Дженнифер Вайнер - Хорош в постели

«Чего я хочу, – думала я, вжимаясь лицом в оранжевую подушку, – так это снова стать девочкой». Лежать на кровати в доме, в котором выросла, под пледом в красно-коричневую клетку, читать, хотя мне давно полагалось спать, услышать, как открывается дверь, увидеть вошедшего в комнату отца, почувствовать его гордость за меня и любовь. Я хотела, чтобы он положил руку мне на голову, как клал тогда, услышать улыбку в его голосе, когда он говорил: «Все читаешь, Кэнни?» Быть маленькой и любимой. И тощей. Вот чего я бы хотела.

Я перекатилась к краю кровати, схватила с ночного столика ручку и бумагу. «Похудеть, – написала я и задумалась. – Найти нового бойфренда, – добавила после долгой паузы. – Продать сценарий. Купить большой дом с садом и огороженным двором. Найти матери более приемлемую подругу. – Заснула, написав: – Сделать себе модную прическу». Но перед этим успела подумать: «Заставить Брюса пожалеть о содеянном».

Хорош в постели. Ха! Отсутствием самомнения он явно не страдал, раз взялся вести рубрику, рассказывающую о сексуальном опыте, учитывая, что до встречи со мной он спал лишь с двумя женщинами и практически ничего не умел.

Мой послужной список был куда длиннее: три бойфренда, с ними я встречалась подолгу, один первокурсник, с которым мы быстро разбежались, плюс с полдюжины случайных знакомых. Я, возможно, девушка крупная, но читала «Космополитен» с тринадцати лет и знала, что любят мужчины. Во всяком случае, жалоб на меня не поступало.

Итак, опыта мне хватало. А вот Брюсу... нет. Несколько попыток он предпринимал в средней школе, когда лицо пылало прыщами, и он еще не понял, что травка и конский хвост – надежные средства для привлечения женщин.

Когда Брюс появился у меня в ту ночь, со спальным мешком и в рубашке из шотландки, он не был девственником, но и не жил с женщиной и ни разу по-настоящему не влюблялся. Так что он искал свою Незнакомку, тогда как я, не возражая против того, чтобы наткнуться на своего избранника, искала главным образом... ну, скажем, внимания. А впрочем, можно сказать – секса.

Начали мы с дивана, на который сели бок о бок. Я взяла Брюса за руку. Холодную и влажную. Другой рукой ненавязчиво обняла за шею, прижалась бедром к eгo бедру. Почувствовала, что он весь дрожит. Меня это тронуло. Я хотела быть с ним нежной, доброй. Взяла обе его руки в свои и потянула с дивана. «Пойдем приляжем», – предложила я.

Рука в руке мы проследовали в спальню. Брюс лег на покрывало, на спину, его широко раскрытые глаза блестели в темноте, чем-то он напоминал человека в кресле дантиста. Я устроилась рядом, приподнялась на локте, кончиками волос прошлась по его щеке. Когда поцеловала в шею, он ахнул, словно я обожгла его. Когда залезла в рубашку и подергала за волосы на груди, выдохнул: «Ах, Кэнни!» – и голос его переполняло счастье.

Но целовался он ужасно. Губы и язык куда-то исчезали при встрече с моими, так что мне оставались только усы и зубы. И руки были жесткие и неуклюжие.

– Просто лежи, – прошептала я.

– Извини, – прошептал он в ответ. – Я все делаю не так, да?

– Ш-ш-ш, – выдохнула я, вновь касаясь губами его шеи в том чувствительном месте, где заканчивалась борода. Рука с груди заскользила вниз, к промежности. Ничего там не нащупала. Я прижалась грудями к его боку, поцеловала лоб, веки, кончик носа, попыталась снова. С тем же результатом. «Забавно», – подумала я. Решила показать Брюсу один фокус, научить доставлять мне удовольствие независимо от того, встанет у него или нет. Он меня страшно возбуждал, этот шестифутовый парень с конским хвостом и выражением лица... казалось, он на электрическом стуле и думает, что я вот-вот поверну рубильник. Я обхватила его ногу своими ногами, взяла его руку и затащила в мои трусики. Его взгляд встретился с моим, он улыбнулся, почувствовав, какая я мокрая. Я положила его пальцы, куда мне хотелось. Своей рукой накрыла его руку, надавила, показывая, что надо делать, начала ерзать, прижимаясь к нему, позволив ощутить мой пот, порывистое дыхание и стоны, когда я кончила. Потом ткнулась лицом в его шею, губами нашла ухо. «Спасибо тебе», – прошептала я и почувствовала на губах соль. Пот? Может, слезы? Но в темноте я этого понять не могла.

