(Англия) Элизабет Чедвик - Хозяйка Англии

Жоффруа оторвался от нее и перекатился на спину.

– Хоть вы и смотрите на меня так, будто ненавидите всей душой, на самом деле оказывается, все совсем наоборот, а? – ухмыльнулся он и закинул руки за голову, открыв взору Матильды кустики рыжих волос под мышками. – Уверен, вам очень понравилось.

Матильда промолчала. Во рту у нее появился горький привкус.

– Он был стариком, ваш первый муж, – продолжал супруг. – Я намерен быть более энергичным в вашей постели, чем он.

– Вам ничего не известно о моем первом муже, – вспылила Матильда, борясь с тошнотой. – Он был великим мужчиной, – с нажимом на двух последних словах произнесла она.

– Зато мне известно главное: он мертв. – Жоффруа скосил на нее красивые глаза. – Теперь вы моя. Знаю, вы считаете меня ничтожеством, а ваш отец видит во мне лишь анжуйского петушка, который должен потоптать его курицу, но я граф Анжу, а мой отец будет королем Иерусалима. И у меня есть время, чтобы построить собственную империю.

– Но вам никогда не быть королем, даже когда я стану королевой, – возразила Матильда. – И императором не быть.

Жоффруа перевернулся на живот и посмотрел на нее:

– Вообще-то, золото на моей голове мало что означает в общем раскладе, хотя, миледи, я понимаю, что вы имеете в виду. Значение имеет только одно, и это – власть. Можете называть себя императрицей, и, возможно, однажды вы станете королевой, но здесь я ваш господин, и я требую послушания. Если я прикажу вам опуститься передо мной на колени, вы сделаете это.

Матильдой овладело невыразимое отвращение.

– И вы называете это мелочное тиранство властью… милорд?

Он сжал кулак и мягко провел им по ее подбородку – в этом ласкающем жесте сквозила нескрываемая угроза.

– Да, это власть.

Руан, август 1128 года

Вильгельм Д’Обиньи чудесно проводил время. К вечеру избранные придворные собрались в личных покоях короля, чтобы посвятить несколько часов общению и развлечениям. Вилл всегда радовался подобным вечерам: там пели, рассказывали истории, и это приводило его в восторг, как ребенка. У него был хороший слух и звучный, красивый голос, он умел играть на большинстве инструментов – и струнных, и духовых, поэтому его таланты пользовались спросом на таких собраниях.

Генрих кивал и притопывал, пока Аделиза рассказывала собравшимся историю. Среди слушателей было и несколько детей из королевского двора.

– Далеко-далеко, за семью морями, в высокой башне жила-была дама, и множество рыцарей желали добиться ее руки…

Сначала плавными движениями рук она изобразила волны, а потом вытянула руки вверх, чтобы показать высокую башню. Вильгельм не отрывая глаз следил за ее грациозными жестами. Прозрачную вуаль на голове королевы удерживали маленькие золотые заколки и две побольше, из слоновой кости, в форме мышек. Ее глаза сияли как шелковистое море осенним утром. В сердце Вильгельма шевельнулась боль, но это была хорошая боль. Аделиза настолько выше его, что он мог мечтать о ней издалека, не подвергаясь опасности. Ночное небо прекрасно, но до него не дотянуться.

С тех пор как императрица вышла замуж, жизнь в королевском дворце вернулась в обычное русло. Напряженность порой возникала, так как все ждали новостей о том, что Матильда беременна, однако после свадьбы прошло всего два месяца и было еще слишком рано, чтобы знать наверняка.

В присутствии императрицы Виллу всегда было не по себе. Она казалась ему холодной и твердой, как драгоценный камень, а ее характер, на его взгляд, более подходил мужчине, чем женщине. Конечно же, он восхищался ею, но симпатии к ней не испытывал.

– И все рыцари приносили даме роскошные и дорогие подарки, шелка и меха, духи и драгоценности, серебро и золото.

Пальцы рассказчицы помогали плести нить истории, и золотая вышивка на платье вспыхивала искрами каждый раз, когда она вздымала руки. Вильгельм с улыбкой посмотрел на зачарованные лица детей. Невинность – замечательное качество, но как легко оно утрачивается. Аделиза же сохранила неприкосновенной эту чистоту, хотя уже семь лет была женой циничного политика.

Король хохотнул, когда жена исполнила пируэт, взмахнула руками – это на море разразился шторм, и герою повествования пришлось нелегко на пути к своей судьбе – прекрасной даме. Потом Аделиза усадила всех детей в ряд, чтобы они изображали гребцов на судне героя.

