Талиазин перенес единственный стул в центр шатра, поставив рядом сапоги. Рассеянный взгляд Рейна наткнулся на глубокую щербину в центральном шесте. Это напомнило ему случай, когда леди Арианна пыталась его обезглавить его же собственным мечом. Он подошел ближе и провел по зарубке кончиком пальца. Талиазин, внимательно за ним наблюдавший, усмехнулся:

— Командир, я советую вам приближаться в латах к постели леди Арианны, чтобы осуществить супружеские права.

Несмотря на кислое настроение, владевшие им весь этот день, Рейн не мог не засмеяться словам оруженосца. Честно говоря, в предполагаемом браке он находил только одну приятную сторону: возможность уложить девчонку в кровать. Ему не терпелось увидеть ее голой... почувствовать ее под собой. Как бы он набросился на ее рот! С какой силой он вонзился бы в нее, чтобы заставить эту гордячку понять, кто ее господин отныне и навеки!

Его плоть мгновенно откликнулась на эти мысли, напрягшись внутри узких подштанников. Такая быстрая и неуместная реакция вызвала у Рейна не только недовольство, но и удивление. Всю прошедшую неделю он почти не расставался со шлюхой по имени Мод — той, что с коричными волосами, — и так вымотался, что шеренга голых женщин, дефилирующая мимо шатра, заставила бы подняться разве что его брови. У него и раньше случались периоды длительного воздержания, но даже тогда ему удавалось держать похоть в железной узде. Он просто не мог припомнить, чтобы когда-нибудь испытывал столь сильное вожделение. Его острый привкус был даже на языке, как привкус крови.

Между тем Талиазин поднял и благоговейно понес хозяину облегающие рейтузы, спереди сплошь покрытые бронзовыми пластинами, — часть доспехов, защищающая ноги.

— Как вы думаете, командир, леди Арианна будет хороша в постели? Все барды князя Гуинедда до небес превозносят ее прелести.

— Я думаю, они так стараются потому, что воспевают дочь старого Оуэна. А что им остается делать? Даже если бы у нее было не лицо, а свиное рыло, покрытое бородавками, они и тогда бы превозносили до небес ее красоту!

Рейн сел на стул и вытянул ноги, чтобы оруженосец мог натянуть на него рейтузы. Он старался не обращать внимания на упорное стеснение в паху.

Талиазин опустился на колени и начал одну за другой затягивать застежки бронзовых пластин (они шли длинным рядом сзади по каждой ноге).

— Вам будет намного легче притереться друг к другу, когда вы повенчаетесь, — сказал он, покончив с этим и берясь за сапоги. Бровь его приподнялась, и он добавил со вздохом: — По крайней мере я на это надеюсь.

— Что до нее, ей точно придется притираться ко мне, — заметил Рейн, вставая и притопывая сапогами.

— А если она не научится угождать вам, вы всегда можете отправить ее в монастырь. Разумеется, после того, как онa произведет на свет достаточно наследников. — Почему-то Талиазин засмеялся, взбираясь на стул с доспехами Рейна. — Может, мне помолиться за то, чтобы она часто беременела и легко разрешалась от бремени?

Рейн покачал головой, поскольку решительно не мог сохранять серьезность, когда оруженосец начинал паясничать. Он поднял руки, принимая на плечи тяжелую кольчугу с невольным вскриком. Эта часть
его доспехов представляла из себя двойной слой мелких колечек, тщательно переплетенных и начищенных до тусклой черноты. Весила кольчуга не менее тридцати фунтов.

Позволяя себя одевать, Рейн раздумывал над словами оруженосца. Он вовсе не собирался после венчания вести себя с женой грубо или жестоко. Не было у него и намерения избавиться от нее, обзаведясь наследником. Он готов был обращаться с ней со всей мягкостью и уважением, но лишь до тех пор, пока она исполняет супружеский долг, рожает ему сыновей и беспрекословно повинуется его приказам. В противном случае ей грозило поплатиться за непослушание.

— Командир, мне все же кажется, что вы составили неправильное мнение о леди Арианне. Не потому ли она вам не по нраву, что до вас дошли нелепые слухи, будто она ведьма?

Рейн не слышал ничего такого, но он не был и удивлен. Половина женщин Уэльса утверждали, что наделены даром привораживать возлюбленного, наводить порчу и сглаз. Ну и, конечно, предсказывать судьбу.

— Все это бессовестное вранье, командир. На самом деле леди Арианна — настоящая файлид, что на вашем языке означает «ясновидящая». И в старину, и сейчас такие люди очень почитаемы в Уэльсе.

