– Папа, тебя любят все, – удивленно сказала Маргарет.

– Ты любишь, – произнес он со смехом. – Но все – увы! – не обладают твоей чуткостью. Нет, Мег, король меня не любит. А когда короли не любят кого-то, они стараются причинить этому человеку зло.

Девочка испуганно подскочила, схватила отца за руку и потянула.

– Куда ты меня тащишь, Мег?

– Давай убежим.

– Куда же нам бежать?

– В другую страну, где у нас будет новый король.

– Мег, именно так я и собираюсь поступить. Но бояться тебе нечего и спешить так незачем. Мы должны взять с собой остальных. Потому я и ездил за границу… осмотреться в той стране. Очень скоро ты, я, мама, девочки и кое-кто из слуг уедем отсюда. Как тебе известно, у меня много хороших друзей. В их числе и очень влиятельный джентльмен – винчестерский епископ Фокс. Ты видела его у нас. Он предупредил меня, что король мною недоволен, и сказал, что может помирить меня с ним, если я признаю в парламенте свою ошибку.

– Папа, значит, он помирит тебя с королем?

– Нет, Мег, как я могу сказать, что был неправ, когда считаю себя правым и, доведись, снова поступил бы так же?

– Если епископ Фокс помирит тебя с королем, ты сможешь остаться дома.

– Это правда, Мег. Я люблю Сити. Посмотри на него. Давай подниму тебя. Ни один город в мире не кажется мне таким прекрасным. Вдали от Лондона я часто о нем думаю. И стану тосковать по нему, как по ближайшему другу. Смотри, Мег. Погляди на громадные бастионы нашего Тауэра. Какая мощная крепость! Какие страдания… какие радости… пережиты за этими стенами! Видишь речку? Как спокойно, тихо она течет! Но, Мег, что сказал Сатана Иисусу, когда показал Ему всю красоту мира? То же самое говорит мне внутри негромкий голосок. «Все это может быть твоим, – твердит он. – Всего за несколько слов». Мне нужно только сказать, что король был прав, а я нет. Что он вправе отбирать деньги у подданных, обеднять их и обогащаться сам. Нет, Мег, произнести этих слов я не могу. И они не принесли бы мне покоя. Мой Сити стал бы презирать меня за них; нет, Мег, на это я не пойду. – Томас поцеловал девочку и продолжал: – Забиваю эту маленькую головку такими долгими речами. Ну, Мег, улыбнись. Мы с тобой сможем быть счастливы, где угодно. Знаем тайну этого, правда? В чем она? – Быть вместе, – ответила Маргарет. Томас улыбнулся, кивнул, и они, взявшись за руки, пошли домой дальней дорогой. По Милк-стрит – там стоял дом, где родился Томас; он знал, что Мег любит бывать здесь и представлять отца таким же маленьким, как сама; мимо лавок с домашней птицей и дичью на Поултри, по Сколдинг-элли, где носились рассыльные с птицей, проданной их хозяевами, потому что там ее можно ощипать и опалить; в воздухе стоял запах жженых перьев. Зашли на Большой рынок с лавками, полными мяса и рыбы, с ларьками, где продавались фрукты, цветы, травы, коренья, и пришли домой в Баклерсбери, там приятно пахло специями и мазями. Маргарет казалось, что запахи эти занимают в ее жизни такое же неотъемлемое место, как и дом.

Томас смотрел на все эти места с любовной сосредоточенностью, приглядывался к каждой мелочи, словно хотел вспоминать их, став изгнанником из любимого Сити.

Когда они подходили к дому, он сказал дочери: – Мег, только никому ни слова. Дети перепугаются, мама тоже.

Девочка, гордая доверием отца, крепко сжала его руку.

Но ей было очень страшно, что до их отъезда могущественный король причинит зло ее отцу.

* * *

Народ на улицах волновался; жители Барки испытывали облегчение.

Король умер. С ним умер и страх.

На престол взошел еще не достигший восемнадцатилетия наследник. Отнюдь не скряга, как его отец; и люди с надеждой ожидали великого, славного правления. Семейству Томаса Мора стало незачем думать об отъезде.

По всему Сити звонили колокола. Люди на улицах плясали и пели. Как они могли жалеть о старом, жадном короле, когда венец готовился принять юный красавец?

Все говорили о тяжелых поборах покойного короля через своих подручных Эмпсона и Дадли. По городу носились слухи. Новый король любит свой народ, любит шутки и веселье. Он не похож на отца, ездившего в закрытом экипаже, чтобы не показывать народу свое безобразное лицо. Нет, этот король любит разъезжать открыто, в одежде из парчи и бархата, блистающего драгоценными камнями; любит показывать народу свое красивое лицо и принимать выражения восторга.

