Ну, а теперь о самом вечере. Все волновались, как первоклассники, даже мальчишки слегка бледнели, хотя не показывали виду. Оформление актового зала, где состоялось действо, было вполне на уровне. Газета, викторина с вопросами о творчестве Сергея Александровича, стенд с его книгами и иллюстрациями, очень симпатичный портретик, чем-то напомнивший Бориса, высказывания об Есенине разных умных людей. Еще до начала представления я забралась за сцену, чтобы не испортить эффекта первого появления. Дело в том, что я и тут решила выпендриться: нарядилась в псевдонародный костюм. Напялила ультрамодную юбку-макси, которую мне сшила тетка в Москве, и сильно приталенную черную кофточку с кружевами, доставшуюся мне от столичных кузин. Кофточка напоминала очертаниями такую, какие носили донские казачки. Этот наряд выгодно оттенял достоинства моей фигуры, которых было немного, но зато в избытке. Как говорила любимая тетка Тани Вологдиной, "полная пазуха". Еще я заплела косу и перекинула ее на грудь. Чем не рязанская девка, воспетая Есениным!

Вот Ольга Тушина рассказала биографию поэта, следующий выход мой. Я читала аж четыре стихотворения. Мое появление было встречено удивленно-восхищенными присвистываниями. Выдержав мхатовскую паузу, я начала читать. Они хорошо слушали! Какая артистка пропала во мне! Однако почему пропала? Все эти таланты прекрасно пригодилось в моей преподавательской деятельности: каждую лекцию я обставляю, как спектакль, и проигрываю его, как в театре одного актера.

"Гой ты, Русь моя родная!" Все четыре стихотворения пролетели на одном дыхании. Они так хлопали мне! О, как я тщеславна. Краснея от удовольствия, я покидала сцену. Краешком глаза зацепила Бориса. Он отвел взгляд в сторону, но я твердо знала, что произвела сильное впечатление.

Спели все хорошо, но лучше всех — наш гость физик. Его просто оглушили аплодисментами. Вечер удался, кажется, все довольны. Вон старейший наш завуч Валентина Ивановна, давно на пенсии, человек старой закалки, одобрительно кивает.

Кто возвысится, тот потом низко падет. Эту истину я прочувствовала, когда начались танцы. Братья Карамазовы и иже с ними переместились за деревянную перегородку, отделяющую актовый зал от коридора, и оттуда наблюдали за танцующими. Настроение было безнадежно испорчено: все оставшееся время я подпирала стену и старательно делала вид, что мне весело. Чувствовала себя жалкой и ничтожной в этом дурацком наряде русской девушки.

Дальше опять потекли будни. Уроки нас замучали, но мы не отказались от удовольствия почитать вечером вслух. Иногда контрабандой проносили транзистор, слушали музыку. Все становились какими-то теплыми, близкими в эти моменты. Даже Братья Карамазовы шутили, смеялись, дурачились с нами. И опять Любка Соколова закатывала глаза и шептала с придыханием: "Аполлон!"

В последний день октября в нашем классе появился новенький. Вернее, старенький: до восьмого класса он учился в нашей школе, потом поступил в железнодорожный техникум и вот почему-то вернулся назад. Сашка Колобков был прелестным существом. Девчонки очень скоро стали называть его между собой ангелочком и пупсиком. Он был невысок, но какой-то весь ладный, подвижный, даже пластичный. Так уж сложилось, что он сыграл в моей школьной жизни важную роль, а в наших отношениях с Борисом, пожалуй, решающую. Сашка страшно любил всякие секреты, интриги. Он обожал толкаться между девчонок и что-то узнавать, выспрашивать. Колобоша сразу очень органично слился с компанией Бориса и Марата. А вот ребята погрубее, побрутальнее его почему-то невзлюбили. С появлением Сашки все оживилось, произошла некоторая перегруппировка, но главные сюрпризы были впереди. Пока же Сашка вживался в наш класс, притирался, и очень скоро мы стали говорить вместо "эти Братья Карамазовы" — "эта троица". Колобоша стал служить неким буфером между нами и мальчишками.

В советское время какие были праздники? Седьмое ноября, Новый год и Первое мая. Мы не очень вникали в политическую суть двух из них. Для молодежи это лишний повод собраться, выпить и потанцевать. Тем более что впереди каникулы, грех не расслабиться.