Так мы и заснули. Я – в трусиках и футболке, обхватившая Брюса ногами, он – в наполовину расстегнутой рубашке, тренировочных штанах, трусах и носках. А когда утренний свет начал проникать в мои окна, когда мы открыли глаза и посмотрели друг на друга, то почувствовали, что провели вместе не полночи, а гораздо больше. Словно никогда и не были незнакомцами.

– Доброе утро, – прошептала я.

– Ты прекрасна, – ответил он.

Я решила, что могу привыкнуть к таким словам, произносимым ранним утром. Брюс решил, что он влюблен. Мы провели вместе следующие три года и многому научились. Со временем он рассказал мне свою историю, поведал о своем, чего уж скрывать, ограниченном опыте, о том, что всегда был или пьяный, или обкуренный, о застенчивости, о том, как на первом курсе колледжа несколько раз потерпел неудачу и решил с этим не спешить. «Я знал, что когда-нибудь встречу свою женщину». Улыбаясь, он крепче прижимал меня к себе. Мы выяснили, что нравилось ему, что нравилось мне, что нравилось нам обоим. И очень обыденное, и настолько экзотическое, что мы могли бы удивить и читателей «Мокси», с которыми его авторы в каждом номере делились новыми «испепеляющими секретами секса».

Но больше всего меня бесило, давя на сердце, горечью отзываясь во рту, название рубрики. «Хорош в постели». Какое там. Брюс не был сексуальным гигантом, не творил чудес под одеялом... просто когда-то мы любили друг друга. И нам вместе было хорошо в постели.

Субботним утром меня разбудил телефон. Три звонка, потом тишина. Десятисекундная пауза, опять три звонка. И тишина. Моя мать не жаловала автоответчики, поэтому, зная или предполагая, что я дома, продолжала названивать, пока я не брала трубку. Сопротивление ни к чему не приводило.

– Ну разве так можно? – проворчала я вместо «алло».

– Ты, между прочим, говоришь с матерью, – ответила моя мать.

– Я в шоке. Нельзя ли позвонить позже? Пожалуйста. Еще очень рано. Я устала.

– Перестань ныть, – оборвала она. – У тебя просто похмелье. Заезжай за мной через час. Мы поедем на кулинарные курсы в «Ридинг терминал».

– О нет, – ответила я. – Никогда в жизни. – Но, произнося эти слова, я знала, что жалобы, протесты и семнадцать различных предлогов ни к чему не приведут и в полдень я буду сидеть в «Ридинг терминал» и слушать, как моя мать критикует выбор меню и мастерство шеф-повара.

– Выпей воды. Прими пару таблеток аспирина, – командовала мать. – Увидимся через час.

– Ма, пожалуйста...

– Я полагаю, ты прочитала статью Брюса. – Моя мать не умела плавно переходить от одной темы к другой.

– Да, – ответила я, зная, что она тоже прочитала статью. Моя сестра Люси подписывалась на «Мокси» и жадно читала все материалы, имеющие отношение к женщинам, так что экземпляр журнала регулярно приносили в наш дом. После вчерашнего штурма моей двери я могла предположить, что именно Люси показала статью матери... а может, это сделал Брюс. Одна лишь мысль об их разговоре («Я звоню, чтобы сообщить, что в этом номере «Мокси» опубликована моя статья, и думаю, Кэнни очень расстроится...») вызвала желание спрятаться под кроватью. Если б я могла под нее залезть. Я не хотела ходить по миру, где «Мокси» красуется на полках газетных киосков, лежит в почтовых ящиках. Я сгорала от стыда, словно на моем лбу выжгли громадную розовую букву К, словно все мои знакомые знали, что я – та самая девушка из рубрики «Хорош в постели», что я толстая и отказала от дома парню, который пытался понять и любить меня.

– Ну, я понимаю, что ты расстроена...

– Я не расстроена! – рявкнула я. – У меня все в ажуре.

– Ага. – Мать, похоже, ожидала от меня другого ответа. – Я думаю, что он поступил нехорошо.

– Он нехороший человек.

– Он таким не был. Вот почему я так удивилась.

Я откинулась на подушки. Болела голова.

– Так мы будем обсуждать его нехорошесть?

– Можем это сделать позже, – ответила моя мать. – До встречи.

В том районе, где я выросла, есть два типа домов: дома, в которых родители сохранили семью, и дома, в которых развелись.

На первый взгляд оба типа выглядели одинаково: большие, добротные, четырех – и пяти спальные особняки в колониальном стиле, стоящие достаточно далеко от мостовой, каждый на участке в акр. Выкрашенные в строгие цвета, с более яркими ставнями, наличниками, отделкой. Скажем, серый дом с синими ставнями или светло-бежевый с красной дверью. К большинству вела усыпанная гравием подъездная дорожка, практически за каждым домом во дворе был бассейн.

