Пенелопа Уильямсон - Хранитель мечты

— Смотри, что с ним делается, Арианна! Тебе же нравится видеть, что ты делаешь со мной!

Она подумала: значит, они квиты. Это только справедливо, что она имеет власть вызывать в нем желание, потому что разве он не властен над ней?

— Сделай... ты знаешь что... — прошептала она, высвобождая губы (о, что за вкус у его рта! вкус мужчины, вкус похоти!).

В следующую секунду рука оказалась под подолом ее платья, скользя вверх по внутренней стороне бедра, на живот. Пальцы проследили очертания треугольника волос, нырнули вниз, в ложбинку между горячими половинками зада, и вернулись вверх очень медленно, раздвигая лепестки плоти. Арианна содрогнулась, выгнувшись дугой.

Рейн попробовал поднять ее юбки до талии, но их прижимал вес ее тела. Он отстранился, бормоча проклятия.

— Раздевайся догола!

— Да, но кто-нибудь может...

Не дав ей договорить, он разорвал платье пополам до талии, потом проделал то же самое с сорочкой. Арианна ахнула (разумеется, не от возмущения).

— Тогда и ты раздевайся!

Рейн с готовностью подчинился, разбросав одежду по всем углам стойла. Не отводя взгляда от ее лица, он опустился на колени между ее раздвинутых ног, поднял их и поочередно положил себе на плечи. Потом наклонился и прижался губами внизу ее живота.

Арианна в смятении подумала, что должна остановить его, сказать, что это противоестественно, что это ужасное французское извращение, но вместо этого ее пальцы зарылись в угольно-черные волосы, слегка нажимая, чтобы заставить его спуститься ниже по ее телу.

И снова Рейн подчинился. Она вздрагивала и извивалась, и это было сладко до безумия, а потом — Господи Боже! — его язык оказался внутри. Совсем-совсем внутри, насколько его хватило! И он двигался в ее теле, словно пробовал ее на вкус! А когда выскользнул из нее, то дотронулся там, где каждое прикосновение порождало новый язычок огня, язычки сливались, и жар этого костра был так велик, что непонятно было, ласкает он или жжет. Арианна чувствовала, что не сможет дольше выносить это.

Что он делал с ней! Его язык был в тысяче точек сразу, он играл ею, заставляя кровь буквально закипать в жилах! В ней не хватало места для настолько мощных ощущений! Кожа душила ее, она рвалась наружу из собственного тела, рвалась и рвалась, и рвалась... и оказалась вдруг свободной.

— Ре-ейн! — закричала Арианна, совершенно беспомощная против содроганий, которые так долго пыталась удержать.

Она отдалась им, позволила раскачивать и подбрасывать свое тело до тех пор, пока вся жизнь, казалось, не выплеснулась из него.

Звук имени отдался эхом среди балок потолка. Несколько секунд Рейн оставался неподвижным, по-прежнему прижимая рот между ног Арианны, потом отодвинулся, чтобы войти в нее. Она закричала снова, потому что, хотя была влажной и готовой принять его, острие его страсти было слишком велико.

Он приподнялся на руках, чтобы она могла видеть то место, где они были теперь соединены друг с другом. Мужчина и женщина. Мужчина внутри женского тела.

— Видишь, ты моя, Арианна, — сказал он с усмешкой и начал вжиматься еще глубже — так глубоко, пока ей не стало казаться, что его плоть касается ее сердца. — Видишь теперь? Ты моя.

— Но ведь ты сейчас во мне, Рейн. А раз ты во мне, ты стал частью меня. Это значит, сейчас ты мой!

Он просунул руку между телами, средний палец медленно двинулся вниз, нащупывая самое чувствительное местечко, пока Арианна не ахнула и не содрогнулась. Потом, так же медленно, он начал отстраняться, пока внутри не осталась только малая часть, и стал двигаться все быстрее, погружаясь на всю длину, вонзаясь, вонзаясь и вонзаясь в нее, а палец все трогал ее и поглаживал, и сладостное напряжение внутри все нарастало, пока не стало невыносимым. И тогда Арианна распалась на мельчайшие частички, рассыпалась дождем искр, разлетелась фонтаном горячих капель. Она даже как будто увидела себя рассеянной сверкающим дождем по черным бархатным небесам, а когда вернулась на землю, то ощутила, как внутрь изливается горячий поток, и это было так же сладко, как и все остальное...

Рейн опустился на нее, мокрый от пота, обессиленный. Грудь его вздымалась часто и неглубоко. Над их головами дождь продолжал выбивать убаюкивающую дробь по кровле конюшни, из щелей в стенах сквозило мягкими порывами, похожими на прохладное дыхание. Лошадь фыркнула и заржала в одном из стойл.

