– Нет-нет, но ты никак не пояснил своих намерений. Давай же отнесемся к этому как к досадному недоразумению, каковым и является происшедшее. Обещаю, этого не повторится, но ты в свою очередь будь добр, сообщай мне о своих планах, не делай из них тайны. И если никто не возражает, пусть между нами воцарится мир, потому что нам пора вести армию в бой.

Глостер кивнул в знак согласия:

– Хорошо, но больше я такого не потерплю.

Стефан приблизился к нему и одарил поцелуем примирения.

– Договорились, – удовлетворенно произнес король. – А теперь помирись и с Вильгельмом.

Лицо и шея Ипра налились кровью: казалось, что он давится невысказанными проклятьями. Глостер на секунду замер, а потом схватил фламандца за плечи. Мужчины обнялись в ритуале примирения, однако их вынужденное объятие было исполнено ненависти. Псов посадили на привязь, но намордников не надели.

Вилл решил держаться от них обоих подальше, чтобы его случайно не покусали. А в том, что дело дойдет до кровопролития, он не сомневался. Схватку всего лишь отложили.

А вот что правда, а что нет, он понятия не имел. У каждого была своя версия событий, и каждый подбрасывал ветки в свой костер, пока единственно нужное пламя угасало, забытое, в стороне.


Следуя своему решению, Вилл сторонился неприятностей, но лишь чуть более недели. Король разбил новый лагерь под Ливаро с намерением вернуть себе Лизьё и заставить Жоффруа Анжуйского принять бой. Вилл лично убедился в том, что его люди поставили палатки и накормили лошадей, после чего удалился в свой шатер.

Опустив за собой откидную дверь, он встал на колени перед маленьким походным алтарем и поблагодарил Бога за то, что тот даровал ему еще один день. Он просил у Господа защиты от зла и молил о прощении своих грехов. На алтаре стояла изящная миниатюрная шкатулка, которую подарила ему королева Аделиза в те дни, когда он сопровождал ее в поездках. Вилл поставил вещицу на широкую ладонь и провел большим пальцем по изысканной лазоревой эмали и серебряной инкрустации. Внутри лежало несколько кусочков бесценного ладана и крошечная серебряная ложечка с изображением Девы Марии на рукоятке. Д’Обиньи скупо расходовал ладан, возжигал его только по особым случаям – хотел сохранить ее подарок как можно дольше. Кроме того, ладан, поднесенный Младенцу Иисусу в Вифлееме, был очень дорогим товаром, который не следует растрачивать по пустякам. В дыме ладана – дыхание Бога и царей.

Он часто думал о королеве, когда молился. В его воображении образ «царицы небес» был неразрывно связан с воспоминанием об Аделизе, какой она была на торжественных церемониях: в короне, серебряном платье и голубой мантии. Такой она и осталась для него, хотя он знал, что сейчас вдовствующая королева скромно живет в Уилтоне, посвятив себя богоугодным делам. Вилл мечтал о том, чтобы по возвращении в Англию заехать к ней в Уилтон, выразить ей свое почтение.

Его меланхоличные размышления были грубо оборваны криками извне. Он поставил на место шкатулку с ладаном и поспешил выглянуть наружу, но не успел и шагу ступить, как в него врезался нормандский воин с залитым кровью лицом. Тут же на нормандца набросился фламандец и ударил его кулаком в уже разбитый нос. От столкновения и неожиданности Вилл оступился, но оправился, схватил фламандца за плечи и толкнул в сторону. Блеснул кинжал, и Вилла полоснула по ребрам боль. Второго удара он сумел избежать, поймал фламандца за запястье, резко вывернул ему руку и обезоружил. Несколько рыцарей Д’Обиньи, стоявшие в оцепенении, пришли в себя и бросились на помощь своему господину. Фламандца общими усилиями связали, но из ночной темноты возникли его товарищи, желая спасти его, а за ними погнались еще нормандцы – повсюду вспыхивали яростные драки. Вилл нырнул обратно в свой шатер, схватил щит и меч, нахлобучил шлем. В боку колотилась боль в такт биению сердца. Он не знал, насколько сильно кровотечение, однако на внешней стороне его гамбезона[2] пятно еще не проступило.

Выскочив наружу, Вилл собрал вокруг себя своих воинов и погнал без разбору и фламандцев, и нормандцев прочь со своей части лагеря.

Лязг оружия, вопли, стоны разорвали покой ночи. Галопом проскакали две сорвавшиеся с привязи лошади. На противоположном конце лагеря полыхал, объятый пламенем, большой круглый шатер нормандского сеньора Гуго де Гурне. Вилл подхватил кувшин воды от палатки своего повара и побежал тушить пожар. На ходу он приказал рыцарям тащить туда бочки с песком, заготовленным для чистки доспехов. Через лагерь промчались всадники, размахивая копьями и мечами: это личная охрана короля явилась наводить порядок и ловить зачинщиков.