— Правда? Должно быть, она не особенно сильна в ясновидении, и мне искренне жаль, что это так. Иначе она могла бы предвидеть собственное будущее и постаралась бы его избежать. Тогда мы оба избегли бы брака, который не по душе ни мне, ни ей.

Талиазин испустил громкий вздох, застегивая широкую кожаную перевязь на талии Рейна. Тот достал меч из ножен и сделал несколько пробных выпадов, чтобы немного размять запястье. Это был, конечно, не тот меч, которым он сражался на поле боя, а потешное оружие, используемое на турнирах. Лезвие было старательно затуплено, острие сточено. Такая же пародия на боевое оружие должна была достаться ему и вместо пики. Не только наконечник ее стачивался, но и древко было из хрупкого дерева, ломающегося при попадании в цель. Поступать так вынуждала церковь, которая утверждала, что погибший на турнире автоматически попадает в ад, будь он даже праведником. Рейн подумал, пожимая плечами: какая разница, если большинство рыцарей так или иначе попадает в пекло? Тем не менее, было принято не убивать друг друга на турнире, хотя такое и случалось время от времени.

Он вдруг заметил, что оруженосец пристально смотрит на него, и задался вопросом, какая новая проделка у парня на уме.

— Ну, признавайся, что натворил?

— Кто? Я? — Глаза Талиазина враз стали круглыми и простодушными. — Ничего я не натворил, командир! Просто все дело в том...

Он как следует прокашлялся. Несколько раз подряд облизнул губы. Поковырял землю носком сапожка.

— Это насчет вас и леди Арианны. Видите ли... э-э... похоже, вы не очень понравились друг другу. До сих пор я не говорил вам этого, но... все дело в том, что леди Арианна — ваша суженая перед Богом, ваша судьба. Мне очень жаль, но вы ухитрились так все испортить, что вам придется теперь совершить великое множество подвигов, чтобы добиться ее любви, — озадаченное выражение скользнуло по лицу Талиазина. — Понятия не имею, почему это происходит. Я тут думал, все пойдет как по маслу... отчего все так запуталось ума не приложу.

Рейн слушал все это и смотрел на оруженосца так, словно тот в любую минуту мог извергнуть из себя пену и заскрежетать зубами. Раньше он не замечал ничего такого за уроженцами Уэльса, но теперь начал подозревать, что все они слегка не в своем уме.

В следующую секунду он и вовсе уверился в этом, потому что Талиазин закончил свою речь словами:

— Но я думаю, не все потеряно, пока не начался турнир. Командир, есть время выказать леди Арианне некоторое внимание. Например, спросить ее, не дарует ли она вам ленту в знак благосклонности. Вы повязали бы ее на пику и все такое прочее... ну, поухаживайте за ней немного!

— Нет.

— Но почему же? Может быть, вы опасаетесь, что она снова на вас набросится? Если она это сделает, вам будет достаточно ее поцеловать. Мне показалось, что в тот раз это сработало...

Еще некоторое время Рейн продолжал смотреть на Талиазина во все глаза, потом расхохотался, запрокинув голову. Или смеяться, или сойти с ума вместе со всеми — третьего было не дано.

Он все еще улыбался несколько минут спустя, выходя из шатра. Талиазин крикнул ему вслед:

— Так вы собираетесь поговорить с леди Арианной?

— Нет! — отрезал Рейн.

И он действительно не собирался. В тот момент.

Рейн не спеша шел по улице среди разноцветных шатров и палаток вдоль берега реки Клуид, поворачивая в тень высоких стен Руддлана. Здесь воздух был почти неподвижен, синеватым туманом стелился по земле дым двух огромных костров, на которых жарились целиком олень и кабан — главные блюда вечернего пира. Выше — там, где зубцы стены украшало несколько голубых с золотом знамен, — ветерок налетал порывами, расправляя их и показывая всем королевский герб.

Дорога к замку была забита рыцарями на боевых конях и леди на послушных белых мулах; по обочинам мальчишки играли в мяч, оруженосцы выпускали привязанных на длинный ремешок соколов, давая им размять крылья; шла оживленная торговля. Кто только не явился сюда попытать удачу: солидные торговцы лошадьми, лоточники со всякой мелкой всячиной, оружейники, тянущие за собой тележки, тяжело нагруженные смертоносным товаром. Профланировал менестрель в трико и коротком плаще, переливающемся всеми цветами радуги. Он наигрывал на лире и, должно быть, распевал любовную песню, но голос совершенно терялся в реве фанфар, грохоте цимбалов и тамбуринов, наперебой пытающихся завладеть вниманием толпы.

