«Будь ты проклят, я же твой сын! Твои родной сын! Как ты мог обречь на такое своего родного сына!»


— Нет... чтобы я мог убить его... моего отца. — Ненависть вгрызлась в его внутренности. Ненависть и болезненное отчаяние. Он чувствовал себя никому не нужным, ни на что не годным... нелюбимым.

Ворон продолжал каркать, ветер усиливался. Дождь каплями падал на его лицо. Он поднял взгляд на кроваво-красные стены башни и приготовился к боли...

...Дождь падал на ее лицо потоками. Вороний крик звучал странно, словно искаженный оклик по имени. Арианна боролась с клейкими лентами светящегося тумана, стараясь выпутаться из них, как из серебряной паутины. Она взмахнула рукой... и коснулась прохладной кожи чьей-то щеки. Крик воронов сразу превратился в звонкий и очень знакомый голос.

— Миледи, миледи!

Арианна ощутила под спиной влажный земляной пол погреба. Одежда уже успела пропитаться сыростью. На нее смотрели два глаза, черные, как смола на бочке. Мелькнула рука — и целый дождь брызг окропил лицо.

— Талиазин?..

Она попробовала сесть, но мир вокруг нее завертелся, потемнел. К горлу стремительно подступила тошнота. Арианна вцепилась в кожаную куртку оруженосца, стараясь подавить рвотные спазмы.

— Эй, эй, не вздумайте испортить мне новую куртку! — зашипел Талиазин. — Я отдал за нее все, что на днях выиграл в кости!

Арианна засмеялась — и тотчас снова начала давиться. Очень медленно головокружение прекратилось, а с ним ушла и тошнота. Ей удалось наконец сесть прямо. На оруженосце почему-то красовался золотой шлем, который так и сиял в полумраке погреба, освещая все лицо и заставляя его глаза светиться, как звезды.

— Что ты делаешь здесь? — спросила Арианна, выпуская из рук его куртку. — Разве лорд Рейн еще не вернулся?

— Так ведь еще не стемнело... миледи, вы вся дрожите!

Встревоженное лицо Талиазина приблизилось, оказавшись в дюйме от ее лица. Нет, у него все-таки были самые странные глаза из всех, что доводилось видеть Арианне! Они горели каким-то внутренним светом, но его нельзя было назвать огнем. Это было холодное свечение, очень похожее на лунный свет.

— Я знаю, что вы видели. Вы видели то, что случилось с милордом здесь, в Руддлане.

— Да, я видела... — прошептала Арианна, не в силах сопротивляться повелительному взгляду этих странных глаз, — но я не поняла...

Внезапно память о видении стала такой четкой, такой реальной, что она ощутила на языке ржавый солоноватый вкус — вкус крови. Она не только была свидетелем того, что случилось во дворе замка в тот далекий день, она была Рейном в полном смысле этого слова!

— Глаза... Боже мой! Талиазин, они собирались выжечь ему глаза!

Сама того не замечая, она прижалась к его груди. Его ладонь ласковым, утешающим движением погладила ее волосы. Это было прикосновение совсем не мальчишеской руки. Он был слишком силен для юноши, и слишком музыкален был его голос для простого смертного.

— Тише, тише, — приговаривал голос. — Этого не случилось. Вы же сами видели, что милорд дожил до зрелости, ничего не лишившись.

— Но это могло случиться... почти случилось! — возразила Арианна, содрогаясь и отстраняясь от оруженосца. — Ты можешь мне сказать, как до этого дошло? Что Рейн делал здесь?

Косы ее растрепались, щекоча лицо выбившимися прядями, которые Талиазин заботливо заложил ей за уши.

— Это было еще до того, как ваш отец отвоевал замок Руддлан у нормандцев. В те времена сюзереном этой части страны был граф Честер. Он владел всей пограничной территорией.

— Отец Рейна?

— Угу. В тот период Стивен и Матильда боролись за английский трон, и каждый из баронов вынужден был стать на сторону одного из претендентов. Старый граф, как мне кажется, был наделен даром угадывать, кто возьмет верх в какой-то конкретный момент, и потому он выступал то под одним флагом, то под другим. Но настал день, когда интуиция подвела его, и он переметнулся на сторону Стивена, вместо того чтобы оставаться с Матильдой. Ошибка стоила ему нескольких замков, в том числе Руддлана.