– И вы тоже, Вилл, – сказала она и поманила его к себе с улыбкой в глазах. – Выбирайтесь из своего угла, вставайте-ка у штурвала!

Деваться было некуда. Косо ухмыляясь, краснея от смущения, Вилл присоединился к детворе и взялся за назначенную ему роль. Нельзя же отказать королеве, а кроме того, детей он любил, и стоило ему начать игру, как он полностью отдался ей. Войдя в образ рулевого, он громогласно выкрикивал распоряжения своей «команде», спасая корабль от волн и морских чудовищ до тех пор, пока зрители не покатились со смеху.

Когда судно целым и невредимым причалило к берегу, Аделиза первой захлопала в ладоши и вывела Вилла вперед, где он склонился в низком поклоне, чуть не коснувшись темными кудрями пола. Затем королева, у которой пересохло в горле после долгой истории, отошла, чтобы выпить вина, и ее место занял один из внебрачных сыновей Генриха, Реджинальд.

Стоя рядом с Вильгельмом, Аделиза легонько провела ладонью по его рукаву.

– Кто бы мог подумать, что в вас скрывается столь храбрый и опытный мореход! – смеясь, произнесла она.

Вилл прокашлялся.

– Госпожа, в бурных морях проявляются мои лучшие качества, – хрипло ответил он.

– Я знала, что у вас все получится.

Она сжала его руку, заканчивая разговор. А мгновение спустя ее улыбка растаяла – маршал Гилберт вел к королю заляпанного грязью гонца. С каждым его шагом по комнате распространялся жаркий запах разгоряченного долгой скачкой тела и ощущение надвигающейся беды.

Повествование прервалось, и все уставились на вестника, опустившегося на колено перед креслом короля. Д’Обиньи овладело дурное предчувствие.

Курьер протянул Генриху запечатанное послание:

– Сир, я привез вести из Фландрии. Вильгельм Клитон мертв.

Генрих принял письмо, но вскрывать не стал.

– Рассказывай, – велел он.

– Сир, его ранили в руку во время схватки с пехотинцем при осаде Алста. Рана загноилась, и он умер от лихорадки. Больше нечего рассказывать.

Аделиза склонила голову:

– Царствие ему небесное…

Генрих взломал печать на послании. Известие опечалило его, несмотря на то что Вильгельм Клитон много докучал ему при жизни.

– Он был моим племянником, – произнес король. – Я глубоко скорблю о его кончине и прикажу, чтобы по нему отслужили заупокойную мессу.

Аделиза протянула к Генриху руку:

– Сир, нужно сообщить его отцу.

Вилл восхитился ее смелостью. Она вступала на опасный путь, упоминая старшего брата Генриха – Роберта, который вот уже двадцать с лишним лет был пленником короля и томился в замке Кардифф.

– Миледи, ваша доброта очень похвальна. – Генрих послал жене ничего не выражающий взгляд. – Я напишу ему. – Он щелкнул пальцами и приказал гонцу: – Найдите свежую лошадь и будьте готовы отправиться в путь.

– Сир. – Курьер с поклоном удалился.

Генрих в задумчивости прищурился:

– Теперь придется выбирать нового графа Фландрии.

– А что будет дальше? – воскликнул нетерпеливый малыш из группы детей, желая продолжения истории, и нянька бросилась утихомиривать его.

Генрих обернулся к нему.

– Я еще не решил, – сказал он. – Эту историю мы расскажем в другой раз.

Анжер, Анжу, лето 1129 года

Жоффруа опять напился. Матильда сжимала кулаки, слыша, как тот буянит со своими собутыльниками в соседней комнате. Она пыталась игнорировать его и вести свою жизнь отдельно от супруга, однако он не оставлял ее в покое: вечно околачивался поблизости с самодовольным видом, показывал ее всем, унижал перед дружками. И чем дальше, тем хуже становилось его поведение, ведь она оставалась бесплодной, хотя он овладевал ею каждый день, когда у нее не было месячных и когда сношения не запрещались Церковью. А если жена пыталась обсуждать с ним вопросы правления, он орал на нее и даже бил. После того как его отец стал королем Иерусалима, Жоффруа получил корону Анжуйского графства и не имел никакого желания делить власть с супругой, особенно с такой, которая считает себя вправе иметь собственное мнение и противоречить мужу.

Он ввалился в покои жены, разливая вино из зажатого в руке кубка, раскрасневшийся, с осоловелым взглядом. За прошедший год Жоффруа стал еще выше и крепче. Его лицо обрело более четкие, мужественные черты, однако складывались они по-прежнему в выражение подросткового недовольства.

