— «Именно так» — это как? — спросил Рейн с хриплым смехом. — Чтобы ради нее рубить в капусту драконов?

Арианна почувствовала, что не выдержит больше ни секунды. Она вырвалась и побежала прочь.

Она слышала, как он снова и снова окликает ее, но не останавливалась и не оборачивалась. Ярмарка размещалась у самых стен замка, вдоль травянистого берега реки Ди, очень отлого спускавшегося к воде. Каким-то чудом Арианна наткнулась на заднюю дверь, открытую в это время дня, и вбежала во двор, мало что видя перед собой.

— Арианна!

Она бросила через плечо отчаянный взгляд, смутно удивленная тем, что Рейн ее преследует. Она убежала вовсе не потому, что хотела распалить его погоней, кроме того, она все еще не находила в себе сил снова оказаться с ним лицом к лицу: что, если она опять начнет взывать к нему, а он — уходить от ответа, делая вид, что не понимает? Пусть играет в такие игры с Сибил, если хочет.

Поэтому Арианна и не подумала остановиться. Она пересекла двор и взлетела по лестнице в главную залу, чувствуя себя загнанным зверем, который надеется укрыться в своем логове. Только бы удалось запереться в спальне! Тогда он ничего не сможет поделать — во всяком случае, не в гостях — и оставит ее в покое. Несколько раз поскользнувшись на покрытой эмалью плитке, Арианна миновала залу. Лестница к спальням была выбита прямо внутри стен башни и потому казалась бесконечной и очень крутой. Арианна запуталась в подоле платья и упала, ударившись коленями, оцарапав ладони и прикусив язык.

— Арианна!

Она оглянулась, одновременно стараясь подняться на ноги. Дыхание со свистом вырывалось из горла, ссадины на ладонях горели огнем. Она ненамного опередила Рейна. Задевая за каменную кладку стен, его шпоры высекали искры, он то появлялся в узких потоках света, проникающих через бойницы, то снова терялся в полумраке, и от этого бег его казался стремительным. А потом он оказался прямо за ее спиной.

Он повернул ее и всем телом прижал к стене как раз напротив одной из длинных узких бойниц.

— Чтоб ты пропала!

Он шумно дышал, хотя находился спиной к потоку света, глаза его сверкали. Арианне показалось даже, что из них сыплются искры, такие же яркие, как и те, что летели из-под шпор. Немного отдышавшись, он отстранился и отступил на шаг, по-прежнему прижимая ее плечи к стене обеими руками.

— Не смей убегать, когда я зову!

— Может, прикажешь мне откликаться на свист, как собака? Тогда тебе не придется утруждать себя не только погоней, но и криком!

Рейн наклонился к самому ее лицу. Он был так близко, что его дыхание могло бы обжечь Арианну, если бы он не задержал его. Она видела щетину, успевшую отрасти у него на щеках, видела морщинки в углах рта и — непонятно, каким образом — даже в полумраке видела, как темнеют и темнеют его глаза, словно в них собирались грозовые тучи.

— Если ты считаешь, что пришло время развлечься супружеской ссорой, я охотно пойду тебе навстречу, — прорычал Рейн.

В глубине души Арианна прекрасно понимала, что чем более строптиво она ведет себя, тем меньше остается шансов на то, что муж вернется к ней, что только неумная жена опускается до семейных ссор и свар, но Рейн перегнул палку, и гнев, который она чувствовала, был неуправляем. Она собрала все силы и толкнула мужа ладонями в грудь.

— Отпусти сейчас же!

Голова его мотнулась, но это было все, чего она добилась. Руки по-прежнему прижимали ее к стене, и хватка их не ослабела ни на миг. Рейн оглядел ее с ног до головы. В этот день Арианна, как того требовала последняя мода, надела мягкий крученый пояс с вплетенной в него золотой канителью. Пояс был обвит вокруг талии один раз туго, а другой — свободно, и узел находился как раз напротив развилки ног. Именно там Рейн задержал взгляд, и ей впервые пришло в лолову, что золотой треугольник призван привлекать внимание к тому месту, куда указывает его острие.

Она чувствовала взгляд мужа, как прикосновение раскаленного железа.


— Я никогда, никогда не встану перед тобой голым на колени! — вдруг сказал он, поднимая взгляд, в котором буквально кричало плотское вожделение.

— А я тебя и не прошу!

Рейн наклонился еще ниже и поцеловал ее. Это был жадный, голодный поцелуй, и он длился долго-предолго, бесконечно... но и этого было недостаточно. Арианна не могла насытиться вкусом его рта.