Замок был взят одним из фаворитов Матильды, бароном Роже де Бессином. Граф Честер оказался в таком положении, что вынужден был пообещать отдать сына в качестве заложника, подтверждая свой будущий нейтралитет. Однако не Роже де Бессин смеялся последним. Граф действительно передал барону сына, но не Хью (что ожидалось от него, как от человека чести), а бастарда. А бастардом его был и остается мой командир, милорд Рейн. Его посадили в погреб и держали там, не выпуская ни на час.

У Арианны сжалось сердце, когда она вспомнила про нацарапанные на стене буквы. Сколько времени потребовалось ему, чтобы написать свое имя на камне? Неделя? Месяц?

— Все лето и всю осень, миледи, — сказал Талиазин словно прочитав ее мысли. — Роже де Бессин поклялся, что, если старый граф нарушит нейтралитет, он выжжет Рейну глаза и... и сделает кое-что похуже в отместку за предательство.

Ужас наполнил ее и отхлынул, оставив на языке горячий едкий привкус. Она была, на самом деле была тогда во дворе замка, ожидая, когда лезвие вопьется в плоть, когда раскаленный металл коснется ее глаз... его глаз!

— Но ведь этого не случилось... — прошептала она. Голова болела отчаянно, до звона в ушах. Ему все-таки причинили боль, ужасную боль сознания, что родной отец бросил его на произвол судьбы, предал его. Эта боль — его боль — была все еще свежа, словно в сердце зияла рана, едва начинающая затягиваться. Арианна, не замечая, прижала ладонь к груди.

— Он ошибался, ведь так? — обратилась она к Талиазину, отчаянно желая прояснить именно это, потому что это казалось самым важным. Самым важным для подростка в подвале, самым важным для нее. — Ничего не случилось потому, что отец Рейна не отказался от него, он все-таки любил его?

Оруженосец медленно покачал головой. В его глазах, полных холодного лунного света, Арианна увидела мудрость — такую всеобъемлющую, такую древнюю, как сама земля.

— Роже де Бессин был настолько поражен мужеством милорда, что не нашел в себе решимости сдержать клятву. Вот почему ничего не случилось, миледи. Все очень просто... и очень сложно.

Боль в сердце усилилась. Арианна заметила, что судорожно вдавливает кулак в грудь.

— А отец Рейна?

— Он смеялся. Когда ему сказали, что барон собирается сделать с его сыном, граф Честер засмеялся. Они поклялись, что Рейн будет ослеплен, что его лишат мужской силы, а граф в ответ смеялся и смеялся...

***

Арианна стояла у окна в ожидании, когда рожок часового объявил том, что лорд приближается к своему замку.

Небо приобрело оттенок густого индиго, и лишь на горизонте оставалась бледная полоска — след заката. Молодой месяц, очень похожий на серп, низко висел над воротами. На лестнице, ведущей в главную залу, слуга зажег первый факел. Пламя, как крохотный вымпел, трепетало на вечернем ветерке.

Вскоре в круг света одновременно ступили два коня. У одного из верховых были оранжевые, как лисий мех, волосы. Почему-то Арианну не удивило, что Талиазин прибыл в замок бок о бок с хозяином, словно никуда и не отлучался от него. Она понятия не имела, куда он делся из винного погреба:

просто исчез, стоило ей отвернуться, словно был привидением, ненадолго появившимся из каменной стены. Она даже начала думать, что ей пригрезился разговор с ним, что это было естественное продолжение видения.

Она следила из окна за тем, как Рейн спешивается. Как только нога его коснулась земли, он тотчас посмотрел вверх. Она чуть было не отпрянула в глубь спальни, но заставила себя остаться на месте. Свет факела подчеркивал резкость его скул, ветерок ерошил волосы, поднимая дыбом две пряди вокруг головы, словно рога дьявола.

Изнутри здания кто-то окликнул его, и, бросив на нее еще один взгляд, Рейн поднялся по лестнице. Страх и возбуждение ожили в ней разом, сплелись где-то глубоко в животе, как змеи, как горячие струи. Сплелись и слились воедино, и скоро она уже не могла отличить одно от другого.

Ожидая появления мужа, Арианна оглядела спальню. В жаровне горел огонь, рядом стояла наготове ванна, дымившаяся душистым паром. Стол (не столько предмет мебели, сколько естественный выступ пола), покрытый тонким тканым ковром, был заставлен закусками: сладкий кекс с коринкой, овсяное печенье, сыр, фрукты — и напитками, в том числе вином в графине и элем в высоком кувшине. Посередине, в круглом керамическом горшке, курились благовония из засушенных трав. Камышовую подстилку на полу поменяли уже вечером. Даже полог и балдахин кровати были сняты и выбиты слугами.

