Мэри Бэлоу - Хранимые ангелами

Но тогда она была наивной девочкой. Тогда она мечтала о нежной привязанности, о возвышенной любви. Она была не готова к плотской страсти. Она оказалась неспособной справиться с потребностями человека, который пытался изгнать демонов войны, укрывшись в теле своей жены.

Теперь она стала женщиной. Джун поняла, что она – это и тело, и ум, и душа, и что у всего этого, что вместе и есть она, имеются свои потребности, и их надо удовлетворять, если она хочет быть довольной и счастливой. Брак – это союз двух людей. Супружеская любовь – это не нечто бесплотное, не только чувства. Супружеская любовь намного богаче. Она объединяет не только души, но и тела.

Она хотела слить свое тело с его телом. Она хотела быть с ним.

Она хотела быть его женой.

– Я буду нежен, любимая, – начал он неуверенно, с трудом выговаривая слова. Она по-прежнему молчала. – Если ты хочешь, то мы просто будем лежать рядом, как прошлой ночью. Это было чудесно. Мы стали друзьями. Этого будет вполне достаточно. Если ты хочешь именно этого.

– Нет, – она уткнулась ему в плечо. – Этого недостаточно, Эллиот. Между нами должно быть или все, или ничего. Я бы предпочла все, пожалуйста.

Какое-то время он не шевелился и ничего говорил. Но она чувствовала, как прерывисто он дышит.

– Да, – наконец ответил он. – Джун, давай не спрашивать, что происходит и почему. И еще. Давай позволим этому случиться.

Он повернулся и повел ее в тепло и покой маленького дома.

Ссылка:

(1) Ев. от Матфея 18,20: "Ибо, где двое или трое собраны во Имя Мое, ТАМ Я ПОСРЕДИ НИХ" (Прим перев).

Он заметил, что у него дрожат руки и пересохло во рту. Ему безумно хотелось быть безупречным. После того, как Джун бросила его, у него было множество женщин, впрочем, до женитьбы их тоже хватало. Но теперь он понял, что никогда прежде не занимался любовью.

Даже с Джун. Даже со своей женой, любовью всей своей жизни. Он отчаянно попытался брать у нее, чтобы у него самого была возможность хоть что-то отдавать. Он считал, что у него вообще нет ничего сколь-нибудь ценного, чтобы отдавать. У него есть только руки, покрасневшие от крови, и сердце, ожесточенное близостью к смерти и насилию. И душа, которая тосковала по нормальной жизни, но не знала, где ее найти, кроме как в теле своей юной жены, в ее нежности и невинности.

Тогда он не понимал, что на самом деле у него имелось то, что бы можно было отдавать. Нечто бесценное. Самый драгоценный дар. Он умалил даже свою любовь к ней.

Теперь он знал, что ей подарить. Он знал, что каким-то образом получил возможность сделать ее счастливой – и сегодня ночью, и на всю оставшуюся, как он надеялся, совместную жизнь.

И все же его тревожила безмерность того, что он должен был дать, и потребность сделать это безупречно. Его руки и губы дрожали.

Так же, как и ее.

Он задул свечу и обнаженным подошел к Джун. Снял с нее ночную рубашку и отбросил в сторону. Они коснулись друг друга дрожащими, вопрошающими руками. Они поцеловали друг друга дрожащими, тоскующими ртами. Они шептали друг другу нежности, чего прежде никогда с ними не случалось.

– Любовь моя, – шептала она голосом, хриплым от желания. – Да, иди ко мне. Я больше не боюсь. Я стала женщиной. Иди ко мне, любимый.

– Моя единственная, – шепнул он ей на ухо, когда накрыл ее собой. Он опирался на руки, чтобы не давить на нее тяжестью своего тела. – Теперь нечего бояться. У меня есть, что дать тебе – я хочу дать тебе мою любовь. Я не хочу только брать.

Он медленно подготавливал ее, сдерживая себя, чтобы желание не заставило его резко ворваться в нее, вызвав напряжение и страх, то, что прежде он всегда чувствовал в ней. Но когда он уже полностью вошел в нее, она приподняла бедра, молчаливо приглашая его войти еще глубже, а когда он начал двигаться, то обвила его ногами, крепко сжала их, и стала подстраиваться под ритм его движений, пока не уловила его.

И тут он кое-что открыл для себя. Он обнаружил, что отдавая, также получает, что любя – тоже любим. Он любил ее долго-долго, чтобы она узнала, что это может приносить наслаждение, любил нежно, чтобы она поняла, что в плотской любви не должно быть уродства, боли и страха. Он любил ее неспешно, так, чтобы она почувствовала себя обожаемой. Он не торопился, ему нужно было время, чтобы стереть из памяти ее души и памяти ее тела воспоминания об его отъявленном эгоизме.

