— Такой черный ниггер не может быть моим братом. Все остальные дети моей матери проданы — масса Холкомб купил их маленькими.

— Ну и что? — не унималась Лукреция Борджиа. — У вас с ним один отец — Драмсон. Так что познакомьтесь. — Она повернулась к Драмжеру. — Это Бенони. Он — сын Регины, но отец у вас был общий. Бенони — любимчик миссис Августы.

Драмжер вспомнил, что раньше, видя Бенони играющим в одиночестве рядом с Большим домом, он принимал его за белого. Он приветливо улыбнулся, решив проявить дружелюбие, несмотря на показанный ему в беседке язык.

— Будете вместе спать, — сообщила Лукреция Борджиа, продолжая обмахиваться. — Молодой масса Уоррен улегся?

Бенони кивнул.

— Тогда помоги Драмжеру чистить ножи. Когда закончите, отведи его на верхний этаж и покажи, где он будет ночевать.

Бенони с ненавистью взглянул на всесильную кухарку. Его бесила необходимость заниматься на пару с Драмжером ручным трудом.

— Никому я не стану помогать чистить ножи! Кухонные дела — не моя забота. И спать с вонючим негром с плантации я не намерен! Пусть дрыхнет в амбаре вместе с Аяксом. Меня прислала сюда миссис Августа: ей понадобилось, чтобы вы принесли ей из ручья кувшин холодной воды.

— Миссис Августа так и сказала? — встрепенулась Лукреция Борджиа. — Чтобы я принесла кувшин? Врешь ты все! Миссис Августа никогда так не скажет.

Бенони не мог и мечтать сладить с Лукрецией Борджиа, которая хозяйничала в доме еще до того, как здесь появилась Августа Максвелл, жена Хаммонда. Он опустил голову, не решившись упорствовать во лжи.

— Сам и иди за водой, — распорядилась Лукреция Борджиа, показывая на дверь длинным черным пальцем, — и больше не смей указывать мне, что делать, желторотый чертенок! Раз масса Хаммонд велит тебе спать вместе с Драмжером, тебе придется подчиниться. Раз я велю тебе показать Драмжеру, где ему ночевать, то ты так и сделаешь, не то я тебя поколочу. А теперь беги к мамочке, пусти слезу, заставь бежать к миссис Августе с жалобой, что я тобой помыкаю. Миссис Августа придет ко мне и скажет: «Будь с Бенони ласковее, Лукреция Борджиа, он такой ранимый!» Слыхали — «ранимый»! Да ты силен, как мул, вот что я тебе скажу! Придется мне поведать миссис Августе, какой ты бесстыжий лгунишка, так что она сама вздует тебя по первое число. Лучше сам беги за водой для миссис Августы, раз она тебя послала. Она тебя за этим отправила?

— Не совсем. — Бенони боялся гнева Лукреции Борджиа и подобно всем остальным на плантации Фалконхерст старался держаться от нее подальше, когда ей попадала шлея под хвост. В такие моменты сам Максвелл Хаммонд обходил ее стороной. Рассказывали, что однажды она сбила с ног здоровенного раба с плантации.

Не вставая с табурета, она указала на поднос с ножами и на кирпич. Бенони послушно встал рядом с Драмжером и начал неумело водить ножом по кирпичу. Заметив угрожающий взгляд Лукреции Борджиа, он стал делать это с большим рвением, поглядывая из-под длинных ресниц на Драмжера, который уже освоился с этим занятием. Наклонившись к Драмжеру, он принюхался.

— Ничего, не воняет, как от негров с плантации.

— А я тебе что говорила?

Своей покорностью Драмжер уже сумел завоевать благосклонность Лукреции Борджиа.

— В таком случае я не возражаю, чтобы он спал со мной. — Бенони усердно заскрипел ножом о кирпич. — Так и быть, схожу с ним наверх, покажу ему его место.

— Не сомневалась, что ты так и поступишь. — Лукреция Борджиа опять развалилась на табурете. Она настояла на своем, подтвердив свое положение хозяйки Фалконхерста, распоряжающейся там всем и вся.

Юноши трудились под ее бдительным оком до тех пор, пока все ножи не засверкали, как новенькие. Постепенно они принялись соревноваться, кто быстрее начистит ножи. Недавняя враждебность постепенно улетучилась. Закончив с ножами, Бенони встал и поманил Драмжера:

— Пошли, ниггер, я покажу тебе твою кровать.