Рейн не появлялся очень долго. Нарастающее напряжение заставило Арианну непрестанно шагать по спальне. Наконец на лестнице послышалось звяканье шпор и шарканье подошв по ступеням. Арианна заметила, что держит руки у подбородка, сплетя пальцы, словно кающаяся монахиня перед алтарем. Не без усилия она заставила себя опустить руки. Ладони вспотели, и она обтерла их о подол.

На этот раз дверь открылась совершенно беззвучно, так как петли были хорошо смазаны нутряным салом. Рейн вошел в спальню, впустив облако прохладного ночного воздуха и свежего морского запаха.

Он был не один. Следом спешили сэр Одо и три его помощника, наперебой пытаясь привлечь внимание хозяина и создавая невероятный гам. Арианна налила полную кружку эля, и Рейн рассеянно принял ее, не прерывая разговора. В ее сторону он даже не посмотрел, выразив благодарность лишь коротким кивком. Она почувствовала себя лишней и направилась было к двери, но услышала за спиной: «Останься, Арианна!»

Рейн переговорил с каждым из мужчин по очереди — негромко, но повелительно, и было совершенно очевидно, что эти люди уважают его и даже восхищаются им. Арианна смотрела, слушала и думала о том, что человек столь многочисленных способностей и талантов может добиться многого. Имея титул и клочок земли (пусть даже размером едва в пол-Честера), он может бросить вызов самому королю. Если бы его отец хоть что-нибудь оставил ему... но он не получил от старого графа ничего, кроме предательства. Должно быть, поэтому он носил свое низкое происхождение, как нищенское рубище: с горечью и гордостью. И еще он нес его, как флаг, хотя это не приносило ничего, кроме новой и новой боли.

Наконец все разошлись, оставив ее наедине с мужем.

Рейн плотно прикрыл и запер дверь, а когда повернулся, то окинул Арианну взглядом с головы до ног. По мере этого осмотра веки его слегка опустились, словно отяжелев, глаза потемнели, и знакомая тень жесткости легла на лицо. Арианна вновь почувствовала, как внутри извиваются горячие щупальца, подобные струйкам пара над ароматной водой ванны.

Она ждала, что Рейн заговорит первым, не дождалась и сказала:

— Я велела приготовить для вас ванну, милорд. И ужин.

— Эдак мне даже понравится жить в браке, — оглядевшись, заметил он задумчиво.

И улыбнулся. Вернее, он осиял ее улыбкой — открытой, легкой и ослепительной, как солнечный луч!

Сердце Арианны готово было вырваться из груди. «Как это возможно, — думала она, — человек не может так разительно меняться от одной лишь улыбки, это против всех правил, это не по-божески!» Но только когда она открыла рот для ответа, то осознала, что впитывала в себя улыбку Рейна не дыша.

— А мне... — забормотала она, не сумев подыскать более убийственной отповеди, — я очень сомневаюсь, что это понравится мне!

Пока она говорила, взгляд его был прикован к ее рту; казалось, губы щекочут, едва касаясь, кончики его пальцев. Или его губы.

— Помоги мне раздеться, жена! — приказал он.

Арианна повиновалась. Подойдя, она протянула руки к плечам мужа, как делала это с братьями, помогая им после набега или долгой охоты снимать тяжелые, покрытые роговыми пластинами куртки. Но Рейн поймал ее руки и притянул ее к себе вплотную. Он наклонился и замер, и так они стояли несколько долгих секунд, почти соприкасаясь кончиками носов. Арианна успела подумать очень странную вещь: что глаза мужа темнеют до цвета горячей сажи в дымоходе — а потом он поцеловал ее.

Он причинил ей боль и, должно быть, оставил на губах синяки. Скользнув по спине, руки его с силой обвились вокруг ее талии, прижимая так, что края роговых пластин впились в грудь и живот. Одна из рук спустилась ниже, добралась до ее зада, притиснув Арианну за бедра к выпуклости под штанами, напоминающей горный хребет посреди равнины. Когда Рейн оторвался от ее губ, они ощущались совершенно распухшими. Арианна осторожно провела по ним языком. Там был вкус эля и вкус его рта.

Он схватил ее руку и засунул под одежду, вниз.

— Как насчет этой штуки, Арианна? Понравится она тебе когда-нибудь или нет?

Его член был, как некое живое существо — толстый, горячий, каменно-твердый... и он двигался! Рейн дышал часто и тяжело, и так же тяжело билось его сердце. Наверное, он не расслышал бы ее ответа, даже если бы она сумела что-то пролепетать. Дождавшись, пока рука окажется свободной, Арианна поспешно отступила подальше. Ладонь ее горела.