Некоторое время спустя — нет, долгое время спустя — Арианна почувствовала, что может дышать более ровно.

Рейн приподнялся на локтях и посмотрел на нее (его плоть все еще была внутри нее, и на этот раз это было приятно).

— Ты выкрикнула мое имя, — сказал он.

— Вовсе нет.

— Да ты вопила, моя маленькая женушка! Ты заглушила бы торговку рыбой, если бы той случилось пройти мимо. Ты кричала потому, что дошла до вершины на этот раз, я это чувствовал ртом. А второй раз ты кончила, когда я был внутри, так ведь? Ты его сжимала, как тисками.

— Это вышло случайно... — пробормотала Арианна, чувствуя, что заливается краской.

— Я так и понял, — усмехнулся Рейн.

— И это не повторится!

— Ну конечно!

Он уже наливался внутри нее, наливался и твердел — так быстро. И он уже снова двигался там, а она — о Боже! — она хотела его. Она снова хотела его! Арианна зажмурилась и отвернулась, но Рейн сжал ее лицо ладонями и заставил повернуться к нему.

— Открой глаза.

Она отрицательно помотала головой. Если она откроет глаза и бросит хоть один взгляд, он поймет, что она чувствует. Он все прочтет в ее глазах.

— Открой глаза, черт побери!

Арианна приподняла веки и заглянула в глаза, такие горячие и сверкающие, что едва не зажмурилась снова.

— Мне мало того, что было, Арианна, — сказал Рейн. — Ты отдала мне свое тело, но мне этого мало. Я хочу большего, понимаешь, я хочу большего... — Он зарылся лицом в ее волосы, несколько раз легко шевельнулся внутри, потом отстранился и погрузился с силой, заполнив ее до отказа. — Я хочу тебя всю...

Они не слышали, как скрипнула, приоткрываясь, дверь конюшни, не видели, как юношеская фигурка проскользнула к стойлу и заглянула в него из-за угла. Незваный гость улыбнулся, слушая влажные звуки плотской любви, и вздохи, и стоны, и поцелуи. На стене, освещенной светом лампы, танцевали тени: ритмично движущиеся мужские бедра, обвитые стройными ногами.

Вновь переступая порог конюшни, юноша насвистывал. Снаружи было сыро, но дождь прекратился. По небу стремительно неслись гонимые ветром облака, сквозь которые время от времени проникал луч луны. Когда лунный свет в очередной раз омыл спящий двор замка, он осветил длинные пряди оранжевых волос и отразился в глазах, которые мягко засветились. Это были глаза не юноши, а древнего старца.

Этот день был из тех, о которых слагают стихи и песни, — день, созданный для любви.

Восходящее солнце заливало небеса золотым сиянием. Упоенно распевали дрозды, гнездящиеся на платанах у реки. Пара тучных коров, щиплющих траву на прибрежной луговине, добавляла к птичьему хору мелодичное теньканье колокольчиков. Одним словом, в мире царила гармония.

Как и каждое утро, у ворот замка собралась толпа нищих и паломников, ожидающих подаяния. Однако на этот раз сама хозяйка замка вышла раздавать милостыню. По ее правую руку стоял суровый коротышка с объемистой железной кружкой у пояса — лицо, отвечающее за раздачу подаяния. По левую руку топтался слуга с корзиной, нагруженной лепешками. Это был не хлеб, оставшийся от вчерашней трапезы, как делалось почти в каждом замке, нет: лепешки были еще теплые, выпеченные не более получаса назад. Их упоительный запах смешивался с ароматом фиалок и гелиотропов, доносящимся из садов Руддлана.

Паломники подходили в первую очередь, поскольку на них почила благодать Божья. Каждый из них дал клятву не мыться и не стричь волос, когда отправлялся в путешествие к святым местам, поэтому от их обносившейся одежды и войлочных шляп несло застарелым потом и прогорклым жиром. Раздавая милостыню, Арианна старалась дышать ртом.

Нищий с усохшей рукой протолкался сквозь толпу паломников, таща за собой старую каргу с громадным зобом, свисающим с шеи, как спелая слива-переросток. Следом за ним робко приблизилась невероятно тощая девочка в оборванном платье, босиком — поводырь слепой старушки. Арианна вложила самую большую лепешку в скрюченные темные пальцы старой женщины, а в протянутую руку ребенка, похожую на прутик, насыпала медных монет.

Девочка подняла на нее карие глаза, глубоко сидящие в глазницах лица, совершенно лишенного плоти.

— Да благословит вас милосердная Дева Мария, миледи.