3

В то время Фалконхерст был, несомненно, самой необычной плантацией во всей Алабаме. В отличие от окружающих крупных плантаций, чье процветание осталось в прошлом, Фалконхерст по-прежнему держался на плаву. От изящного Большого дома с высокими белыми колоннами, выделяющимися на фоне розовых кирпичных стен, вела к воротам широкая аллея; сады и лужайки содержались в полном порядке. На других хлопковых плантациях усадьбы пришли в ветхость, их окружало запустение. Жилища рабов разваливались, сами рабы дряхлели, обрекая на разорение белых господ. Фалконхерст представлял собой яркое исключение. Хижины здешних рабов были крепки и аккуратно побелены, сами рабы числом около шестисот были молоды, сильны и в большинстве представляли собой здоровых мужчин и женщин. На ухоженных полях вокруг усадьбы зрела кукуруза, колосились травы, поспевали овощи, на пастбищах разгуливал откормленный скот. Подозрение вызывало отсутствие хлопка: его выращивали в строго ограниченном количестве, только на одежду для рабов.

Разгадка заключалась в том, что еще отец Хаммонда Максвелла отказался от хлопководства в пользу возделывания самой выгодной культуры, приносившей из года в год все больше прибыли, — рабов. Поскольку поступление новых рабов из Африки прекратилось (усилиями аболиционистов[1] на Севере и в Англии), а из Кубы тайком поставлялось совершенно неудовлетворительное их количество, спрос на живой товар возрос, и Хаммонды проявили достаточную предусмотрительность, уловив, что даст наибольшую выгоду. Хаммонд выращивал рабов аккуратно, разборчиво, подобно тому как другие выращивают чистопородных лошадей или быков. В его кабинете стояли картотеки с родословными всех рабов, и, прежде чем позволить любому своему племенному самцу покрыть племенную самку, он тщательно изучал генеалогию обоих. Благодаря этому на плантации не происходило беспорядочного совокупления; проживание семьями не поощрялось. Самцу дозволялось провести примерно три месяца в хижине, где помещалось в общей сложности от двух до четырех пар. Если к концу этого срока результат отсутствовал, Хаммонд спаривал самца и самку с другими партнерами, после чего, если их бесплодие подтверждалось, он их продавал. Спустя неделю, максимум две после рождения дитя отбирали у матери и растили в общих яслях. Лишь в нескольких случаях детям разрешалось расти под присмотром собственных матерей, каковые считались хозяйскими «любимицами», которых он решил сохранить для себя, а не продавать.

В результате хозяйского догляда и высоких племенных свойств поголовья на рабах из Фалконхерста стоял знак высокого качества, и они пользовались доброй репутацией по всему Югу. Те, у кого на плантациях трудились негры из Фалконхерста, имели право гордиться ими, а поскольку такой материал был не менее дорог, чем племенной рогатый скот, он также использовался для улучшения породности поголовья на других плантациях. Ежегодные аукционы в Новом Орлеане, на которые Хаммонд Максвелл отправлял тщательно отобранные партии из шестидесяти-ста рабов, проходили при большом стечении покупателей, и за каждого раба из Фалконхерста удавалось выручить в результате торгов неплохие деньги. Мужчин обычно продавали в двадцатилетнем возрасте, когда достигала пика их способность давать потомство; рабынь запускали в воспроизводство в тринадцать-пятнадцать лет и не сбывали с рук, пока каждая не даст четыре-пять голов молодняка. Как и подобает ценному товару, племенное поголовье получало хорошее обращение, сытную еду, содержалось в сносных условиях. Лишь изредка рабы пробовали бича, поскольку шрамы от бичевания резко снижали их товарный вид. Более распространенным наказанием за любые проступки было урезание рациона, запрет якшаться с противоположным полом и заключение в карцер. Все, что выращивалось на плантации, шло на нужды рабов: поля кормили их, молочная ферма обеспечивала силу и любовный пыл, куры снабжали яйцами, прядильни одевали; все вместе представляло собой безупречное предприятие по производству высококачественных негров мужского и женского пола, неизменно превосходивших соперников на аукционе.

Большой дом, построенный лет пятнадцать тому назад, стоял в некотором отдалении от хозяйственных построек плантации, теснившихся вокруг старого дома, уничтоженного пожаром вскоре после появления нового. К прежним помещениям для рабов прибавились новые — целая улица хижин, где содержались отборные самцы и самки. Хаммонд Максвелл не прибегал к услугам белых надсмотрщиков. Он полностью полагался на доверенных рабов, каждый из которых имел строго очерченный круг полномочий. К тому же в Фалконхерсте рабов не утруждали тяжелой работой: здесь они были вовсе не рабочими лошадками, поэтому одна из главных трудностей заключалась как раз в том, чтобы найти занятие для всех.