– Сучье фламандское племя! – сплюнул нормандский рыцарь, который бок о бок с Виллом сбивал пламя с шатра де Гурне кожаной накидкой.

– Это они начали? – спросил запыхавшийся Вилл.

– Из-за провизии! – крикнул тот между взмахами накидкой. – Одного из этих ублюдков поймали, когда он тащил бочонок вина из наших припасов… Мол, они имеют право забирать у нас еду, потому что у нас есть запасы, а у них нет. А после прибежали его дружки… Не стоять же нам просто так, пока нас обкрадывают.

Рыцари Вилла стали забрасывать огонь песком, но было ясно, что шатер Гуго де Гурне не спасти. Оставалось только следить, чтобы пламя не перебросилось на соседние палатки. Де Гурне с черным от копоти лицом кипел от ярости, глядя на то, как догорает его стоянка.

– Я больше не потерплю такого поведения от фламандцев короля. С меня хватит! – прошипел он сквозь зубы и обернулся к одному из рыцарей. – Соберите то, что уцелело. Мы уезжаем. – И с этими словами де Гурне двинулся прочь.

– А как же осада Лизьё? – бросил ему вслед Вилл, прижимая ладонь к боку, где уже расползалось красное пятно.

– Плевать. – Де Гурне дернул плечом. – Пусть король ведет в поход фламандцев, раз он их так любит. Роберт Глостерский прав. Стефан все спускает им с рук, этим фламандцам никто не указ. На жалобы в совете король не обращает внимания, так, может, обратит внимание на то, что лагерь опустел. И вам советую: забирайте своих людей и уходите. – Он отвернулся, чтобы отдать распоряжения слугам и рыцарям.

Вилл добрел до своего жилища и велел позвать к себе лекаря. После ночной стычки раненых было много, и к тому времени, когда лекарь добрался до шатра Д’Обиньи, Вилл уже стянул с себя одежду и приложил к ране льняную тряпку. После тушения пожара у него осталось несколько сильных ожогов и обгоревшие брови. Лекарь прищелкивал языком, вдевая в иголку конский волос.

– Повезло вам, что лезвие скользнуло вдоль ребер, а не пошло вглубь, – заметил он, – а то были бы сейчас мертвецом. Много я сегодня таких повидал. Эх, сколько же людей зашьют в саваны из-за какой-то глупой драки, и еще больше тех, кого придется латать.

Когда лекарь приступил к работе, Вилл сжал кулаки и зажмурился.

– Не один де Гурне покинул лагерь, – продолжал костоправ, накладывая швы. – Я насчитал не меньше дюжины нормандских сеньоров, выезжающих со всем своим добром. Армия короля стала значительно слабее.

Вилл поморщился. Скорее всего, кого-то Стефан уговорит вернуться, но в любом случае теперь ни о каком нападении на Лизьё и речи быть не может. Слишком сильны разногласия, а разделенные не побеждают.


После ранения у Вилла началась лихорадка, а от попытки проехать верхом лопнуло несколько швов и возобновилось кровотечение, так что до самого выздоровления пришлось ему сидеть в лагере и смотреть, как дробится и распадается армия Стефана, словно накатившая на камень волна. Поход на Лизьё сначала отложили, а потом и вовсе отменили.

В тот день, когда рана Вилла зажила полностью, под флагом перемирия в лагерь въехал сам злодей – Жоффруа Анжуйский, и игра стала совсем иной.

Глава 25

Аржантан, июнь 1137 года


Не в силах сдержать бурлящую энергию, Жоффруа мерил шагами покои жены. В руке он держал кубок с вином. Матильда следила за ним настороженным взглядом: супруг, казалось, был крайне доволен собой, а она ему не доверяла. Он прибыл некоторое время назад, однако пока не сказал ни слова, предпочтя по возвращении домой прежде поздороваться с сыновьями и углубиться в хозяйственные мелочи.

– Что вы сделали? – спросила Матильда.

Жоффруа остановился и повернулся к ней. Ходил он, слегка припадая на одну ногу, после того ранения под Ле-Сапом.

– Это все, что может сказать мне любящая жена после разлуки?

– Я ожидала, что ваш поход продлится дольше. Или вы здесь, чтобы поведать о вашей полной победе над Стефаном и о том, что он бежал до самого Виссана?

Жоффруа пожал плечами:

– Примерно так и есть.

Вошел слуга с мягкими белыми полотенцами и лоханью горячей воды, в которой плавали розовые лепестки. Когда все было готово для умывания графа, Матильда шевельнула рукой, и слуга удалился.

Жоффруа сел на скамью у огня и вытянул ноги в сапогах.

– В самом деле?

