Отправив письмо, Генрих принялся расхаживать по комнате, плача, молясь и тоскуя по Анне; он клял разлучившую их судьбу, давал себе обещания наградить тех, кто поможет ему жениться на возлюбленной, и отомстить всем, кто держит их в разлуке.

По двору разнеслась весть: у леди малярия. Это, несомненно, причинит ущерб ее красоте, если даже она поправится. Сможет ли она быть такой же очаровательной, когда вернется ко двору?

В одной из спален замка Хивер вершились важные дела.

* * *

Великая скорбь коснулась дома в Челси. Маргарет понесла одежду деревенским беднякам и, возвратясь домой, выглядела вполне здоровой. Вместе со всеми ужинала, участвовала в разговоре. Потом, встав, неожиданно зашаталась и ухватилась за стол, чтобы не упасть.

– Маргарет! – вскрикнула Мерси в страшной тревоге.

– Что такое? – спросила Алиса.

– Давайте немедленно уложим Мег в постель, – сказала Мерси. – Боюсь, она заболела.

– Заболела! Да ведь она только что уплетала за обе щеки!

– Да, мама, знаю. Но теперь не мешай мне. Уилл! Джек! Папа… помогите.

Уилл отнес Маргарет в комнату. Глаза ее были плотно закрыты, на лице стали выступать капельки пота, она дрожала и вместе с тем горела огнем.

Вошел Томас. Взял вялую руку дочери.

«О, Господи, – безмолвно взмолился он. – Не отнимай Маргарет… Я этого не вынесу».

Уилл от беспокойства был вне себя.

– Мерси, что нам делать? Что можем мы сделать?

– Накрой ее. Пусть лежит в тепле. Нет, раздевать не надо. Попробую лечить ее философским яйцом. Слава Богу, я его приготовила.

Маргарет лежала, непохожая на себя, лицо ее побледнело, по щекам струился пот.

– Пожалуйста, – попросила Мерси, – уйдите все. Вы ничего не можете поделать. Оставьте ее со мной. Нет, Уилл, ты ничем не сможешь помочь. Позаботься, чтобы сюда не входили дети. Отец… прошу тебя, ты ничего… ничего не в силах предпринять. – Она взглянула ему в лицо, и у нее сжало горло. «Как он это перенесет? – подумала Мерси. – Он любит ее больше всех на свете. И она его. Как жить кому-то из них без другого?»

– Папа… милый папа… пожалуйста, уйди. Ты бессилен… бессилен чем-то помочь.

Но Томас оцепенело стоял у двери, словно не слыша.

Маргарет больна малярией! Маргарет умирает!

Элизабет и Сесили закрылись у себя в комнатах. Их мучило собственное бессилие. Если б они могли что-то делать, было бы легче. Но сидеть… ждать… в такой ужасающей бездеятельности. Они с трудом это выносили.

Алиса принялась ворчать.

– Глупая девчонка… ходить по коттеджам в такое время. Соображать надо. Еще говорят, она очень умная!.. А что делает Мерси? Разве она не врач? Почему не лечит нашу Маргарет?

Уилл расхаживал взад и вперед. Никакие слова не шли ему на ум. Маргарет, его любимая жена, такая спокойная, невозмутимая, что, если он ее потеряет? Как жить без Мег?

Джайлс Херон собрался ехать ко двору, сказал, что привезет самого доктора Линакра. Ну и что, если он первый королевский врач? Маргарет – член семьи, в которую он влился, и находится в опасности. Он должен найти лучших врачей. Можно привезти доктора Баттса и доктора Клемента. Он привезет всех лучших врачей Англии.

Донси сказал:

– Ты наживешь себе беды, брат. Ехать из зараженного дома ко двору!

Он сам удивлялся, что так взволнован. Что ему Маргарет? Чем она может помочь его продвижению? Правда, он трепетал, что отец ее заразится и умрет, а с ним и надежда добиться расположения при дворе. Он слегка удивлялся тому, что разделяет терзания семьи. Он привязался к ее членам, полюбил их веселые развлечения, и, как ни странно, сознавал, что любое их горе не оставит безучастным и его. Так что в этом честолюбивом молодом человеке была и сентиментальная жилка.

Томас закрылся в часовне.

Как спасти Маргарет? Чем он может помочь ей, кроме молитв? Она вспоминалась ему младенцем, ребенком, умницей, поражающей всех способностью к учебе. Он мог припомнить ее в сотне любимых обликов, но самой дорогой для него была любящая дочь, самый близкий друг и товарищ, самый родной человек на свете.

– О, Господи, – молился он, – не отнимай у меня дочери. Что угодно… что угодно, только не это.