Закончилась первая четверть. В последний день перед каникулами у всех озабоченные лица. Но вовсе не потому, что на двадцать девять человек двенадцать неуспевающих. Принимается важное решение: у кого собраться? Мальчишки обидно равнодушны. Но это на первый взгляд. Стоило нам рассердиться и объявить, что сами все устроим, но их не позовем, как тут же нашлась квартира. В коридоре состоялся совет: по сколько собирать.

Конечно, все уже давно пили вино и кое-что покрепче. С восьмого класса мы отмечаем праздники вместе и, разумеется, со спиртным. Я вначале протестовала, обличала, взывала к совести, но на меня не обращали внимание. Да что взять с мальчишек, если девчонки не упускают случая стащить от общего застолья бутылку вина и распить ее втихомолку. Почему-то это им казалось приключением. К выпускному классу я уже смирилась с пьянством, но сама ни капли спиртного не брала в рот принципиально. Все это знали, и давно уже никто не донимал меня фразами типа "Не уважаешь!"

Итак, решено собирать по три рубля с учетом выпивки. Ого, как у всех заблестели глазки, как все оживились. Ольга Тушина взяла на себя финансовую часть мероприятия и велела всем принести деньги к школе в три часа. Народ проявил завидную дисциплину в этом вопросе. Гришка вызвался помочь девочкам с закупкой продуктов: сумки таскать. Я не люблю ходить по магазинам, поэтому сразу устранилась. На следующий день я просидела дома, занимаясь уборкой и читая книгу Бальзака. Забежали встревоженные девчонки, сообщили, что с квартирой ничего не получилось. У Витьки Черепанова родители должны были уехать, но не уехали. Что делать? Танька Лоншакова таращила глаза и повторяла в сильном волнении:

— Что делать-то будем? А? Что?

Так надоела, что я гаркнула:

— Ну, чего ты кудахчешь? Пусть мальчишки придумают, должны же они на что-то сгодиться?

Однако это ее не успокоило:

— А если не придумают? Тебе что, все равно?

— Абсолютно.

Я не очень-то кривила душой. Сценарий подобной пьянки давно был известен. Что, собственно, могло меня привлечь, кроме удовольствия побыть с ребятами вне школы? Поэтому на все причитания Танек я спокойно ответила:

— Как-нибудь образуется.

Так и получилось.

С утра седьмого ноября, как известно, была праздничная демонстрация, в которой принимал участие весь поселок. Мы собрались у школы, откуда начиналось наше шествие, получили транспаранты и всякие флаги. Долго препирались, кому что нести. Это самая неприятная часть праздника, ибо тот, кто был отягощен символикой красного цвета, вынужден был обязательно вернуться в школу, чтобы сдать этот хлам. Остальные же разбредались с площади кто куда.

Седьмого ноября в Забайкалье уже глубокая зима. Однако солнце, такой частый гость у нас в любое время года, располагало к приподнятому настроению. А еще прибавить предвкушение пирушки и хождение толпой, в котором есть своя магия, возможность орать во весь голос "Ура!" Лица моих одноклассников оживлены. Мы поем, смеемся, наступаем друг другу на ноги, задираем соседнюю колонну и скачем на месте во время остановки, чтобы не замерзнуть. Ну вот, добрели до цели, то есть до площади, откуда народ разбегался к праздничным столам.

Мы собрались возле клуба железнодорожников решать насущную проблему: где нам осесть. Гришка Медведев встретил родителей, они тоже шествовали со своей организацией, а потом шли к кому-то в гости. Гришка принес радостную весть: разрешили! Со спокойной душой мы отправились по домам отогреваться, наряжаться и набираться сил. Выделили группу девчонок, которые должны были прийти пораньше: готовить и накрывать стол. Я опять избежала черной работы.

В назначенный час мы, наконец, собрались за столом. Девочки еще шустрили, бегали из кухни в комнату, резали и расставляли закуски. Я прилипла к телевизору. Дело в том, что телевизор у нас в поселке был экзотикой: местоположение и сопки мешали принимать передачи. Весь мир давно уже не мыслил существования без этого ящика, а мы — абсолютно девственны в этом смысле. Однако именно тогда что-то там построили, и в поселке стали появляться в домах светящиеся экраны.

Я оторвалась от телевизора, совершенно обалдевшая, только тогда, когда услышала звон вилки по бокалу. Это импровизированный тамада Шурик Ильченко по кличке "Буратино" взывал к тишине. У нас всегда первый тост был за дружбу. Это святое. Это вне времени, вне пола и вне быта.

Я почему-то взглянула на Бориса, который пил водку не морщась. Поймав мой взгляд, Боря улыбнулся. Вот это да! Я тут же услышала над ухом шепот Любки Соколовой:

— Как хорош, не правда ли?