– Вы должны приседать при моем появлении, потому что я ваш муж и господин, – невнятно выговорил он, поскольку Матильда не покинула своего места в кресле под окном.

В ее груди вскипели ярость и протест.

– Нет, вы глупый мальчишка, – окатила она его презрением, – и я не собираюсь склонять голову перед младенцами.

– А вы дряхлая карга, слишком старая, чтобы иметь детей! – оскалился Жоффруа. – Может, вы не беременеете, поскольку ваш мужеподобный характер не позволяет вам быть настоящей женщиной. Вот какого урода навязали мне в жены!

– Мне в мужья навязали идиота, который ниже меня настолько, насколько куча дерьма ниже неба! – выпалила она в ответ.

Жоффруа подскочил к ней и ударил ладонью по лицу. Матильда обрадовалась боли, растекшейся по щеке, потому что эта боль подтверждала правоту ее мнения о супруге.

– Вы сами не настоящий мужчина, – с издевкой произнесла она. – Да, вы мой муж, но вы никогда не будете моим господином и навсегда останетесь лишь щуплым петухом на своей маленькой навозной куче! И никогда я не буду подчиняться вам, никогда!

– Клянусь небом, будешь, сука!

Жоффруа снова ударил Матильду, и она вскочила со стула и тоже ударила мужа изо всех сил, которые придали ей безысходность и отчаяние. Звук пощечины был резким и громким. Одним из колец она задела уголок его глаза. Он ахнул и отпрянул, схватился за лицо, а потом опустил ладонь и посмотрел на окровавленные пальцы:

– Богом клянусь, вы зашли слишком далеко!

Он поймал ее за руку и стал избивать, молотя кулаками с безоглядной юношеской яростью, которую алкоголь только усиливал. Поначалу женщина отбивалась, пинала его, до крови царапала ногтями, но Жоффруа был сильнее и быстрее.

А он знал, куда бить, чтобы каждый удар достигал цели, и вскоре Матильда упала на пол, и он пинал ее ногами под ребра до тех пор, пока мир для нее не превратился в алый мрак. Она едва осознавала, что он потащил ее к кровати. Из мрака вынырнула ужасная мысль: не собирается ли он изнасиловать ее перед своими приятелями. Со свистом выдыхая винные пары, Жоффруа расстегнул поясной ремень и примотал им руки Матильды к ножкам кровати.

– Вы научитесь делать то, что вам говорят! – проговорил он, задыхаясь от усилий и гнева. Пнув напоследок жену еще раз, он метнулся к двери и распахнул ее настежь, чтобы весь двор мог видеть его жену. – Запрещаю помогать ей и даже разговаривать с ней, понятно? – рявкнул он. – Вы слышите? С тем, кто ослушается, я поступлю так же!

Он протолкнулся через толпу притихших придворных, утирая рукавом кровь, текущую по его лицу. Люди расступались перед ним, потрясенные тем, что открылось их глазам, но были и такие, кто одобрительно кивал: непослушную бабу нужно учить, каким бы ни было ее звание или положение.

Матильда осталась лежать у кровати. Она чувствовала, что из разбитой губы идет кровь. Глаз заплыл, и каждый вдох был агонией. Она не плакала. Плакать было бы слишком больно, да и потрясение от случившегося не оставляло места слезам.

Через раскрытую дверь доносился говор дворцовой челяди. От стыда и унижения ей хотелось умереть, но гнев удерживал сознание на плаву. Время от времени слышались смешки кого-то из дружков Жоффруа, но Матильда знала: есть и такие придворные, у которых эта сцена вызывает неодобрение. Мужчина имеет право наказать жену, если она совершила проступок, но тот, кто переходит границы, в конечном счете проигрывает.

Матильда сосредоточилась на том, чтобы дышать – один короткий вдох за другим. Она не знала, что болит сильнее: лицо, ребра или руки. Ремень, которым Жоффруа привязал ее к кровати, впивался ей в запястья. Кисти рук вскоре потеряли чувствительность.

И тогда она поклялась, что выживет. Что бы ни делал с ней Жоффруа, ему не победить. Голоса за дверью стихли, там установилась тишина. Живущая в дворцовых подвалах мышка просеменила через комнату и уселась перед очагом, тщательно умываясь розовым язычком. Матильда наблюдала за ее юркими телодвижениями. А сама она сможет ли когда-нибудь снова ходить, сможет ли двигаться?

Жоффруа вернулся спустя несколько часов, и к этому времени тело Матильды занемело настолько, что она не могла даже шевельнуться. Муж прошагал к столу, налил себе вина и, подойдя к изножью кровати, присел на корточки, прикоснулся к отекшей щеке супруги.