Ладонь легла на грудь. До этого момента Арианна не сознавала, как тяжелы ее груди, как туго они налиты молоком, не чувствовала в них сладкого томления. Рейн распустил верх шнуровки лифа и просунул руку под низкий вырез сорочки. Соски были теперь так чувствительны, что, когда он коснулся одного из них самым кончиком пальца, Арианна едва не закричала.

Где-то выше раздался негодующий крик проголодавшегося ребенка.

— Моя дочь снова голодна, — заметил Рейн очень тихо, куда-то в уголок рта Арианны.

Но вместо того, чтобы отпустить ее, он оттянул вырез платья и обнажил грудь. Арианна опустила взгляд на его пальцы, такие загорелые, темные на фоне ее молочно-белой кожи. Они сжали сосок — очень мягко, но настойчиво, и из него тотчас появилась капля молока.

У Арианны вырвался тихий стон.

Рейн поймал каплю на подушечку большого пальца. Он смотрел теперь на Арианну — и так, не отрывая от нее взгляда, поднес палец ко рту и слизнул молоко.

— О Рейн!..

— Миледи!

На верхней ступеньке лестницы появилась Эдит с вопящим свертком на руках. Щеки горничной пылали, губы были поджаты так сильно, что превратились в прямую укоризненную линию.

— Миледи, вы уж простите, что... э-э... отвлекаю вас... но Неста... она хочет есть!

***

Рейн следил за тем, как жена поднимается по лестнице. Он не отрывал взгляда до... тех пор, пока она не скрылась за углом, и руки его дрожали от желания обнять ее. Волосы ее покачивались в такт шагам, словно поглаживая округлости ягодиц. Он знал, что они пахнут лимоном, если зарыться в них лицом. Стоило ему пойти сейчас следом за Арианной, он мог бы смотреть, как она кормит Несту, представлять, что это он держит ее сосок во рту и тот набухает и твердеет. Он мог бы мысленно ощущать ее вкус — о Господи, ее вкус! А потом, когда малышка уснула бы, он бы увлек жену в спальню и начал медленно раздевать, а потом покрыл бы поцелуями каждый дюйм ее тела. Он раздвинул бы ей ноги как можно шире и прижался между ними лицом, он бы лизал и сосал ее там, пока она не начала бы содрогаться и трепетать под его губами. И, наконец, он спрятал бы внутри ее тела свою долгую боль и облегчил бы ее с наслаждением, которому не знал равных.

Даже думать об этом было счастьем, и его плоть откликнулась на эти мысли, затвердев так, что пришлось прислониться к прохладной стене, зажмуриться и дышать глубоко и ровно.

Он хотел эту женщину. Бог свидетель, он безумно хотел ее!

Но мысли о ней оживляли в памяти жестокий шок от того, что она шпионила за ним в своих проклятых видениях, что она видела его в них испуганным и беззащитным, одиноким и измученным. Это все было слишком интимным, более интимным, чем их близость... Он понимал, что не сможет вечно держаться от нее на расстоянии, потому что просто не хватит на это силы воли, но он дал себе слово взять ее снова только тогда, когда будет готов к этому, когда найдет в себе достаточно сил, чтобы выйти из этого сложного положения, не покорившись Арианне полностью и окончательно, не отдав ей душу так же, как отдавал тело.

А потому вместо того, чтобы поступить так, как ему хотелось (а именно: пойти за женой и провести остаток дня и всю ночь, занимаясь с ней любовью), он спустился в главную залу.

Там он сразу заметил Талиазина. Тот стоял, небрежно и изящно прислонившись к одной из колонн, лира для удобства была передвинута со спины на грудь.

При виде оруженосца Рейна охватил если не яростный, то довольно сильный гнев. Почему-то он готов был винить несносного интригана и плута во всех своих теперешних бедах. Так или иначе, тот беспрерывно повторял романтический бред о том, как надо ухаживать за капризными озерными девами, о рыцарских подвигах, о любви вечной и бесконечной — и вот результат: Рейн, человек, обычно непробиваемый для подобной чуши, вдруг начал ловить себя на том, что мысленно повторяет строки песни.

— Если я еще раз услышу от тебя эту историю, парень, — сказал он, направляясь к оруженосцу с вытянутым обвиняющим перстом, — то разобью о твою бестолковую голову глупую штуковину, на которой ты бренчишь!

— Милорд, милорд! — воскликнул со смехом Талиазин, запугать которого Рейну еще ни разу не удалось. — Если вам уж так хочется разбить мне голову, разбейте ее хоть дубинкой. Пожалейте ни в чем не повинный музыкальный инструмент.