И он был вдвойне вознагражден. Он чувствовал, что каждый его толчок доставляет ей удовольствие. Он чувствовал, что оно усиливается и становится чем-то большим, чем просто удовольствие, и наконец с удивлением понял, что она пробудилась к страсти и сможет достичь вершины, если он даст ей время. И он дал ей его, двигаясь сильно и мерно, пока не ощутил, что ее разрядка близка, и неподвижно замер глубоко в ней. Он почувствовал, что сейчас она закричит, и ртом поглотил ее крик. Крик своей женщины, достигшей вершины телесного наслаждения.

Он вовсе не стремился получить наслаждение. Он старался только для нее. Но в тот же миг, когда поймал ртом ее крик, он испытал собственную мощную разрядку и излился глубоко в нее, мучительно выдохнув стон в ее рот. Пока затихали отголоски страсти и они вместе медленно погружались в безмятежный сон, он понял, что подарок, который они дали другу, исходит не только от них самих, но, каким-то образом, от чего-то или кого-то извне. От всего дома, от всего их окружающего. От духа Рождества. От тех двух, которые нашли их в метели, спасли и привели в это пристанище.

Если бы он мог ясно мыслить и был бы в состоянии повернуть голову, то, возможно, увидел бы их, стоявших по обе стороны кровати, и сиявших так же, как днем ранее они ослепительно сияли сквозь пелену снега.

Но не как люди. Как…

Но тут он из экстаза провалился в глубокий сладкий сон.

– Эллиот? – Она проложила по его груди цепочку поцелуев. После страстных занятий любовью его кожа была теплой и влажной от пота. Они крепко спали всю ночь, но рано утром вместе проснулись, вновь горя желанием.

– М-м?

Губами она почувствовала, как от глубокого вдоха поднялась его грудь. Потом он медленно выдохнул, лениво и удовлетворенно.

– Эллиот, это же утро Рождества.

– М-м, – снова сонно пробормотал он. – Счастливого Рождества, любимая.

– А у нас нет подарков.

– Тот, которым ты только что меня одарила, был воистину бесценным, – усмехнувшись, ответил он. – Я не могу представить ничего дороже, разве что ты снова сделаешь его завтра ночью. И будешь так же одаривать меня каждую следующую ночь. Или я подумал о сегодняшнем вечере?

– Меня этот подарок тоже устраивает, – сказала она. – Если бы я знала, чем одарит меня это Рождество, возможно, мне бы хватило безрассудства бросить все, чтобы его получить.

Посмеиваясь, он обнял ее еще крепче.

– Но я о другом. Я подумала о миссис Паркс и Джосе. Нам нечего им подарить, Эллиот. А Джос – ребенок. Он должен получить подарки. Как ты думаешь, его бабушка что-нибудь ему приготовила?

Теперь она полностью завладела его вниманием. Видно было, что он прогнал остатки сна.

– Странно,- сказал он. – Он выглядит таким веселым и довольным парнишкой, что мне это и в голову не приходило. Ему не может быть больше восьми. Когда мне было восемь, я был уверен, что Рождество существует только для того, чтобы я получал подарки.

– У меня есть деньги, – грустно сказала она. – Но для ребенка деньги – такой скучный подарок.

– А у тебя с собой есть что-нибудь, что можно было бы подарить госпоже Паркс?

Джун немного подумала. У нее не было с собой даже смены одежды.

– Кошелек для денег. Он из шелка, и только в прошлом месяце я сама придумала рисунок и вышила его. Он совсем новый.

– Тебе не трудно будет с ним расстаться?

– Конечно, нет. О, и еще, ведь это будет не просто вещь. Это будет что-что личное. Что-что, что я сделала своими руками, и что будет напоминать ей обо мне.

Он нашел ее рот своим и нежно поцеловал.

– Да, любовь моя. Итак, одна проблема решена.

– Но как быть с Джосом? – опять помрачнела Джун.

– Подожди минутку, – попросил он и она притихла. У нее не было ничего, что можно было подарить мальчику. Гребень? Маленький флакончик духов? Какие-то драгоценности? Все это совсем не то.

– У меня есть складной нож, – вдруг осенило его. – Его подарил мне отец, когда я был парнишкой, и с тех пор он почти всегда со мной. Вчера, когда Джос пробовал им вырезать, он выглядел таким счастливым.