Томас не уходил из часовни. Он стоял на коленях. Власяница терзала ему кожу, но хотелось, чтобы боль была вдвое сильнее.

Пришел Уилл, и они стали молиться вместе.

– Ну, сын Ропер, – сказал Томас, – какие сейчас между нами религиозные разногласия? Мы просим одного и того же, мы хотим этого больше всего на свете. Она не должна умереть.

– Отец, я не могу представить жизни без нее, – сказал Уилл.

– И я, сын мой.

– Говорят, если она не придет в себя в первый же день, надежды нет.

– День еще не кончился. В каком состоянии ты оставил ее?

– Без сознания. Лежит в забытьи с закрытыми глазами. Я звал ее. Просил: «Маргарет, вернись ко мне и к детям».

– Уилл, прошу, не надо. Не растравляй мне душу. Томас подумал: «Я любил ее слишком сильно, любил больше всего на свете. Появясь на свет, она принесла мне радость, стала смыслом моей жизни. Она и есть смысл моей жизни. Слишком ли сильно любил я ее? Как легко причинять мучения телу, носить власяницу, бичевать плоть, лишать себя телесных радостей. Переносить такую боль нетрудно, но как перенести утрату любимого человека… как жить, когда та, кого ты любил больше своей жизни, больше всего на свете, отнята у тебя?»

– Если… если с ней что-то случится… – заговорил он.

Тут уже Уилл попросил его не продолжать. Он смог лишь покачать головой, по щекам его струились слезы. Но Томас продолжал:

– Я удалюсь от мира. Ничто не будет привязывать меня к этой жизни. Нет, мой сын, я не смогу жить так. Если Маргарет будет отнята у меня, я уже никогда не стану заниматься мирскими делами.

– Отец… прошу вас, не говорите больше об этом. Гоните от себя эти мысли. Она поправится. Должна поправиться. Давайте помолимся вместе.

Оба опустились на колени, стали молиться, и хотя Уилл понимал Бога, как Мартин Лютер, а Томас – как Папа Римский, каждый знал, что молятся они одному Богу.

Томас внезапно встал на ноги. Настроение у него поднялось.

– Уилл, когда Маргарет было всего два года, мы ездили в Нью-Холл к отцу ее матери. Маргарет играла в поле и заблудилась, не могла отыскать калитки, из которой вышла. Она в отчаянии бегала по полю и все не находила. Потом внезапно вспомнила, как я говорил ей, что в трудную минуту надо просить помощи у земного отца или у Отца Небесного. «А раз, папа, – рассказывала она, – я потеряла тебя, то опустилась на колени и спросила у Бога дорогу к дому. Когда поднялась с колен, мне было уже не страшно. Я спокойно шла вокруг поля, пока не увидела калитку». Я уже хватился ее и отправился искать, а она вошла в калитку, подбежала ко мне и сказала: «Папа, Господь указал мне путь к дому». Какая это прекрасная мысль, Уилл. Какая утешительная. Я сейчас стоял на коленях… испуганный… охваченный страхом, как Маргарет. Заблудился и не мог найти калитку к дому… к счастью. «Господи, – молился я, – укажи мне путь».

– Отец, вы переменились. Выглядите… спокойным… словно знаете, что она поправится.

– Кажусь более спокойным? Я действительно более спокоен. Чувствую себя, как она, когда поднялась с колен. Страх прошел. Я знаю, сын Ропер, что Бог укажет мне путь, как указал Маргарет. Мой разум спокоен, мысли уже не мечутся в беспорядке. Пойду в дом, посмотрю, как она. Пошли со мной, Уилл.

Мерси встретила их у двери в комнату.

– Никаких перемен, – сказала она, – я пыталась привести ее в сознание. Если нам это не удастся, она умрет.

– Мерси, поставь ей клистир.

– Папа, она очень плоха.

– До того плоха, что хуже ей уже не будет… разве что наступит смерть. Надо привести ее в чувство, так ведь? Вот от этого она очнется.

– Папа, я боюсь. Маргарет вправду очень плоха.

– Мерси, ты скована страхом. Да, боишься, потому что любишь ее, как и я. Она не пациентка, она твоя сестра. Ты укутала ее, наблюдаешь за ней, но от страха боишься пойти на риск. Я молился. Я почувствовал, Мерси, что вошел в близкую связь с Богом, и мой страх улетучился. Успокойся… забудь, что это наша любимая Маргарет. Если она не очнется, то умрет. Мы должны привести ее в чувство, Мерси. Должны. Ты с этим согласна. Ставь клистир.

– Папа, я сделаю, как ты хочешь, – спокойно сказала Мерси. – Оставь меня с ней.

Через полчаса она вышла из комнаты. Глаза ее сияли.