Но стоило приглядеться внимательнее или какое-то время пожить в этом районе, как различия начинали бросаться в глаза.

Дома разведенок – это те, у которых больше не останавливается грузовичок фирмы «Уход за лужайками», мимо которых после зимнего снегопада проезжает грейдер, не расчищая подъездную дорожку. Понаблюдайте, и вы увидите хмурых подростков, а то и хозяйку дома, появляющихся из него, чтобы сгрести с лужайки листву, скосить траву, убрать снег, подрезать кусты, все своими руками. Это дома, где материнская «камри», «аккорд» или мини-вэн не меняется каждый год, но год от года стареет, а второй автомобиль, если он есть, скорее всего сменившая много рук развалюха, которую можно купить, воспользовавшись разделом «Частные объявления» в «Икзэминер», но никак не новенькая «хонда-сивик» или, если парню очень уж повезет, спортивная модель, доставшаяся от отца, пережившего кризис среднего возраста.

В таких домах никто не занимается ландшафтным дизайном, летом в них не устраивают вечеринки у бассейна, строительные бригады не поднимают шум в семь утра, чтобы пристроить домашний кабинет или отремонтировать главную спальню. Перекрашивают такие дома раз в четыре или пять лет вместо положенных двух или трех, и краска к этому моменту давно уже висит клочьями.

Но лучше всего разница видна субботним утром, с началом, как окрестили это действо мои подруги и я, парада папаш. Каждую субботу, от десяти до одиннадцати утра, на подъездные дорожки нашей улицы, и соседних тоже, сворачивали автомобили мужчин, которые раньше жили в этих больших, на четыре или пять спален, домах. Один за другим они выходили из автомобилей, направлялись к дверям, звонили в дома, где раньше спали, и забирали детей на уик-энд. Эти дни, рассказывали мне подруги, заполнялись всякого рода крайностями и расточительностью: экскурсии по магазинам, посещение зоопарка, цирка, ленч в одном ресторане, обед в другом, кино до обеда или после. Все, что угодно, лишь бы потратить время, заполнить минуты и часы, которые детям и родителю надобно провести вместе. А сказать-то друг другу они могли на удивление мало после того, как произнесено несколько добрых (если развод проходил мирно) или злых (когда на суде обе стороны подробно докладывали о недостатках и изменах спутника жизни судье, любознательной публике и, конечно же, детям) слов о матери.

Мои подруги хорошо знали такую практику. Мой брат, сестра и я познакомились с ней, как только наши родители расстались, до того как наш отец объявил, что он хочет быть в большей степени дядюшкой, чем отцом, и поэтому его еженедельные визиты в новую модель не укладываются. Ночь с субботы на воскресенье детям разведенных родителей приходилось проводить в квартире отца в кондоминиуме на другом конце города, маленькой, пыльной, тесной, заставленной слишком уж дорогими стереосистемами и домашними кинотеатрами, с многочисленными фотографиями детей на стенах или без оных. В квартире нашего отца мы с Люси спали на раскладном диване с тонким матрацем, пружины которого всю ночь врезались нам в бока, а Джош – в спальнике на полу. Питались дети исключительно в ресторанах. Редко кто из отцов умел готовить или хотел этому научиться. Большинство из них, как выяснялось, просто ждали появления новой жены или сожительницы, которая и будет забивать холодильник продуктами и каждый вечер готовить обед.

По утрам в воскресенье, когда приходила пора идти в церковь или еврейскую школу, парад папаш повторялся с тем отличием, что из заезжающих на подъездные дорожки автомобилей выходили дети, которые не мчались к дому и изо всех сил старались не выказывать облегчения, тогда как отцы не уезжали слишком уж быстро, напоминая себе, что встречи с детьми – удовольствие, а не обязанность. Два, три, четыре года отцы приезжали. Потом исчезали, чаще всего женились вновь, но иногда перебирались в другие города.

Вообще-то все было не так уж плохо в сравнении, скажем, с «третьим миром» или Аппалачами. Никто из нас не знал ни физической боли, ни настоящего голода. Даже с ухудшением стандарта жизни в пригородах Филадельфии он оставался гораздо выше, чем у большинства людей в мире, да и в Соединенных Штатах. Да, наши автомобили старели, каникулы мы проводили не на столь роскошных курортах, бассейны не сверкали былой чистотой, но мы оставались при автомобилях, каникулярных путешествиях, бассейне во дворе и с крышей над головой.