В моем костюме была основная сложность — ширина юбки и объем самого платья. Да еще шапочка, которую я смастерила из картона и обшила тем же ситцем. Таньке пришлось сочинять коротенькую курточку, подбитую ватой, на шнуровке и с разрезами на рукавах. На голову предполагался берет.

Я очень боялась, что у нас ничего не получится, что мы не успеем к новогоднему вечеру, но все вышло как нельзя лучше. К тому же платье Джульетты прекрасно послужило и в качестве наряда царицы в нашей новогодней постановке. И вот 30 декабря, сводив на утренник младшую сестренку, я готовилась к балу. Надо сказать, что Ленке я сама мастерила костюмы. В прошлом году она вернулась с елки в слезах: ее не поняли и высмеяли. Глупые дети не прочувствовали оригинальность и остроту замысла. Это был костюм Гекльберри Финна, друга Тома Сойера (тоже одна из любимых книг детства). На Ленке была надета старая кроликовая шуба с выдернутыми клочками и потертыми кусками, рваные штаны, а на голове немыслимого вида шляпа. Я была в восторге от этих живописных лохмотьев. Но девочки, наряженные снежинками и зайчиками и сияющие белизной крахмальных марлевых юбочек, обшитых блестками и фольгой, этого не поняли. Ленка так ревела и надрывала мне душу, что на этот раз пришлось уступить посредственности. Сестра с довольным видом облачилась в наряд Снегурочки, состоящий из ослепительного кокошника и легкого штапельного "тулупчика", обшитого ватой.

О, эта новогодняя атмосфера в школе! По коридору развешаны нити с нанизанной на них ватой, имитирующей снег. На стенах и окнах налеплены разнообразные снежинки — школьники сами вырезали их на уроках труда. Еще клеили бесконечные цветные цепи для украшения огромной живой елки, вернее, сосны, которая в Забайкалье заменяла ель. Ее привозили из тайги, остро пахнущую смолой и морозом, потом она долго стояла не осыпаясь. В школьных коридорах пахнет мандаринами и апельсинами из подарков, которые дети потрошили сразу после праздника. Такая экзотика появлялась в поселке только на Новый год. Специально для подарков доставали фрукты где-то на складах соседнего военного аэродрома.

Итак, сестра, объевшись конфет и насладившись собственной красотой в образе Снегурочки, была умиротворена, теперь готовилась я сама к любимейшему празднику. Прическа — самая обыкновенная: прямой пробор и коса, перевитая длинными бусами. Бусы крепились на шапочке. У Таньки в этот момент, по счастью, была короткая стрижка — "под пажа", поэтому тоже не пришлось ничего особенного придумывать.

Почему-то сначала девчонки набились к нам в квартиру. Кто в бигудях, кто со щипцами, наводили красоту, мазались: теперь это было можно. Добежали до школы по морозу в накинутых пальто и в туфельках. В своем классном кабинете разложили вещи, закончили приготовления и — в актовый зал. Мы с Танькой под ручку. Вокруг ахи и охи, кому-то пришлось объяснять, кто мы такие. Впрочем, костюмов было много, самых разнообразных, и это было интересно.

Сначала мы отыграли спектакль. Все прошло благополучно. Любке оказался очень к лицу наряд хохлушки, правда, она почему-то его сняла сразу после спектакля и облачилась в прозаическое платье. Объявили почту: каждому выдали номерок, который нужно было прикрепить на одежду, назначили почтальонов. Я с грустью посмотрела в уголок, где кучковались мальчишки, зная, что никогда не решусь написать тому, кому хочется. Боря и Марат были невозможно красивы, хотя и без костюмов. Мальчишки не сдавали деньги на подарки, решив, что они уже взрослые. Мы угощали их конфетами, я по почте послала одну конфетку Марату. А Борису я еще не простила седьмое ноября!

Аттракционы, танцы. Сережка Истомин пригласил меня, потом я танцевала с Витькой Черепановым, но было ощущение, что все не то, не те. А те почти не танцевали, как всегда. Разве что только подвижные танцы.

Наш парный костюм оценили, в финале праздника вручили нам духи в качестве приза. Но вся эта красота и весь смелый замысел были ни к чему, если не привлекли внимание противного, гордого и такого родного мальчишки!

Все надежды были на новогоднюю ночь. Что-то должно произойти, ведь это волшебная ночь. Надо признаться, что, дожив, образно говоря, до седин (на самом деле у меня пока еще нет седых волос), я до сих пор чего-то жду в новогоднюю ночь. Смешно! Мне не шестнадцать, но ничего не могу с собой поделать. Даже теперь, когда я совсем потеряла всякую чувствительность и надежду на то, что смогу ее обрести, в новогоднюю ночь я испытываю некоторое волнение.


