Мария Федорова - Хороша была Катюша

Ольга Ивановна профессиональным жестом взяла руку дочери.

— Потише, пожалуйста, я пульс посчитаю… Да нет, пульс в норме. И лоб прохладный… Опиши, где болит?

— Мамуль, не волнуйся. Просто дурнота подкатила. Сейчас пройдет. — Катя многозначительно взглянула на мать. — Я думаю, через пару минут поедем…

— И давно у тебя эта дурнота?

— Да нет, недавно. Не стоит так беспокоиться.

Взрослые многозначительно молчали. Только Павел оживился — у него недавно было расстройство пищеварения, и впечатления еще не стерлись из детской памяти.

— Ой, Катя, тебе надо бежать в кусты. Смотри, не успеешь… У меня так было. Мам, помнишь, я чуть в штаны…

— Павел, замолчи! — Светлана резко одернула сына. — У Кати сейчас все пройдет, и мы поедем дальше.

— Ничего подобного. Ты что, не помнишь? Я два дня дома болел! А Катька шашлыков объелась — вот и заболела. Ты мне сама говорила, что шашлыков много есть нельзя.

Катя почувствовала сильное раздражение — вечно этот племянничек все портит. Такой был момент — все поняли, что она в особенном положении, Сережа стал такой задумчивый. И тут этот малолетний болтун с воспоминаниями о своем поносе…

— Все нормально, можем ехать. — Она вздохнула и закрыла дверь машины. — Только, пожалуйста, Сережа, постарайся сильно не трясти.

— Конечно…

Вид у Сергея был весьма озадаченный.

Лена и Катя дружили с детского сада. Двух менее похожих девочек трудно было себе представить. Крупная блондинка с длинными толстыми косами, Лена все делала очень аккуратно и обстоятельно, ни на что особо не реагировала, ко всем относилась ровно и спокойно, никогда никуда не торопилась и не сломала ни одной игрушки. Воспитатели в детском саду ее обожали — за все годы им ни разу не пришлось повысить на нее голос. Единственное, что смущало детсадовских тетенек, — странная привязанность спокойной и покладистой Леночки к оторве, бесенку в юбке и сорвиголове Катьке. Воспитательские сердца восставали против непокорных кудрей, на которых не держались ни банты, ни заколки, и девчонка всегда была похожа на Маугли буйной спутанной шевелюрой.

Натура девочки оказалась под стать внешности — Катя была главным генератором самых дурных идей, воплощение которых грозило воспитателям в лучшем случае выговором, а в худшем — тюремным сроком. Только чудом не слетел с дерева мальчишка, которого Катерина уговорила залезть туда во время прогулки и ни за что не подавать голоса, — только тогда ему достанется обещанная награда за победу в прятках. Бедняга просидел на хлипкой ветке почти два часа в ожидании окончания игры, пока директор детского сада пила валерьянку, прощалась с должностью и то тянула дрожащую руку к телефону, то отдергивала ее, не решаясь вызвать милицию и признать таким образом ЧП областного масштаба во вверенном ей детском учреждении…

После этого эпизода директриса, всегда сохранявшая ровный елейный тон и годами держащая на лице сладчайшую улыбку, при виде Катеньки бледнела и покрывалась испариной… Эта тетка, не боявшаяся ни Бога, ни черта, ни комиссий, ни пожарников, почувствовала, что не может сладить с девчонкой. Силой с Катей не мог справиться никто с самого раннего детства. Маму свою она в общем-то слушалась потому, что боялась огорчить, старшую сестру в грош не ставила, но и не обижала, над воспитателями откровенно издевалась, зато боготворила Лену. Кате казалось, что самые красивые банты, самые восхитительные косы, самые яркие платья, самые нарядные шапочки — все это было на Леночке. Она даже не завидовала подруге — настолько та была совершенным созданием.

Уже взрослая Катерина однажды рассказала Лене, как с замиранием сердца смотрела на принцесс, которых та рисовала: с золотыми волосами, осиными талиями, огромными юбками и длинными шлейфами. Часами она силилась изобразить что-то подобное — но тщетно. Ее королевишны все равно выглядели жалкими замарашками… Леночка была единственным человеком, чье превосходство Катя, безусловно, признавала. И именно тогда в ее душе родилась мечта когда-нибудь превзойти подругу.

