими и влажными от сырости журналами, ставшими в два раза толще их первоначального размера. Единый стиль фасада свидетельствовал том, что дом не лишен своих отличительных особенностей как снаружи, так и внутри, но даже при таком поверхностном осмотре было ясно, что этот дом «болен». На протяжении десятилетий деревня сильно разрослась и заметно облагородилась. Все старые дома отмыли, и теперь их кирпичная кладка снова стала желтой и сверкающей, двери и оконные рамы полностью перекрасили, и вот между ними, как гнилой зуб, торчало «Гнездо».

– Боже, как неловко, – проговорила Молли, сдвигая на лоб солнцезащитные очки и морща свой крошечный носик. – Что о нас подумают?

Мэг приподняла брови.

– Гм, – протянула она, – я бы сказала, что если судить о репутации нашей семьи в здешних краях, вероятно, едва ли кто-либо в деревне ожидал тут нашего появления. Ну, идем же. – Мэг нервно улыбнулась дочери. – Пройдем внутрь, хорошо? И покончим с этим.

Молли мрачно улыбнулась матери и кивнула.

Мэган отодвинула плющ и засунула кончики пальцев в небольшую трещину в стене.

– Нашла еще одно! – крикнула она Бетан и близнецам.

– О, молодец, Мэгги! – прокричала в ответ ее мать с крыльца, где она стояла в фартуке с клубничным принтом и с довольной улыбкой наблюдала за происходящим. – Браво!

Мэган вытащила небольшое яйцо в фольге и уложила его в свою корзинку.

– Оно розовое! – многозначительно заявила она младшей сестре.

– Ну и что, – бросила Бетан. – У меня уже есть три розовых.

Мэган посмотрела на небо; оно было безоблачным, густого синего цвета и жарким, как в июле. Мама сказала им, что они должны как можно быстрее найти яйца, иначе те расплавятся от жары. Девочка внимательно осматривала сады. Некоторые яйца она обнаружила в поленнице и осторожно очистила их от склизких мокриц. Но еще больше яиц оказалось в клумбах с нарциссами и гиацинтами, выстроившимися вдоль тропинок вокруг теплицы, а на одно большое золотистое яйцо она случайно наткнулась в ветках вишневого дерева за кухонной дверью. Девочка подсчитала яйца, их оказалось двенадцать. Бетан и близнецы все еще занимались поисками рядом с домом, но Мэган подозревала, что именно в верхнем саду находилась почти вся кладка яиц, поэтому она быстро взбежала по покрытым шиферной плиткой ступенькам, ведущим в нижний сад. Вдруг голоса ее сестер, брата и матери постепенно стали затихать и слились в приглушенный шепот. Здесь оказалось теплее, мягче и пасмурней. Трава тут была как будто полосатой, девочка решила, что именно здесь вчера косил отец, потому что повсюду лежали небольшие кучки жесткой скошенной травы, уже успевшей выгореть под палящим солнцем. Куст камелии, сбитый с толку неожиданно пришедшим летом, уже зацвел и разбросал свои мясистые цветки по лужайке, где они лежали, покоричневевшие, пресытившиеся жарой и почти уродливые. Мэган направилась к покрытым лишайником солнечным часам в середине газона. На нем оказалось еще три завернутых в фольгу яйца, девочка аккуратно очистила их и положила в корзинку, висевшую на руке.

Тут она услышала шаги Бетан; сестренка бежала вприпрыжку по ступенькам в туфельках для фламенко. Мэган обернулась и улыбнулась. Иногда, когда она смотрела на свою младшую сестренку, она чувствовала, как ее переполняет любовь. Бетан одновременно была ее лучшим другом и злейшим врагом. Мэг и Бет были очень похожи. Как говорила их мать, внешне они типичные Берды, как их отец, тетя Лорна и бабуля: щечки, как яблочки, высокие лбы, широкие улыбки. Единственное отличие между сестрами состояло в том, что волосы Мэган были каштановые и вьющиеся, как у матери, а у Бет – прямые и черные, как у отца. Близнецы Рори и Риз были похожи на мать, одним словом, типичные Дугласы: с низкими лбами, длинными носами, аккуратными пухлыми губками, узкими голубыми глазками, с любопытством выглядывавшими из-под завесы длинных светлых волос.

Люди всегда говорили: «Ах, какие милые детишки. Наверно, вы так гордитесь ими, миссис Берд. Совершенные ангелочки».

А мама часто отвечала: «Видели бы вы их дома», потом закатывала глаза, одной рукой трепала волосы Рори, а другой обнимала Риза, и при этом ее глаза переполняла любовь.

– У тебя сколько? – крикнула Мэган сестре.

– Одиннадцать. А у тебя?

– Пятнадцать.

У подножия ступенек появилась их мать, таща за руки близнецов.

– Каждый из ребят нашел по девять, думаю, это почти все, – сказала мама. – Полагаю, остались желтые, – добавила она и многозначительно подмигнула.

Мальчики отдернули руки и побежали к горке c желтыми перилами в нижней части сада. Бетан бросилась к перевернутому ведру, которое на самом деле было оранжевым. Но Мэган точно знала, что мать имеет в виду: куст зверобоя, росший прямо перед ними. Девочка приблизилась к нему, ее глаза блуждали по облакам желтых цветов, над которыми жужжали жирные шмели, собравшиеся присесть отдохнуть на терракотовые горшки под кустом, переполненные яйцами и маленькими желтенькими цыплятками с глазками-бусинками. Девочка уже собралась было подхватить яйца и цыплят, когда ее плеча осторожно коснулись мягкие сухие руки матери и задержались на усыпанной веснушками коже Мэг.

– Поделись ими, – едва слышно прошептала она, – с малышами. – Сделай все по справедливости.

Мэг собралась было возразить, но потом глубоко вздохнула и кивнула.

– Здесь! – крикнула она братьям и сестре. – Смотрите! Тут их целая куча.

Все трое уже мчались к кусту зверобоя; мать разделила яйца на четыре равные части и протянула каждому ребенку.

– Уже начинают таять, – сказала она, слизывая шоколад с кончика большого пальца, – лучше отнести их в дом.

Прохлада дома действовала отрезвляюще после изнуряющей жары на улице. Она обволакивала кожу Мэг, как прохладная фланель. Папа сидел за кухонным столом и разливал по стаканам лимонад. На подоконнике дремала собака. Желтые кухонные стены были полностью завешаны детскими художествами. Мэган провела пальцем по краям рисунка, который сделала еще в четыре года. Ее всегда приводила в изумление мысль, что приклеенный скотчем к стене рисунок целых шесть лет провисел на одном и том же месте. Она почти забыла то время, когда ей было четыре. И конечно, совершенно не помнила, как сидела и рисовала этот портрет, который назвала «Мэган и мамуля», представлявший собой изображение двух людей с вытянутыми в струнку ногами, с безумными прическами, губами, напоминавшими две ниточки, и руками, которые по размеру были в два раза больше туловища и болтались в невесомости в царстве остроконечных голубых деревьев и зверей. Стена творчества стала «дежурной темой» для любого, кто гостил в их доме; на самом деле она занимала три стены, тянулась вдоль фасадов шкафов, дверных наличников, вокруг углов и продолжалась даже в кладовке. Папа пытался периодически снимать некоторые рисунки, чтобы, как он выражался, «обновить стену». Но мама лишь улыбалась озорной улыбкой маленькой девочки и говорила: «Только через мой труп». Если папа заставал момент, когда кто-то из его чад создавал очередной шедевр, он вырывал его из детских рук тотчас, как только ему его демонстрировали, со словами: «Рисунок настолько красив, что я непременно должен поместить его в свою специальную папку», и быстренько прятал его (иногда даже под одежду) прежде, чем мама увидит его и водрузит на стену.