По вагону забегали торговцы пуховыми платками. Под торопливый говорок расхваливающей товар женщины я растянула платок и посмотрела на его ажурную вязь. Красиво. Однако зачем он мне? В Забайкалье бы пригодился, а в Москве не бывает суровой зимы. Покупать только для кратковременного отпуска — нелепо. С трудом отделалась от торговки. За окном плывет Западно-Сибирская равнина, скоро Омск.

Вокзал, несгораемый ящик

Разлук моих, встреч и разлук, -


пронеслись в голове пастернаковские строчки, когда я провожала глазами какой-то маленький станционный домик небольшого населенного пункта. У нас вокзал по сравнению с этим просто роскошный. Выполнен в духе сталинского классицизма, с афальтовой платформой и гипсовыми атлетами советского образца вдоль белого, тоже гипсового, заборчика.

Для любого провинциального городка вокзал — это средоточие живой жизни. Проводы, встречи. Транссибирская магистраль. Каждое воскресенье мы провожали в областной центр наших студентов. Это было место тусовки, как сейчас говорят. Однажды мы с девчонками провожали подругу, перебиравшуюся с родителями куда-то на Восток, и фотографировались на память. Выбрали культурную натуру: на фоне памятника. Потом показывали фотографии и никак не могли понять, отчего это народ умирает со смеху, разглядывая их? Нам объяснили доступно. Привычный "памятник", с детства намозоливший глаза, оказался гипсовым боксером, покрытым бронзовой красочкой. Он был исполнен в натуральную величину и со всеми деталями фигуры. Слава Богу, этот боксер был облачен не в фиговый листок, а в советские плавки. Мы сфотографировались у его высокого подножья, при этом голова его не вошла в кадр, и торс только до половины. Что вошло, вы догадываетесь.

Заваливаясь снова на полку с газеткой "Мегаполис-Экспресс", от безделья выпрошенной у соседа, я вновь погрузилась в реальность десятого класса, припомнила новогоднюю ночь.


На этот раз собирались у Ольги Тушиной. Ее мать, нарядившись Дедом Морозом, явилась ровно в двенадцать часов, чтобы нас поздравить, и была уже очень навеселе. Больше нас никто не беспокоил. Традиционный дружеский тост на сей раз говорила я. Хлопали оглушительно, а Борис как-то непонятно, внимательно на меня посмотрел. Но я категорически не шла на контакт. Под бой курантов мы орали: "Ура!" Меня почему-то охватило волнение и беспредельная грусть. Я смотрела на одноклассников и думала о том, что это последний наш новогодний праздник.

Сашка Колобков взялся направить веселье в нужное русло. Он организовал игры. Следил, чтобы никто не скучал и не грустил. Именно тогда я оценила его чуткость и внимательность. Он вообще оказался тонкой натурой. Потом у меня будет возможность убедиться в его верности, надежности и многих других симпатичных качествах. Однако пока Сашка меня слегка раздражал неумеренным любопытством и способностью к интригам.

Не обошлось, как всегда, без страданий. Видимо, без этого я была бы не я. Решила пригласить Марата на дамское танго, причем именно на глазах у Бориса. Пленительно улыбаясь и сосредоточив все обаяние в голосе и движениях (ведь он смотрит сейчас!), я подошла к Мараше. Царственно протянув руку, предложила:

— Пойдем, потанцуем?

И услышала в ответ:

— Очень душно, жарко. Я устал.

Мне показалось, что кто-то фыркнул рядом. Я изо всех сил старалась не расплакаться и держала на лице жалкую улыбку. Марат виновато добавил:

— В следующий раз.

Резко развернувшись, я вылетела на кухню. Широко раскрыв глаза, чтобы слезы не размыли тушь, я плакала, глядя в темное окно на свое отражение. В этот момент я страстно желала, чтобы никто сюда не вошел. Однако Сашка, тоже наблюдавший эту сцену, был тут как тут. Деликатно промолчав, он выскользнул тихонько, чтобы затем отчитать Марата по первое число. Я уже немного успокоилась и стала прислушиваться к тому, что происходит в комнате, когда дверь кухни снова открылась, и вошел смущенный Марат.

— Что, настроение испортил? Я уйду сейчас.

Так он извинялся.

— Ну что ты. Не надо уходить. У меня все хорошо.

И я покинула кухню.

В течение этой ночи Марат неоднократно пытался загладить вину и оказывал мне знаки внимания. Однако я жестокосердно не принимала их. Когда нужно было выбрать из двоих, с кем танцевать, с Маратом или Колобошей, я выбирала Сашку. Колобоша вообще весь вечер меня опекал и много танцевал со мной.