Король Генрих разослал глашатаев по округе в радиусе двадцати лье, приглашая всех желающих посмотреть на турнир. Отовсюду, вплоть до самого Шрусбери, прибыли вместе со своими леди рыцари и знать. Чтобы все они могли сполна насладиться зрелищем, сотни крестьян были вынуждены бросить все и прибыть на строительные работы. За пару недель под стенами Руддлана была устроена обширная арена, окруженная многочисленными ложами для зрителей. Место будущего ристалища было огорожено деревянным частоколом, ложи представляли собой дощатые трибуны. Разумеется, право восседать на них предоставлялось лишь королевскому двору и знати, гости рангом поменьше могли и постоять у ограды.

Как обычно перед турниром, Рейн обошел ристалище, чтобы лучше подготовиться к бою, но в этот день ему с трудом удавалось сосредоточиться на особенностях площадки, по которой вскоре должны были застучать копыта его коня. Он обнаружил, что поневоле переводит взгляд на переполненные ложи для зрителей.

Скамьи ярусами уходили вверх и были защищены от палящего солнца парусиновыми тентами в красную и белую полоску. Везде, где только можно, были прикреплены яркие вымпелы и флажки. Каждый из собравшихся оделся во все самое лучшее, самое дорогое. Попадая на золотое и серебряное шитье нарядов, солнечные лучи заставляли их искриться, алый бархат отливал в пышных складках густым багрянцем, зеленый шелк казался изумрудным, темно-голубая венецианская парча приобрела оттенок насыщенного индиго. Поблескивали драгоценные камни в брошах и ожерельях, диадемах и перстнях, браслетах и серьгах.

Но среди этой разряженной, слишком яркой толпы Рейн выискивал одно-единственное лицо, которое, как ему порой казалось, навеки запечатлелось в его сердце, — лицо в ореоле бледно-золотых волос цвета раскаленного солнца пустыни. И когда он увидел это лицо, увидел всю ее, идущую к нему вдоль частокола, вопреки железному самообладанию сердце его забилось чаще, а губы сами собой улыбнулись.

— Рейн! — услышал он.

Она все ускоряла и ускоряла шаг, пока не побежала навстречу ему. Он приостановился и ждал, словно через несколько секунд она и впрямь могла оказаться в его объятиях.

Сибил остановилась на полушаге, совсем близко от Рейна, потому что вдруг поняла, что не имеет права броситься ему на шею, как бы безумно ей этого ни хотелось. Несколько оставшихся шагов она прошла неторопливо, как подобает, хотя ноги дрожали и подкашивались, и она понятия не имела, как вообще может двигаться.

Но смотреть на него ей не запрещалось, и она смотрела, словно пила глазами прекрасный напиток. Ему было девятнадцать, когда они встречались в последний раз, и выглядел он тогда скорее как подросток, чем как зрелый мужчина. Теперь он был выше, шире были его плечи и грудь. Ни следа юношеской привлекательности не осталось в его лице... точно так же, как и ни следа мягкости.

— О Рейн...

Его взгляд пробежал по ней с головы до ног, светлые глаза стали темнее и как-то теплее.

— Ты совсем не изменилась.

— Перестань! — тихо засмеялась Сибил, касаясь своего разгоряченного лица кончиками пальцев. — Конечно, я изменилась. Я постарела и растолстела. Как раз сегодня утром я обнаружила у себя пару седых волос. Само собой, я их вырвала, но, если продолжать в том же духе, можно облысеть совсем или частично и ходить с тонзурой, как монах...

Она вдруг сообразила, что несет чушь, и умолкла. Рейн улыбнулся, и на этот раз в улыбке было что-то от мальчишки, которого она когда-то знала.

— Я надеялся увидеть тебя здесь.

Сибил едва не потянулась и не погладила его по щеке. Вовремя остановившись, она с силой сжала ладони.

— Ты же знаешь, что я ни за что не пропустила бы такое событие. Твой триумф!

Рейн перевел взгляд с нее на темно-красные стены замка, и напряженное, жесткое выражение появилось на его лице. Она подумала, что в этом он остался прежним: пламя честолюбия, сжигавшее его в юности, с возрастом только разгорелось. Его движущей силой всегда была яростная неистовость, порой всерьез пугавшая Сибил, потому что ради того, чего он жаждал, Рейн мог пожертвовать всем, буквально всем. Даже ею.