* * *

— Лен, я сейчас к тебе приеду…

Катин тон не предполагал возможности дискуссии. Лена вздохнула — ей совсем не улыбалась перспектива провести весь вечер, слушая пустую болтовню подруги. Двое детей, одному из которых едва исполнилось два года, муж, недавно вернувшийся с работы, накопившиеся домашние дела не допускали расслабления. Она попыталась вяло возразить:

— Катюш, мне сейчас совсем некогда. У Лешки в школе проблемы, надо разбираться, Оля животом мается, с рук не слезает… У тебя что, горит?.. Может, давай через пару дней встретимся?

— Лен, ты что! Какая пара дней?! Счет на часы идет. Мне только посоветоваться. Я много времени не займу.

* * *

— Понимаешь, я изобразила у всех на глазах тяжело беременную. Вполне достоверно. — Катя сидела на табуретке и вертела в руках вафлю, которую только что обмакнула в чай, отчего та приобрела совершенно отвратительный вид. Она брезгливо отложила вафлю на край стола, отодвинула свою чашку и потянулась за яблоком. Лена одновременно мыла посуду, периодически переворачивала шипящие на сковороде котлеты и слушала Катин рассказ.

— А ты на самом деле беременна?

— Да нет, конечно. Еще не хватало…

— Что значит — еще не хватало? — Лена от возмущения со звоном бросила в раковину ложку. — Почему бы тебе не быть беременной, если ты живешь с мужчиной и собираешься за него замуж?!

— Потому что я не хочу весь остаток жизни провести между плитой и корытом. Потому что я хочу пожить для себя. А Сережа, похоже, решил плодиться и размножаться. Сначала он как-то обалдел, а теперь прыгает от радости, готов уже бежать за коляской и кроваткой, а главное — наконец собрался познакомить меня со своими родителями.

— Вот и радуйся.

— Я и радуюсь. Сейчас-то все хорошо. Родителей я очарую, замуж выйду, а что потом?

— Забеременеешь поскорее и родишь. Может быть, даже в сроки уложишься, если поторопишься.

— Да не хочу я рожать. Мне придется имитировать выкидыш. Надеюсь, ты мне поможешь…

— Ты в своем уме? Как я могу тебе в этом помочь?

— Скажем, я поссорюсь с мужем, уйду из дома к тебе ночевать, и тут мне станет плохо, ты вызовешь «скорую» и так далее…

Лена отложила недомытую посуду, вытерла руки о цветастый фартук, повернулась к Катерине, строго на нее посмотрела и громко выговорила: «Ни-ког-да!»

* * *

Кате не спалось. Она крутилась с боку на бок, вздыхала, била кулаком подушку, скидывала одеяло и снова натягивала его до самого носа. В своих мыслях она кляла подругу последними словами — впервые Ленка так уперлась, что ни мольбы, ни слезы, ни угрозы никогда не простить обиды ее не поколебали.

«Совсем одурела, свиноматка чертова… Ничего, кроме своих сопливых детей, не видит и хочет, чтобы я так же жила. Подумаешь, принципы у нее… Сидит со своим дурацким мужем, конечно, ей врать не приходится. А что ей врать-то — кому есть дело, врет она или правду говорит? Какая разница — суп она сварила или кашу? Тем порошком белье стирает или этим? А у меня, можно сказать, судьба поставлена на карту. Ох!!!»

Катерина застонала и со всей силы ударила подушку, будто та была причиной ее несчастий.

— Катенька, что с тобой?

Спросонья Сережа выглядел страшно перепуганным, он как солдат вскочил с кровати и кинулся к выключателю. Яркий свет залил спальню будущих супругов. Катя уткнулась в одеяло, ее переполняла злость — теперь еще надо перед этим дураком комедию ломать…

— Ничего, Сережа, не беспокойся, — прошептала она слабым голосом. — Мне, кажется, приснилось что-то. Все хорошо. Потуши, пожалуйста, свет. Ложись, дорогой…

Свет потух, Сергей сел на кровати, продолжая вглядываться в лицо подруги. Он действительно беспокоился — после того, как Катя призналась ему, что ждет ребенка, его жизнь наполнилась новыми, незнакомыми прежде чувствами. Все сомнения отступили, он видел в Кате новое очарование материнства, рисовал в своем воображении картины счастливого будущего, где в их большой и красивой квартире звенят голоса двух, нет — трех малышей. Он со старшими мальчишками ездит на рыбалку, спокойная и добрая, хоть и слегка усталая Катерина ждет их дома, воркуя над колыбелью малышки дочки. Все коллеги на работе заметили, что он взялся за дела с небывалым рвением, — еще бы, у него появился стимул зарабатывать настоящие, большие деньги — ведь детям нужно все самое лучшее. Теперь его беспокоили только две проблемы — предстоящее знакомство Кати с родителями и ее здоровье…

— Малыш, хочешь, я тебе мяты заварю… Попьешь с медом, успокоишься, расслабишься. Тебе отдыхать надо.