Сашка объявил игру в колечко. Ольга Яковлева вела игру. Я громко, чтобы всем было слышно, сказала ей:

— Только не клади мне больше с Зиловым, ладно?

Потом, старательно не глядя в сторону Бориса, я пошла танцевать с Витькой Черепановым. Мы оживленно болтали, Витька недопустимо близко прижал меня к себе, но я решила, что в новогоднюю ночь можно позволить некоторые вольности. Витька, совершенно неуемный холерик, белокурый и кареглазый, даже слегка нравился мне в тот момент.

Мы не сразу обратили внимание на какую-то возню в прихожей. Затем хлопнула дверь, и в комнату вернулся растерянный Сашка. Я спросила у него:

— Что случилось?

Колобоша пожал плечами:

— Боря психанул и ушел.

— Из-за чего?

— Если бы знать.

Сразу же мне стало неинтересно и скучно.

Однако все подустали и решили рассказывать страшные истории про деревенских колдунов, обращающихся в козлов и кошек, про пионерский лагерь, из которого исчезали дети. Впрочем, все прекрасно знают фольклор, нет нужды пересказывать страшилки, бытовавшие у молодежи семидесятых. Мы, конечно, выключили свет, да еще поставили пластинку с музыкой из фильма "Человек-амфибия", передающей звуки глубин. Подвижные танцы и игры закончились. Потом Сашка объявил игру в садовника, играли вяло, уже без энтузиазма. Я все думала о Борисе. Почему он ушел? Где он бродит? Все ждала, что одумается, вернется. Но он не вернулся.

Сережка Истомин вдруг решил, что я засыпаю, и облил меня водой. Я ругалась и смеялась, но на душе воцарилась печаль. Он ушел и опять потянул за собой нить, а я не могу приблизиться к нему ни на шаг…

Но еще впереди поездка, на которую мы так мужественно зарабатывали деньги. Опять неофициальное общение, вне школьных стен. А пока что мы ходили в кино, встречались с мальчишками в кинотеатре и клубе. Сашка сразу же прибегал к нам, а Боря и Марат смотрели издали. Мы поддразнивали Любу, которая снова вздыхала по Борису, и я старалась изображать полное безразличие к его персоне.

Уезжали мы пятого января. На дворе страшный мороз, а дома тепло, уютно, елочка горит цветными огоньками. Я сидела на диване, смотрела на огоньки и тосковала. Ехать никуда не хотелось, болела голова. Да еще денег не было совсем, мы едва дотягивали до зарплаты. Путевка оплачена, но у меня нет денег даже, чтобы взять в поезде постель. Мама сходила к подруге и принесла пять рублей. Кое-как собравшись, я отправилась к Тане Вологдиной. Там застала ту же картину: сидит у елки и никуда не хочет ехать. Подтянулись остальные девчонки, унылые, кислые. Досиделись до нужного часа, отправились на вокзал. Мальчишки являли противоположность: дурачились, дрались, носились по платформе. Наша Зиночка улыбалась и внушала оптимизм.

Любка Соколова явилась в новом пальто с меховым капюшоном, которое ей очень пристало. Она это знала и отчаянно кокетничала с мальчишками. Танька Лоншакова и Антипова, считавшиеся у нас невоздержанными относительно мужского пола, сразу как-то присоединились с ней. Таня Вологдина, глядя на это, мрачно изрекла:

— Ну, Люба вырвалась от родителей. Теперь держись!

И впрямь было так. Бедную Любку держали в черном теле, а стоило отпустить вожжи, она пускалась во все тяжкие. И ничего не могла с собой поделать. Хотя, опять же, понятие "во все тяжкие" сейчас и тогда — совсем разные. Любка просто липла к мальчишкам и искала приключений на свою задницу.

Танька Лоншакова и Любка о чем-то страстно шептались в сторонке, поглядывая на мальчишек. Преимущественно на Бориса, как мне показалось. Я поняла, что в намерения Любы входит очаровать или, говоря прозой, "забить" Зилова во время нашей поездки. Да, что-то неприятное назревает в воздухе! Одно то, что женская часть класса явно разбилась на два лагеря, не сулило ничего хорошего. Ну, а мальчишки держались по-прежнему кучкой, в которой уж мы сами выделяли любимую троицу.

Загрузившись в поезд, мы бросились занимать места. Правоверная часть девиц оказалась в первом купе, а диссиденты и отщепенцы Лоншакова, Антипова и Соколова — возле купе, в котором ехала троица с компанией. Когда разобрались с билетами и постелью, Зиночка робко предложила почитать книжку. С этой идеей я обратилась к ребятам из мужского купе. Они категорически отказались, заорав, что все не поместятся в одном купе, что шумно, что спать пора и так далее. Только я хотела облить их презрением, как Борис, мягко улыбаясь, сказал примирительно: