Кейт Куинн - Хозяйка Рима

— Помогите императору, — приказал Павлин стражникам. — Пошлите за врачом. Мальчика я беру на себя.

— Префект, куда ты его уводишь?

— Приказ императора, — невозмутимо произнес Павлин. — Тайный приказ.

Стражники, словно по команде, потупили глаза.

— Как самочувствие? — шепотом спросил Викс у юного Флавия, когда они с Павлином вывели его из вестибюля, в котором к этому времени уже собралась и продолжала расти толпа любопытных.

— Не знаю, у меня такое ощущение… — казалось, мальчик вот-вот расплачется.

Продев под плащ руку, Павлин убрал от раны окровавленное покрывало Юлии. Под ним оказался… — нет, не зияющая рана, какую ожидал увидеть Павлин, — а длинный неглубокий порез, из которого слегка сочилась сукровица.

— По-моему, этот урод промахнулся, — пожал плечами Викс. — Считай, что тебе повезло.

Повезло? Павлину не хотелось размышлять на эту тему.

У ворот дворца Викса развернули обратно, и дальше мальчика повез один Павлин.

— Что они теперь со мной сделают? — испуганно спросил юный Флавий.

«Скажу императору, что ты умер от раны, — подумал Павлин, — и что я тихонько избавился от твоего тела».

— Не двигайся, — рявкнул он на своего подопечного и пришпорил коня. Мальчишка безвольно лежал, перекинутый через конский круп.

В сгущающихся сумерках Павлин подъехал к отцовскому дому, коротко объяснил, что привело его сюда, но, как ни странно, на этот раз отец не стал требовать пространных объяснений.

— Молодец, — вот все, что он сказал. В следующий миг он уже отослал рабов, и они снесли в дом едва стоящего на ногах мальчика.

— Император, — произнес Павлин свинцовым от усталости языком. — Император не должен знать, что ты…

— Не волнуйся, он не узнает, — успокоил его Марк. — Я уже этой ночью вывезу мальчика из города.

— Та весталка, — с волнением продолжал Павлин, — она никакая не весталка, а Юлия, та самая племянница императора, которую все считали мертвой.

— Сейчас не об этом, — невозмутимо произнес Марк, как будто слова сына его ничуть не удивили. Павлин вопросительно посмотрел на отца.

— Так ты знал?

— А ты думал, ей удалось бы разыграть собственную смерть без посторонней помощи? А сейчас, приятель, возвращайся-ка во дворец, пока тебя там не хватились и не начали искать.

Впрочем, ноги сначала привели Павлина к круглому зданию храма Весты. Подняв глаза, он увидел весталок. Низко опустив на лица покрывала, они выстроились безмолвной белой стеной.

Павлин скомкал окровавленное покрывало Юлии и положил его на первую ступеньку лестницы. В следующий миг его колени подкосились, и он опустился и сел рядом. Он продолжал сидеть на ступеньке храма до тех пор, пока его не обнаружила там пара преторианцев.

Старый год умер, и по приказу императора Рим ознаменует наступление нового смертной казнью.

Странная, неспокойная толпа собралась посмотреть, как Флавия Домицилла отправится в изгнание, а весталка встретит свой смертный час. Император назначил день празднования, однако стяги уныло обвисли, цветы скорее напоминали слезы, а в звуках фанфар слышались скорбные похоронные нотки. Не к добру, поговаривали в народе, явно не к добру. Императорская племянница и жрица, причем приговор обеим вынесен в первый же день нового года. Да, видно, не жди добра в новом году, ведь что хорошего сулит год, который начался с казни?

Павлин, верхом на вороном скакуне, сопровождал пленниц к месту казни и едва держался в седле.

Завидев обеих женщин, шагавших в кольце преторианцев каждая навстречу свой судьбе, толпа встрепенулась, и по ней пробежал ропот. Обе невысокого роста, светловолосые, одна в красном шелковом, хотя и грязном, платье, вторая — в белоснежных одеждах весталки. Флавию Домициллу поджидал корабль, а потом крошечный остров посреди моря, а вот весталку Юстину ждал каменный мешок без доступа воздуха.

Ибо нарушивших священный обет весталок замуровывали заживо. Рука за руку женщины шагали по римской улице.

— Ну почему, — понесся до слуха Павлина голос Флавии, — почему отправить меня еще лет сорок жить на скале посреди моря считается милосерднее, нежели сразу лишить жизни?

— А кто сказал, что боги милосердны? — тихо ответила Юлия.

— О, я знаю, что они немилосердны. Твоя богиня и мой бог. Моих мальчиков больше нет в живых. Старшего казнили вместе с Флавием, младшего… видимо, мне никогда не узнать, где и когда его убили.

— Я бы не стала расставаться с надеждой.

— О, я прекрасно знаю Домициана. Он ненавидит детей. Они напоминают ему, что он сам тоже смертен. Он убил своих собственных в чреве их матери до того, как они успели появиться на свет. Так что он убьет и моего.

— Следи за горизонтом.

— Что-что?

— Когда приплывешь на Пандатерию. Это молчаливое место — лишь трава, что колышется на ветру, тихие песчаные отмели и крошечная каменная хижина с небольшим алтарем. Ты останешься там в полном одиночестве, и поначалу тишина будет сводить тебя с ума, но ты слушай голоса птиц и следи за горизонтом. Вот увидишь, ты не долго пробудешь одна.

Негромкий голос весталки убаюкивал.

— В один прекрасный день ты увидишь на горизонте парус. Старый выцветший красный парус, и два ряда весел. Ты испугаешься и подумаешь, что это убийцы плывут, чтобы лишить тебя жизни, и тебе захочется убежать. Но ты гордо встань во весь рост, потому что ты из рода Флавиев и свою смерть тоже должна принять гордо. Но галера не пристанет к берегу. Вместо этого с нее спустят в море небольшую рыбацкую лодку, без весел, и приливом ее прибьет к берегу, но еще до того, ты увидишь того, кто будет сидеть в ней и махать тебе руками. И тогда ты бросишься в море и вернешь себе своего сына.

— Откуда тебе это известно? — шепотом спросила Флавия. — Откуда?

— Иногда мне бывают видения. Поверь мне, Флавия Домицилла, тебе есть, ради чего жить.

Павлин обернулся.

Юлия протянула руку и положила ее на живот Флавии.

— Что?

— Нам не стоит мешкать. Не хотелось бы, чтобы потом из-за нас Павлину влетело. — Юлия за руку повела вперед сводную сестру. — Дочь. Ты пока ее не чувствуешь, но она уже живет в тебе. Она появится на свет летом, на Пандатерии, и у меня такое предчувствие, что ты назовешь ее в мою честь.

К глазам Павлина подступили слезы. Он, словно ослепнув, уставился вдаль.

— Но откуда тебе это известно?

— Скажем так, известно, и все. Причем пока только мне одной. Домициан же никогда не узнает. Как только тебя высадят на крошечном необитаемом острове, он выбросит тебя из головы. А вот императрица тебя не забудет. Она проследит за тем, чтобы тебя хорошо кормили и, предполагаю, даже, когда подойдет время родов, отправит к тебе повитуху. Может статься, в один прекрасный день она поможет тебе и твоему ребенку бежать с острова. Когда-то она была храброй женщиной — возможно, сумеет снова ею стать.

— Юлия, я…

— Пора, — произнес скакавший рядом с Павлином стражник.

— Нет! — слабо воскликнула Флавия. — Нет, я не могу…

— Тише, — успокоила ее Юлия, — желаю тебе спокойного плавания, Флавия Домицилла. И если ты не возражаешь, назови свою дочь в мою честь.

Еще мгновение, и Флавию увели.

Ни одну весталку нельзя убить внутри городских стен. Поэтому крохотная камера была приготовлена за городскими воротами, на так называемом campus sceleratus. Впрочем, в народе это место было известно как Дурное поле. По приказу императора здесь, как будто по случаю праздника, заранее возвели возвышение и трибуны, однако толпа была на редкость притихшей. Люди молча наблюдали за тем, как весталка в белоснежных одеждах на мгновение замедлила шаг перед своей погребальной камерой. Павлин заметил в толпе отца — тот стоял рядом с Кальпурнией и крепко держал ее за руку. Сидя на своем императорском возвышении, императрица более чем когда-либо была подобна каменной статуе. Император же был румян и величаво-спокоен. Викс, как обычно в красной тунике, явно пребывал не в своей тарелке.

Весталка переступила порог своей гробницы и направилась вниз по грубым ступенькам.

— Стой!

Это со своего скакуна спешился Павлин. В мгновение ока он подскочил к Юлии и схватил ее за руку.

— Юстина… Юлия…

— Юстина. Мне это имя нравится больше. Меня так всегда называл отец. По его словам, вид у меня был такой же серьезный, что и у судьи.