– Маргарет очнулась. Папа… Уилл… она просила войти вас обоих.

Они вошли и встали на колени по обе стороны кровати. Маргарет, слабая, с трудом узнающая их, переводила взгляд с одного на другого.

* * *

Трое мужчин в течение нескольких дней ликовали. Каждый из них боялся потерять ту, которую любили больше всех на свете, и каждый испытал огромное счастье, видя, что любимая поправляется.

Мужчинами этими были Уильям Ропер, сэр Томас Мор и король Англии.

Маргарет, бледная и похудевшая, поднялась с постели. Отец, казалось, не мог на нее наглядеться.

Они бродили вдвоем по саду и цветникам, иногда он напоминал ей об их общих радостях в дни ее детства; иногда отец и дочь смеялись над этими воспоминаниями, иногда плакали.

Томас говорил с ней о придворных делах откровеннее, чем с остальными; они вдвоем читали исправленный Эразмом Новый Завет.

Выздоравливая, Маргарет пережила немало счастливых часов.

Томас окружал ее всевозможной заботой; приносил из дома шаль, потому что ветер казался слишком сильным; не пускал на траву после дождя, чтобы она не промочила ноги. Радовался, что здоровье возвращается к ней, и она часто плакала, думая о том, какие огорчения принесла семье, особенно Уиллу и отцу, ее болезнь.

Узы между сэром Томасом и дочерью стали еще крепче.

Однажды в жаркий день, когда они сидели в саду, Томас расстегнул воротник мантии, и маленькая Анна Кресейкр, сидящая рядом, увидела его странную нательную рубашку. От удивления девочка округлила глаза, губы ее стали подергиваться. Неужели власяница? Но ведь только монахи носят их, монахи и отшельники. Маленькую Анну, когда она терялась среди этих умных людей, постоянно охватывал неудержимый смех.

Заметив ее взгляд, Маргарет поднялась и сказала:

– Папа, становится прохладно.

Она застегнула ему мантию, сердясь на Анну за ее глупость, за то, что посмела хихикать над великим, святым человеком.

Томас, поняв, что произошло, улыбнулся Анне, та, зная его доброту, устыдилась. Встала и пробормотав, что у нее есть дела на кухне, быстро ушла.

Томас повернулся к дочери, и его улыбка стала очень нежной. Он вспомнил, как Алиса поинтересовалась, что происходит с его рубашками, почему их нет в общей стирке, и как Маргарет ответила за него, чтобы та не узнала правды; Маргарет не смогла бы вынести насмешек, которыми, как знала, осыплет его Алиса. «Мама, папины рубашки стираю я вместе со своими вещами. Так всегда было и всегда будет». «Ну и глупо, – заявила Алиса. – Зачем стирать самой, когда на это есть служанки?» Но Маргарет спокойно ответила, что это ее дело; и в голосе ее звучала такая решительность, что Алиса оставила эту тему.

Он предложил Мег погулять у реки и, когда они отошли, спросил:

– Хотела защитить меня от насмешек юной и беспечной девочки?

– Дурочка! – ответила Маргарет. – Мне хотелось влепить ей затрещину.

– Мег, ты слишком сурова к ней. Она еще совсем ребенок. Нельзя ожидать, что в ее возрасте все будут такими серьезными, как ты. Она хорошая девочка, по-моему, любит Джека, и Джек любит ее. Давай не требовать от нее ничего, кроме любви к нему.

– Папа, это все пустяки. Главное: как дела при дворе?

– События развиваются быстро, Мег.

– Король по-прежнему твердо настроен избавиться от королевы?

– Боюсь, что да.

– А если добьется развода, женится на Анне Болейн?

– Полагаю, что в этом и заключается его намерение. И пожалуй, Мег, твой отец скоро лишится всех почестей и вновь станет незаметным человеком. Ты улыбаешься, Мег. Можно подумать, я сказал тебе, что сколотил состояние.

– Зато ты опять будешь с нами. Займешь прежние должности в Сити…

– Вряд ли это будет легко, Мег.

– Ну и ладно. Я буду счастлива, если ты покинешь двор навсегда.

– Мы очень обеднеем.

– Мы будем богаты счастьем. Тебе не придется ездить в Европу или пропадать при дворе. Ты будешь с нами всегда.

– Каким счастливым будет тот день, когда я приду домой и скажу, что отказался от всех своих почестей!

– Самым счастливым в нашей жизни. А скоро он настанет?

– События, как я сказал, развиваются быстро. Король меня отпустит. Ему известны мои взгляды. Он не предлагал мне изменить их. Дает понять, что относится к ним с уважением. Поэтому думаю, Мег, что когда попрошу отставки, он охотно мне ее даст.