– Он всегда выглядит счастливым, – улыбнулась Джун. – Ты когда-нибудь видел такие огненно-рыжие волосы, Эллиот, или такие яркие веснушки? Он – такой лапочка. Если бы он был моим…

Он снова поцеловал ее.

– Но не опасен ли такой подарок? – с тревогой спросила она.

– Мне было девять, когда отец дал мне этот ножик. Он доверял моему здравому смыслу и чувству ответственности. А я не сомневаюсь, что могу доверять Джосу.

– Безусловно, ты полностью прав. Думаю, Эллиот, что он ему понравится, особенно, если ты расскажешь, как дорог тебе этот нож. Я думаю, что для Джоса ты герой. Он не может отвести от тебя глаз, и личико такое счастливое.

– То же самое можно сказать о тебе и миссис Паркс. Полагаю, Джун, ты кажешься ей кем-то вроде дочери. Интересно, чья она мать – отца или матери Джоса? Ни бабушка, ни внук об этом не рассказывали.

– Нет.

Они помолчали. И когда Джун уже почти засыпала, он вдруг убрал свою руку из-под ее головы, повернулся и сел на край кровати.

– Я кое-что придумал, но мне нужно время. Думаю, сейчас еще совсем рано. У меня есть несколько часов до того, как Джос проснется. Пойду-ка я в сарай, Джун. Я видел там инструменты. Если вдруг он встанет до того, как я закончу, постарайся не пускать его туда. Ты задержишь его, любимая?

– Что ты хочешь сделать? – Джун огорчило, что покинув ее, он лишил ее своего тепла.

Но он только наклонился к ней и снова нежно поцеловал. В темноте спальни она все же смогла увидеть его усмешку.

– Секрет. Кое-что для Джоса. Лучшие подарки – это всегда те, о которых не знает никто, кроме дарящего. Поспи еще.

– Эллиот, – позвала она, когда он оделся в темноте и уже подошел к дверям спальни, собираясь выйти из дома.

Он остановился и оглянулся на нее.

– Я люблю тебя, – сказала она. – Я так тебя люблю. И всегда буду любить.

– Ах ты, искусительница, – сказал он ласково. – Повтори это сегодня ночью, когда я смогу ответить тебе тем же.

Она улыбнулась его словам и с легким сердцем отпустила. А потом передвинулась на нагретое им место и погрузилась в сон.

Нос и щеки Джоса были такими же яркими, как его волосы, но это были настолько различные оттенки красного, что их сочетание выглядело просто ужасающе. К счастью, огромная кепка почти полностью скрывала шевелюру мальчугана.

Когда Джун и его бабушка решили вернуться в дом и перекусить сладкими пирожками с чаем, он и слышать об этом не захотел.

Джос по-прежнему продолжал прыгать, вопить и хохотать. Эллиот подумал, что сейчас у него, похоже, есть все, о чем только может мечтать маленький мальчик, и даже больше. Можно было поклясться, что ребенок ни разу в жизни не играл и теперь неистово наверстывает упущенное.

Санкам было далеко до совершенства. Не хватило времени, да и не было подходящих инструментов. Но Джос пришел от подарка в восторг. Утром санки появились в доме и были предъявлены сгорающей от любопытства троице, которой запрещалось приближаться к сараю почти целый час после того, как они проснулись и оделись. Спустя пару минут все уже были снаружи.

Миссис Паркс и Джун провели с мужчинами чуть больше часа, а сейчас те остались вдвоем.

Джос не меньше двух дюжин раз забирался на каждый холмик, который находил, и с визгом скатывался с него. Он заставил Эллиота опробовать каждую снежную горку и уговорил Джун сделать три попытки. И даже подлизывался к бабушке, при этом они оба покатывались со смеху, но от этого удовольствия она отказалась.

Наверное, Джос не был бы так счастлив, даже если бы ему подарили роскошную игрушечную крепость с целой армией оловянных солдатиков – заветную мечту всех маленьких мальчиков. Впрочем, вряд ли Эллиот когда-нибудь решится сделать такой подарок своим сыновьям. Ему было бы неприятно – слишком уж игрушечные солдаты походили на настоящих.

Джос, как бы ни был он симпатичен, обычно разительно отличался от типичного ребенка, но сейчас, казалось, воплощал в себе всю радость, щедрость и беззаботность детства.

Эллиот стоял и посмеивался над ним. Он поднял Джоса, когда тот в очередной раз свалился с санок, что неизбежно случалось не реже одного раза из трех, отряхнул с него снег и снова отпустил кататься.