– Папа, – спросила Маргарет, – а что будет у нас с приходом нового короля?

– Начнется новая эра, – ответил он. – Жадность прежнего подавляла все, кроме возможности наживаться для немногих. Теперь Англия откроется для ученых. Нашему другу Эразму дадут здесь должность и приличное содержание, чтобы он продолжил занятия. Алчность будет искоренена. Новый король начнет новое славное правление.

– Вернет ли он деньги, которые старый отнял у народа?

Отец положил ладонь ей на голову.

– Вот этого сказать тебе я не могу.

– Но как он сможет понравиться народу, если не начнет с возврата денег?

– Маргарет, иногда ты мыслишь не по возрасту зрело.

Томас поцеловал дочь, показывая, что доволен ею; и она сказала:

– Даже если и нет, бояться уже нечего, правда, папа? Сатана больше не скажет тебе: «Все города мира твои…»

– Правда, Мег, – весело ответил он.

В гости пришел доктор Колет. Даже он отложил на время разговоры о литературе и теологии и принялся обсуждать нового короля.

– Готовится его бракосочетание с испанской инфантой, вдовой Артура, – сказал он. – Мне это не нравится. И, насколько я понимаю, архиепископу Кентерберийскому тоже.

Маргарет прислушивалась; ей хотелось запомнить все, чтобы доставить отцу удовольствие своей понятливостью, когда речь зайдет об этом.

– Потребуется разрешение от Папы, – сказал Томас. – Однако я уверен, что сложностей тут не возникнет.

– Можно ли давать такое разрешение? – спросил Колет. – Вдова его брата! Более того, разве Генрих несколько лет назад не протестовал против этой помолвки?

– Протестовал – по принуждению. На том основании, что инфанта пятью годами старше его и, кажется, цитировал Библию. Говорил, что ничего хорошего не может выйти из этого брака. Но к протесту его принудил отец. Юный Генрих, похоже, всегда питал легкую привязанность к этой испанке; чем отец его был весьма доволен, потому что, как ты помнишь, только половина ее богатого приданого попала к нему в руки, а он стремился получить вторую.

– Знаю, знаю. А когда старый король вздумал жениться на сестре Екатерины, Хуане, то решил, что если отец и сын женятся на сестрах, родственные отношения будут сложными и неприятными. Не сомневаюсь, он счел, что лучше прибрать к рукам богатства Хуаны, чем вторую половину приданого Екатерины.

– Именно. Поэтому юный Генрих, несмотря на свои личные склонности, вынужден был протестовать против помолвки с вдовой брата.

– Но так или иначе, выступил с протестом.

– Пятнадцатилетний мальчик!

– Я слышал, после этого протеста он всерьез увлекся вдовой брата. Ему предложили игрушку; он почти и не думал о ней; и лишь когда попытались отнять ее, решил не отдавать. А теперь заявляет, что никакие силы не удержат его от женитьбы на Екатерине, потому что он любит ее.

– Ну что ж, – сказал Томас. – Екатерина достойная принцесса, притом миловидная. Она станет достойной королевой. Этого будет достаточно.

– Будет, мой друг. Несомненно. Не забывай, что таково желание короля. Это единственный закон в нашей стране. И не стоит забывать, что король, хотя он молод и красив, происходит, как и его отец, из рода Тюдоров.

Маргарет слушала и не понимала, совсем ли прошел ее страх. Король – хоть он молодой и красивый – может не вернуть народу деньги, отнятые отцом, хочет жениться на вдове брата, главным образом потому, что отец не хотел этого. Будет ли он все же хорошим королем? Может ли она быть счастлива? Быть уверена, что ее отец в безопасности?

* * *

В семье Мора произошло событие, казавшееся не менее важным, чем восшествие на престол нового короля.

Родился маленький Джек.

Джейн была счастлива. Наконец-то мальчик! Ей всегда хотелось сына; и она с первого взгляда увидела, что ребенок пошел в Колтов.

У младенца уже был нос ее отца; были ее глаза, и она его очень любила. Однако роды подорвали ее здоровье. Джейн пролежала несколько недель; а когда поднялась, чувствовала себя значительно слабее, чем после прежних родов.

И все же Джейн была счастлива. Пять лет назад она не поверила бы, что сможет быть счастливой в этом старом городе. Лондон стал для нее родным; ей даже нравилось ходить по людному Чипу в сопровождении служанки и делать заказы торговцам. Теперь она не боялась толпы, не боялась и Томаса. Она даже сделала небольшие успехи в латыни и могла участвовать в разговоре детей с отцом.