Работа в Большом доме показалась Драмжеру труднее и хлопотнее, чем нехитрые манипуляции, выполнявшиеся им в поле. Здесь пришлось многое постигать заново: ведь у него началась совсем другая жизнь, непохожая на первобытное, вольное существование, к которому он привык в хижине старухи Люси. Там все было проще простого: ешь, спи, работай в поле, а услышав зов природы, забирайся в кусты. Прежняя жизнь не была осложнена атрибутами цивилизации. Уборка кукурузы, таскание воды для работников, кормление свиней и дойка коров не требовали ни раздумий, ни излишней сосредоточенности. Тем более не представляло труда поглощение пищи: достаточно было просто донести ее до рта, что обычно осуществлялось при помощи пальцев (а за столом у старухи Люси — деревянной ложкой из деревянной миски). Проблемы одежды не существовало: он обходился грубыми штанами из мешковины и простой холщовой рубахой, с обувью же был вовсе незнаком.

Работа продолжалась всего лишь с рассвета до заката и не требовала больших усилий. После работы он мог коротать время с приятелями, болтая о девчонках и предвкушая путешествие на новоорлеанский аукцион и собственную неутомимость в роли племенного самца на крупной плантации.

Такой безмятежной была жизнь раба на плантации Фалконхерст, где почти не приходилось гнуть спину на хлопке и где не было белых надсмотрщиков с их бранью и кнутами. Зато, едва попав в Большой дом, Драмжер оказался в окружении бесполезных на первый взгляд предметов, которым, однако, принадлежало важное место в усложненной жизни белых хозяев. Всюду, куда ни погляди, громоздились прихотливые вещицы, причем у каждой было свое место; обращаться с ними приходилось с великой осторожностью, уход за ними был сопряжен с бесконечными хлопотами. В хижине Жемчужины обходились сальной свечкой в деревянном подсвечнике, в Большом же доме все подсвечники были медными или серебряными, и полировать их приходилось ежедневно. Деревянные ложки Жемчужины были ничуть не менее удобными, чем серебряные приборы, к тому же, потеряв или сломав одну, можно было вырезать хоть десять. Зато серебряные ложки приходилось беспрерывно начищать, аккуратно заворачивать во фланель и переносить, затаив дыхание, как свежеснесенные яйца. Лампы в Большом доме надо было заливать маслом, свечи в канделябрах менять ежедневно, фарфоровые ночные горшки ежеутренне опорожнять и драить, коврики и дорожки вытряхивать, тысячи других предметов мыть, скрести, доводить до блеска, отряхать, прибирать — и ни в коем случае не терять, не разбивать, не класть куда попало…

Жизнь до того усложнилась, что вскакивать приходилось ни свет ни заря и работать порой до полуночи, а то и дольше. При этом требовалось беспрерывно повторять: «Слушаюсь, хозяин, сэр», «Нет, миссис, мэм». Ходить надо было в черных брюках, черных башмаках, безукоризненной белой рубашке и белом камзоле. Слуга на протяжении многих дней не покидал давящих стен Большого дома, не видел белого света, не слышал шелеста окружающей жизни. Лишь промозглым утром Драмжер несся к речке, залезал в холодную воду и после спешного омовения торопился обратно к Лукреции Борджиа, чтобы, позволив ей понюхать его подмышки, доказать, что он не водит ее за нос.

Хуже всего Драмжер переживал разлуку со сверстниками. Как ему не хватало свободы в их компании, беззаботности, шуток, веселого смеха! Суровая, монашеская жизнь заставляла его усмирять нерастраченные силы, из-за чего в нем накапливалась энергия, населявшая его ночные сны после тяжкого дневного труда сладострастными образами.

В Доме он считался учеником Брута, дворецкого и — чисто номинально — начальника над всеми слугами, хотя полномочия Брута не шли дальше двери в кухню, где всем заправляла Лукреция Борджиа. На самом деле ее влияние ощущалось во всех уголках Большого дома. Какое-то время, со дня смерти Максвелла-старшего и вплоть до возвращения Хаммонда из временного техасского изгнания, она властвовала над всей плантацией; это она вывела добротное племенное поголовье, обеспечившее Хаммонду репутацию весьма состоятельного плантатора, а не просто зажиточного рабовладельца. Завоевав власть огромными усилиями, Лукреция Борджиа не собиралась с ней расставаться. При том, что дворецким и главным распорядителем в доме считался Брут, истинной владычицей здесь все равно была она. Драмжеру повезло: он сразу завоевал ее благосклонность, что объяснялось как слабостью, которую она питала к таким симпатичным паренькам, как он, так и общей с ним антипатией к Бенони.