— Иди с Богом, дитя, — ответила Арианна рассеянно, поскольку все ее внимание было приковано к другому берегу реки, к холмам Роса, где над оголенными склонами уже повисла дымка испарений. В этих холмах ее муж третий день выслеживал Кайлида.

Она думала о ночи, проведенной с Рейном на конюшне, о силе их страсти и об ощущениях, которые он заставил ее испытать. Она узнала рай в его объятиях, но даже это не могло изменить ее, не могло заставить отвернуться от тех, кого она прежде любила. Кайлид воспитывался с детьми князя Оуэна, и она с детства привыкла считать его братом, как, например, Родри. К тому же разве их не связывали кровные узы? Она не могла отвернуться от своей семьи и от земли своей, как не могла отвернуться от себя самой. В ней текла кровь народа — Кимру, и сердце ее принадлежало этому народу.

Во дворе замка зазвонил колокол, призывая обитателей на утреннюю мессу в часовню. Когда последний отголосок звона отзвучал в жарком летнем воздухе, Арианна услышала тревожный звук костяной трещотки, означавший, что к воротам приближается прокаженный. Услышав его, те немногие паломники и нищие, что не успели еще получить свою долю, поспешно зашаркали прочь.

Звук трещотки приближался. Та, от которой отвернулся Бог, шла по дороге со стороны города. На ней было бесформенное серое одеяние, на голове — колпак, заметный издалека. Поверх одежды была наброшена длинная плотная сетка — что-то вроде грубой вуали, — скрывающая изуродованное ужасной болезнью лицо. Звук трещотки вблизи был оглушительно громок. Раздатчик подаяния и слуга с корзиной разом начали отступать к воротам, оставив Арианну лицом к лицу с прокаженной.

— Да не откажет тебе Господь наш в своем милосердии, — сказала Арианна с глубокой жалостью, вкладывая полную горсть монет в забинтованную руку женщины.

В этот момент группа верховых галопом вырвалась из леса и поскакала через поле к воротам. Прокаженная, неуклюжая в своем мешковатом одеянии и длинной сетке, спотыкаясь, бросилась в сторону. Пару секунд Арианна стояла в оцепенении, потом подобрала подол и побежала наперерез всадникам.

Рейн соскочил с седла, не дожидаясь, пока конь остановится, и закричал на нее:

— Что тебе взбрело в голову, во имя Бога и всех присных его?!

— Я раздавала милостыню... несчастным... — Голос Арианны пресекся, когда взгляд ее упал на одного из верховых... только он не был верховым. Он лишь сидел в седле, меж тем как ноги его были связаны под брюхом лошади и руки скованы за спиной.

— Иисусе, дай мне терпения! — между тем кричал Рейн. — Это была прокаженная! Или ты не заметила?

Арианна не слышала. Она с ужасом думала о том, что Кайлида все-таки выследили и теперь он умрет. Ее муж казнит его.

Кайлид поднял понуренную голову и помотал ею, отбрасывая со лба мокрые от пота волосы. Грязь засохла на его щеках и подбородке, но губы кривились угрюмой усмешкой. Один глаз так заплыл, что не открывался, но другой — золотистый, как летний мед, впился в Арианну вопрошающим взглядом: «Ты поможешь мне? Спасешь меня?»

Не сознавая, что делает, она шагнула к пленнику — и почти уткнулась лицом в грудь, защищенную тускло-черными латами. Она подняла взгляд медленно, неохотно.

Она хорошо знала, что глаза Рейна темнеют в моменты страсти, загораются, как угли, туманятся, как дым над костром. Они и теперь были темными, туманными и горящими — и все это от ярости, от бешеного, неумолимого гнева.

Он сделал движение, и она отпрянула. Однако он всего лишь вынул что-то из-за пазухи и ткнул Арианне в самое лицо. Предмет свисал так близко, что она не сразу разглядела его. Но потом луч солнца отразился от бронзы, и она загорелась, как факел.

— Знакомая штука, верно, милая женушка?

Голос, презрительный и злой, хлестнул ее, как плеть. Она собрала всю волю, чтобы рука не дрожала, когда она протянула ее за ожерельем, и все же почему-то она задела пальцы Рейна своими...

...и небо над их головами вспыхнуло пламенем. Все горело, все рушилось вокруг, источая удушливый маслянистый дым. Отовсюду неслись воинственные крики и крики умирающих. И он стоял перед ней, ее любимый — такой высокий, сильный, красивый. Он коснулся ожерелья на ее шее, поцеловал ее в губы и сказал: «... навеки...», но она знала, что никакого «навеки» для них не будет, что это последний поцелуй. Она знала это наверняка, потому что провидела будущее. Слезы заволокли ей глаза, и окружающее подернулось кровавой пеленой, а небо над головой полыхало и полыхало...