Иногда Джейн жалела, что никто из дочек не растет немудрящей, как некогда она сама: даже маленькая Сесили обещала со временем стать ученой. «И все же, – думала Джейн, – хорошо, что все они умные. Не будут страдать, как я; да и окажись одна из них бесталанной в окружении таких мозговитых, она сочла бы себя уродом в семье». А этого очень бы не хотелось. Нет, пусть все будут умными; даже если превзойдут свою мать; даже если, повзрослев, станут смотреть на нее, как на простушку.

Только что обвенчанная королевская чета собиралась короноваться; и Лондон жил в предвкушении этого события. Все разговоры только и велись, что о восшествии на престол, о королевском браке, о коронации, люди к предстоящей церемонии украшали свои улицы. Корнхилл-стрит, самая богатая улица Лондона, особенно радовала глаза, как слышала Джейн, вывешенными златоткаными полотнищами; сама она не пошла бы туда из-за слабого здоровья, но пообещала детям повести их посмотреть королевскую процессию. А нарушить обещание она не могла ни под каким видом.

Сопровождать семью Томас не мог; у него были свои обязанности как у члена парламента; и вот в солнечный июньский день, оставив новорожденного под присмотром няни, Джейн взяла за руки Сесили и Элизабет, велела Маргарет и Мерси идти рука об руку, и маленькая компания отправилась смотреть проезд короля с королевой от Тауэра к Вестминстерскому аббатству на коронацию.

Джейн решила, что смотреть процессию лучше всего будет на Корнхилл-стрит, поскольку слухи о красоте этой улицы разнеслись по городу. Более того, им предстояло лишь пересечь Уолбрук и пройти по Большому рынку к перекрестку Корнхилл и Ломбард-стрит.

Но Джейн не подумала о многолюдных толпах. Казалось, все лондонцы решили, что наблюдать шествие лучше всего будет оттуда.

Ее одолевали усталость, слабость, от жары кружилась голова. Захотелось увести детей домой; но взглянув на их возбужденные лица Джейн сочла невозможным разочаровывать детей.

– От меня ни на шаг, – предупредила она. – Маргарет, присматривай за Сесили. Мерси… возьми Бесси за руку. Ну вот… держитесь поближе друг к друг. Господи, какая жарища! И сколько народу!

– Мама, – воскликнула Элизабет, – смотри, какие красивые полотнища! Это настоящее золото? Тут мастерские златокузнецов, так ведь? Значит, должно быть настоящее.

– Да-да, – сказала Джейн – Очень красиво.

Сесили захотелось съесть горячий пирожок, их продавали поблизости. Элизабет заявила, что предпочла бы имбирный пряник.

– Будет, будет вам, – одернула их мать. – А то прозеваете короля.

Эти слова заставили детей забыть о голоде.

Однако процессию пришлось ждать долго. Солнце припекало все сильнее; Джейн, когда ее стиснула толпа, почувствовала дурноту. И со страхом подумала: что случится с детьми в давке, если она потеряет сознание? Испуг, казалось, придал ей сил.

Не простояв и десяти минут, Джейн обнаружила, что лишилась кошелька. Видимо, его стащил парнишка, привалившийся к ней с такой ангельской улыбкой, что она им восхитилась.

Не стоило ей приходить сюда. И нужно было сказать о своем намерении Томасу. А почему не сказала? Видимо, подумала Джейн, потому что иной раз хочется утвердить свою власть в семье, сказать всем: «Я, конечно, умом не блещу, но я мать и хочу принимать решения сама. Хочу отдавать распоряжения и знать, что они будут выполнены».

Как обрадовалась Джейн, когда наконец послышались звуки труб и конский топот, возвещающие о приближении процессии! Люди начали выкрикивать приветствия; дети стояли, как зачарованные. Ликование нарастало, и настроение у Джейн улучшилось. Денег в кошельке было немного, а его пропажа послужит ей уроком. Вспомнились слова Томаса: «Опыт обычно стоит той цены, которой приобретен, как бы велика она ни была».

Появились рыцари, сквайры и лорды, очень красивые в бархатных и парчовых одеяниях. Но красивее всех был сам король. Он ехал верхом, совсем юный, жадно ловящий восхищение подданных, приветливо кивающий, сверкающий драгоценными камнями. Ради такого великолепия стоило пережить легкие неудобства и даже утрату кошелька.