Рейн пробормотал ругательство и отправился сам не зная куда. Оказавшись на заднем дворе, он не мог вспомнить, как нашел туда дорогу... кажется, повернул за какую-то перегородку. Наверное, стоило вернуться на ярмарку, чтобы купить племенную кобылу, за которой, собственно, он и прибыл в Честер. Однако у него не было настроения толкаться в толпе. В конце концов, ноги сами собой понесли его на дворик для тренировок, миниатюрное ристалище.

Он побродил по хорошо утоптаной земле взад и вперед, поднимая сапогами облачка пыли, и наконец направился к манекену, на котором рыцарь обычно отрабатывает удары меча и пики. На чучеле была старая кольчуга, вся в прорехах, чуть сбоку был приспособлен такой же видавший виды щит. Тем не менее, издалека манекен был разительно схож с рыцарем-ветераном, сражавшимся в стольких битвах и столько повидавшим, смертельно уставшим от жизни.

В отличие от Хью и ему подобных, кого изначально ожидало рыцарство, Рейн не был с пикой в руках посажен на коня чуть ли не после того, как его отлучили от груди. Он вынужден был по ночам пробираться на отцовскую конюшню и брать одного из боевых коней, чтобы тренироваться на ристалище тайком, при свете луны. Частенько его ловили на этом и пороли, но это не остановило его. В то время его страшно обижало, что отец больше думает о своих лошадях, чем о сыне, пусть даже незаконнорожден-ном, но с течением времени пришел опыт, и Рейн понял, почему граф так гневался на него за те ночные вылазки. Хороший боевой конь стоит больше, чем простой человек может заработать за всю свою жизнь. Неопытный, никем не обученный мальчишка мог подорвать здоровье и подготовку ценного животного.

Тем не менее, с помощью коней, выкраденных из конюшни на час-другой, без чьих бы то ни было указаний и советов Рейн все-таки научился крепко держать пику во время атаки и управлять конем без помощи поводьев. Немалую роль в этом сыграла мечта, упорная затаенная мечта о том дне, когда он опустится перед отцом на колено и примет от него традиционный удар — не знак гнева или раздражения, а знак милости — и услышит слова, которыми будет потом гордиться всю жизнь: «Иди и будь добрым рыцарем!».

Но чаще всего судьба смеется над человеческими мечтами. Рейн был произведен в рыцари не графом Честером, а его врагом, в далекой земле. Домой он вернулся хоть и с честью, но в день женитьбы брата на девушке, которую любил он сам. И все же он предстал перед отцом во всей наивной гордости своих девятнадцати лет. Он все еще слегка побаивался старого графа, но держался прямо, и на сапогах его красовались рыцарские шпоры, а на поясе — меч.

— Это еще что за мужлан? — спросил отец, глядя сквозь него, как сквозь последнего из своих крепостных.

— Ублюдок, сын шлюхи, бывший помощник вашего конюшего, милорд граф, — ответил Рейн, так внутренне пыжась от торжества, что ему хотелось тут же выйти один на один с Драконом. — Разве вы меня не узнаете?

Но граф отмахнулся от него тем же небрежным жестом, каким отмахиваются от надоедливой мухи.

— Я думал, люди Матильды сделали из тебя слепого евнуха, — сказал он и захохотал.

Другие засмеялись тоже, даже Сибил.

«Да посмотри же на меня! — хотелось крикнуть Рейну в его равнодушное лицо. — Неужели в тебе нет ни капли гордости, я же твой сын!»

— Нет, они сделали из меня рыцаря, — это было все, что он сказал.

Отец смотрел на него кремниево-серыми ледяными глазами, так похожими на глаза Рейна, и видел не рыцаря и даже не взрослого, уверенного в себе мужчину, а ублюдка, сын шлюхи, последнего из помощников конюшего, ответственного за чистку навоза. И тогда Рейн понял, что он не сможет это изменить, как бы ни пытался...

Он поднял камешек и бросил его в чучело. Промахнулся. Он думал об Арианне и ее проклятых видениях. Интересно, видела ли она день венчания Хью и Сибил, когда он надеялся восторжествовать надо всеми, над своим прошлым, но был отвергнут отцом в последний раз, уже окончательно?

— Рейн! Я искала тебя.

Он повернулся. Через поле ристалища к нему направлялась изящная хрупкая фигурка. Она распустила волосы, словно девчонка, и они покачивались при ходьбе так же, как волосы Арианны, отливая чистым серебром в солнечных лучах. Неожиданно Рейну пришло в голову, что не все воспоминания детства и юности так уж плохи.