— Да-да, я это помню. — Он почти не видел ее, потому что слезы застилали ему глаза, и перед его взором было лишь размытое белое пятно. — Юстина. Я не хочу, чтобы ты…

— И что ты сделаешь? Шагнешь со мной через порог? Пронзишь кинжалом императора?

— Юстина…

— Тсс.

Она прижала ладонь к его рту. Павлин закрыл глаза и припал губами к ее ладони. Какое-то мгновение он ощущал ее, но уже в следующее она пропала, растворилась в воздухе, словно призрак.

Павлин же продолжал стоять, закрыв глаза. Ему было слышно, как босые ноги ступают по грубым ступеням. Он представил себе скифское золото ее волос, представил, как эти шелковистые пряди исчезают в каменном мешке. Представил, как за ней захлопывается люк. Услышал звон лопат и жуткий стук комьев земли, запечатывающей вход в гробницу.

Наконец он открыл глаза. Император сидел на своем возвышении, равнодушно наблюдая за тем, как его племянницу замуровывают заживо. Неожиданно он улыбнулся.

— Ну что, префект, поиграем вечерком в кости? — предложил он и вернулся к своим свиткам.

— Нам пора, — тихо произнес Арий, кладя Тее на плечо руку.

— С Виксом, похоже, все в порядке, — негромко произнесла Тея. — На вид вроде бы здоров. А тебе как показалось? — спросила она и, не дождавшись ответа, тихо добавила: — Он посмотрел в мою сторону.

— Я заметил.

Тея не проронила больше ни слова до тех пор, пока Арий не закрыл на засов дверь крошечной чердачной комнатушки в районе городских трущоб, которую им удалось снять на последние гроши. Здесь она рухнула на узкую вонючую кровать и лежала на ней, дрожа всем телом.

— Прежде чем ступить в гробницу, она обвела взглядом толпу и нашла глазами меня, как будто знала, что я тоже там.

— Тея… — Арий осторожно положил ей на плечо руку, и когда она не отпрянула и не съежилась, он забрался в холодную постель и лег рядом с ней, поглаживая ее волосы. Никаких слез, лишь время от времени тело ее сотрясала судорога. Арий подумал про мужчину, которого ей довелось делить с Юлией.

Осторожней. Осторожней. Он отогнал демона и зарылся лицом в волосы Теи. Он нежно прикоснулся губами к виску, желая лишь успокоить ее, однако в следующий момент губы его скользнули к мочке уха и потом ниже, к изгибу шеи.

Тея тотчас встрепенулась, и он поспешил отпрянуть, в ужасе, что напугал ее. Однако она, издав не то вздох, не то всхлип, прильнула к его груди и положила голову ему на плечо.

Несколько мгновений он лежал не шевелясь, осторожно держа ее в объятьях, как будто тело ее было сделано из стекла, однако затем осмелел. Пальцы его скользнули в ее волосы, и он запрокинул ей голову и нашел ее губы. Они оказались столь же нежны и сладки, как и в те далекие дни, когда ей было всего пятнадцать.

Он почувствовал, как тело ее вновь напряглось, однако стоило ему отстраниться от нее, как она вновь изо всех сил прижалась к нему. И тогда он поцеловал ее снова, нежно и ласково, затем коснулся губами рубцов на шее, оставленных императорским ошейником, а затем белого шрама под грудью — одному из бесчисленных следов императорских забав. После чего осторожно стащил ей через голову тунику и принялся ласкать ее обнаженное тело, ее нежное, покрытое шрамами тело, ласкать и оплакивать одновременно. Пальцами и губами он разглаживал ее рубцы, щедро даря ей свое мускулистое, крепкое, загорелое тело, как когда-то она со всей щедростью дарила ему свое.

Тея закрыла глаза, чувствуя, как в ней нарастает волна наслаждения, и он воззвал к ней, воззвал со всем красноречием своего естества, на какое был неспособен его голос, лишь бы только она поняла, лишь бы только ее упрямый разум понял, как сильно он ее любит. И, похоже, она услышала этот его немой зов, потому что губы ее ответили на его поцелуй, а руки сомкнулись вокруг шеи, и каждая косточка в его теле негромко запела, запела от радости и счастья. Они так и уснули, не расплетая объятий и так и не проронив ни слова.

…Весталки подняли окровавленное покрывало и положили его на алтарь.

Она такая небольшая, эта гробница, эта подземная камера. При желании я, даже не вставая с табурета, могу дотянуться до всех четырех стен. У меня есть свеча, но ее пламя горит неярко, потому что свече, как и человеку, для жизни нужен воздух, а воздуха с каждой минутой здесь становится все меньше и меньше.