И услышала ответ серьезной Таньки Вологдиной, сидевшей возле нее:

— Хорошенький.

Я зло посмотрела на Любку: как никак пьют за дружбу, а сами о чем? Потом Шурик заговорил о будущем. Говорил томительно долго, витиевато, как он любил. Мы его подстегнули:

— Короче!

Он не обиделся и договорил свою мысль до конца:

— Давайте обязательно встречаться каждые пять лет. И первую встречу назначим на 1981 год!

Все дружно одобрили идею и выпили за это. За столом царило неподдельное веселье. Сашка Колобков был в центре внимания, он острил, кокетничал, кривлялся. Когда все насытились и уже высказывались предложения потанцевать, Колобошка с Зиловым куда-то исчезли. Через некоторое время они явились с гитарами.

Все были страшно заинтригованы и ждали, что будет дальше. Оказалось, что Борькина гитара переделана в электрическую. На глазах у изумленной публики Зилов подсоединил ее к радиоле, невероятно усилив звук. У Сашки была обычная гитара. И вот они ударили по струнам и запели. Пели моднейшие песни из репертуара ансамбля "Цветы", но больше русские версии битлов, а также "Венеру" (русский "Шесгарес") и мелодию из фильма "Крестный отец". Сказать, что мы были потрясены — ничего не сказать.

Я смотрела на Бориса и понимала, что пропадаю. Взяв в руки гитару, он преобразился для меня, как в сказке, где чудовище оказывается прекрасным принцем. И взгляд его стал другим: открытый, смелый, почти в упор. Я потерялась под этим взглядом окончательно. Обернувшись к девчонкам, догадалась, что не одинока в своих ощущениях. Любка кусала губы и плотоядно впивалась глазами в лицо Бориса. Танька Лоншакова мечтательно улыбалась. Даже Ирка Савина, давно уже числившаяся за Карякиным, восхищенно внимала певцам, явно отдавая предпочтение Борису.

Сейчас я думаю, что видела все сквозь мутные очки ревности. Ведь Сашка Колобков тоже снискал свою долю лавров, девчонки обожали его с первого же дня. И ясно было, кто инициатор этого вдохновенного концерта. Сашка пел еще не оформившимся дискантом, и бархатный баритон Бориса (какая звукопись — "бархатный баритон Бориса"!) служил довольно гармоничным его обрамлением.

После началась проза, если к танцам применима подобная метафора. Вернее, сначала была игра в колечко, которая определяла пары. У меня подкосились ноги, когда мне объявили, что я танцую с… Зиловым! Он еще ни разу ни с кем из класса не танцевал. И дикость Братьев Карамазовых уже вошла в пословицу. Я замерла, не зная, как поступить. В это время, похоже, Борис переживал то же самое. Он страшно покраснел, замялся. Марат и Сашка его подбадривали игривыми репликами. Мы смотрели друг на друга из противоположных концов комнаты и не делали никаких движений к сближению. Когда пауза затянулась, я не выдержала:

— Нет, ни за что я с этим Квазимодой не буду танцевать!

Девчонки взялись меня уговаривать:

— Ну, на благо общества уж постарайся! Ради будущего нашего класса! Он же никогда так и не будет приручен!

Выталкиваемые с обеих сторон, мы медленно приближались друг к другу. В этот момент я ненавидела Бориса слепой, бешеной ненавистью. Мне казалось, что, превратив обыкновенный танец в фарс, он смертельно оскорбил и унизил меня. "Никогда, никогда ему не прощу этого!" — мстительно думала я, глядя в его голубые глаза, которые оказались невероятно близко… Борис обнял меня так осторожно и нежно, что сердце мое замерло от какого-то пронзительного чувства.

В это время Марат с идиотской, как мне показалось, улыбочкой произнес:

— Тебе повезло!

Все еще красный и напряженный, Борис непонятно усмехнулся и ответил:

— Ага, повезло.

"Кажется, надо мной издеваются!" — думала я, деревенея. Танец стал для меня медленной пыткой. Я едва касалась плеч партнера, но хорошо помню, что под шелком пестрой по тогдашней моде рубахи ладони мои ощущали каменную упругость его мышц. Это почему-то волновало и злило еще сильнее. Я прятала от Бориса свой взгляд, стараясь не поднимать головы, и смотрела по сторонам. Народ давно уже перестал глазеть на нас и вовсю танцевал. Вот это да! Марат тоже танцует с дотошной Танькой Лоншаковой! Никак новая эра наступила!