— Спасибо, не беспокойся. Правда ничего не нужно. Спи…

Катя повернулась на другой бок и закусила губу.

Что же делать? Что делать?..

* * *

Юрий Алексеевич был физиком, сыном физика и внуком физика. С самого раннего детства маленького Сережу окружали портреты Эйнштейна и Ландау, он слышал байки о Курчатове и Рентгене и во втором классе научился пользоваться логарифмической линейкой и компасом. От физики ему некуда было деваться…

Юрий Алексеевич в первый раз женился на ветреной поэтессе, которая не знала даже первого закона Ньютона, и брак быстро распался. Поэтесса хотела читать стихи и отказывалась открыть «Науку и жизнь» или хотя бы послушать рассказ супруга о последних работах Феймана… Матерью Сергея стала тихая аспирантка, которая в общем-то случайно попала на физический факультет, но привыкла хорошо учиться, а потому недостаток таланта и кругозора с лихвой компенсировала усидчивостью и почтением ко всем без исключения преподавателям. В роли жены она оказалась безупречной — с готовностью слушала бесконечные разглагольствования супруга, искренне считала его человеком выдающегося ума и была готова служить ему верой и правдой. От бабушки в наследство она получила кружевные подзоры, мраморных слоников, резную деревянную этажерку, дом с садом в пригороде и кучу фамильных рецептов — от потрясающей мясной начинки для пирогов до самодельной пастилы…

Сережа был единственным ребенком в семье и светом в окошке. До тех пор, пока в седьмом классе, заикаясь, не заявил, что хочет быть юристом. Отец и прежде подозревал, что в сыне не горит огонь любви к лучшей из наук, но никак не мог предположить, что Сережа решится выбрать иную профессию. Пусть посредственным, но только физиком должен быть наследник знаменитой династии.

Тихий прыщавый подросток, до заикания боящийся отца, проявил неожиданную твердость. Ни уговоры, ни посулы, ни ругань, ни угрозы не смогли изменить его решения. Его настольной книгой стал томик Кони. Он набрал в библиотеке справочной литературы, записался в заочную школу юриста, все карманные деньги оставлял в букинистическом магазине, выискивая исторические монографии. Юристом он стал, но отношения отца и сына остались на уровне холодной войны. Мама очень болезненно переживала семейную драму, пытаясь утешать обоих мужчин единственно доступным ей средством — вкусной едой и устроенным бытом. Когда Сергей стал жить отдельно, смыслом ее жизни сделалось ожидание внуков…

Сергей понимал, что знакомство с Катей его родители переживут с трудом. Мама ждала домовитую и покорную невестку, которая будет холить и лелеять ее мальчика, а папа — интеллектуалку, способную оценить семейную библиотеку и давние связи с научным миром не только родной страны…

Светлана брела на работу. С недавних пор утро понедельника стало для нее самым страшным временем недели. Впереди шесть дней унижений и травли. Ее развод совпал с началом климактерического психоза директрисы школы, где Света работала в должности библиотекаря. До декрета она служила в этой же школе секретаршей и училась в педагогическом на заочном.

Все эти годы практически никто не замечал тихую исполнительную блондинку, умудряющуюся не участвовать ни в каких интригах, которые не прекращались в небольшом и чисто женском коллективе. А прежняя директриса, толстая и спокойная тетка, которую почему-то все ученики, да и многие учителя называли Дафной, ее даже любила. Искренне поздравляла с окончанием института, замужеством, устроила торжественные проводы в декрет и обещала обязательно взять назад уже по специальности и на хороший разряд. Света, нянчась с собственным ребенком, мечтала, как возьмет первый класс, выберет хорошую развивающую программу, будет водить ребят в музеи и в парк, проводить для них самые веселые утренники, ставить спектакли по лучшим сказкам. Она любила малышей — их непосредственность и открытость грели ей душу.

Увы, этим скромным мечтам не суждено было сбыться. Дафну отправили на пенсию, а на ее место назначили Надежду Александровну. Никто никогда не давал ей прозвищ — неубедительная внешность пятидесятилетней серой мыши не имела ни одной выразительной черты, кроме толстых линз старомодных очков, закрывавших белесые глаза, которые смотрели на собеседника с недоверием и антипатией. Ее трудно было запомнить — до тех пор, пока не выпадал случай пообщаться поближе. После этого ее трудно было забыть, хоть и очень хотелось…