Опустившись перед мужем на колени, Матильда принялась стаскивать с него сапоги из мягкой телячьей кожи, сшитые так мастерски, что стежков было почти не различить. Мыть ноги мужчины, вернувшегося с войны или с охоты, – долг жены, но Матильда ненавидела исполнять его для Жоффруа. Он это знал и не упускал случая лишний раз заставить ее сделать это.

– Не проще ли было послать с этой вестью гонца?

– Зачем, если я сам могу навестить Аржантан, увидеть вас и сыновей? Так я убью двух зайцев сразу, и со Стефаном я сделал то же самое. – Жоффруа чуть не вскрикнул, когда она взялась за ту ногу, которую пронзил кинжал. – Поосторожней!

– Не хнычьте.

Матильда направила на него взгляд, в котором на поверхности был лед, а в глубине полыхало пламя. Они давно уже не делили постель, но она по-прежнему испытывала к мужу сильное влечение. Ей хотелось расцарапать ему спину и увидеть красный бисер крови, горящий на его лопатках, словно рубины. В глазах Жоффруа отразились те же чувства. Она поспешила сосредоточиться на том, чтобы стянуть с него чулки и портянки, обмыть его ноги теплой водой. Подошву левой обезобразил лиловый шрам, и вся ступня отекла, поскольку Жоффруа полдня не вынимал ноги из стремян. Зато правая ступня с высоким сводом и белая как алебастр могла бы сойти за ангельскую.

– Стефан отступил, – сказал Жоффруа. – Распустил войска по домам и сам отправился в Англию. Его поход закончен, возможно – навсегда.

Матильда оторвалась от лохани и озадаченно посмотрела на мужа:

– Почему вы не преследуете его?

Он самодовольно улыбнулся:

– Потому что Стефан заплатил мне, чтобы в ближайшие три года я этого не делал. Примерно по две тысячи марок за год.

Негодование мгновенно пронзило всю ее сущность.

– Вы договорились о трехлетнем перемирии, не получив моего позволения?

– Оставьте этот тон, жена, – нахмурился Жоффруа. – Я знаю, что делаю.

– Не сомневаюсь, но вы не посоветовались со мной!

Он раздраженно фыркнул:

– Да не было у меня времени на то, чтобы советоваться, к тому же вы упрямее осла и не умеете договариваться, даже когда речь идет о вашей выгоде.

Матильда сунула мужу в руки полотенце – она больше не намерена прислуживать ему, что бы ни велел ей долг.

– И все равно переговоры должна была вести я! Так какие же у вас планы, господин мой муж? Подарите мне каплю вашей мудрости.

– Клянусь Господом на кресте, от вашего вида скиснет и парное молоко. Я расскажу вам, как только вы сбавите гонор и откроете уши.

Матильда не шевельнулась, чтобы забрать у Жоффруа полотенце, и ему пришлось нагнуться и самому вытереть ноги.

– Я слушаю, – напомнила она.

– Но услышите ли? – Он отбросил полотенце в сторону. – Стефан не в состоянии управлять своей армией. Нормандцы, может, и ненавидят меня, но его тоже не любят, а он ничего не сделал, чтобы умиротворить их. Вместо этого натравил на них своих фламандцев и позволил недовольству в войсках перерасти в раскол. Теперь Стефан не может доверять нормандцам на поле боя. В свою очередь и нормандцы не доверяют королю с тех пор, как люди Ипра напали на вашего брата. Я говорил с Робертом и привез письма от него, которые вам наверняка будут интересны. Заигрывания вашего брата со Стефаном исчерпали себя. К следующей весне Кан будет нашим. – Он поднял золотистую бровь. – Стефан думает, что сможет откупиться от неприятностей, но мы используем его деньги, чтобы купить оружие и людей. – Презрительная улыбка скользнула по его лицу. – Он сам оплатил свое крушение.

Все это было очень умно, как одеяние, скроенное и сшитое из идеально подогнанных кусков. В логике Жоффруа не нашлось ни одного слабого места, хотя от его самодовольного вида Матильду тошнило.

– Мой отец сколачивал казну всем на благо, а Стефан разбазаривает ее, будто она бездонная. Так и утечет богатство у него между пальцами.

– По крайней мере, оно льется в нашу сторону. У нас две тысячи марок. Ваш брат вот-вот откажется от своей присяги, а войско Стефана раздроблено и повернуло вспять. К следующему году у него будет еще меньше денег, чтобы подкармливать прихлебателей, тогда как мы станем более подготовленными и сильными. Перемирие – тогда лишь перемирие, когда обе стороны исполняют его условия. – Босой, он встал и провел пальцем по щеке Матильды. – Его дни на троне сочтены. Стефан еще не знает об этом, но ему достало сообразительности лишь однажды, когда он украл ваше наследство, и даже это сделали за него другие.