Рейн приложил усилие, чтобы подавить смех, но безуспешно.

— Сочувствую, — выдавил он.

— Он сочувствует, скажите, пожалуйста! — возмутился Хью, которому явно было не до смеха. — Какой ты вежливый, благородный... ненавижу тебя! Я всю жизнь тебя ненавидел!

— Это неправда.

Издалека донеслись приглушенные крики и топот ног, но скоро все снова стихло.

— Господи, больно-то как! — застонал Хью. — Такая боль, будто я и правда умираю.

— Попробуй посмотреть на это с другой точки зрения. У тебя останется интересный шрам, и леди будут умирать от желания увидеть его.

— Вот и плохо, что я не умираю, — после короткого отрывистого смеха заметил Хью. — Наследников у меня нет, значит, после моей смерти Честер перейдет в собственность Сибил, а опекуном ее будет, конечно, король Генрих, Он поскорее выдаст ее замуж за какого-нибудь несчастного болвана, которому придется терпеть тебя на супружеском ложе, как терпел я.

— Я никогда не был на твоем супружеском ложе, Хью.

— Нет, был! Нет, был!

Талиазин перебил его, сунув голову, под переднюю часть полога.

— Милорд, погоня все ближе к нам, поэтому дольше медлить нельзя. Я оставил лодку под мостом Саутуорк, а на другом берегу вы найдете лошадь. Нужно только пробежаться до реки, и тогда...

— Мой брат не может бежать.

— Ну, что я говорил? — простонал Хью и хрипло засмеялся. — Что за благородство! Что за благородный дурак! — Он с трудом привстал, ухватившись за край рясы Рейна. — Слушай меня, старший брат! Это касается Арианны... понимаешь, мы с ней...

Но то, что он собирался сказать, так и осталось для Рейна тайной, так как в следующую секунду Хью осел на камыш в глубоком обмороке.

— Милорд! — теперь уже Талиазин схватил Рейна за рясу. — С вашим братом ничего не случится за то время, которое мне понадобится, чтобы сбить погоню с вашего следа и увести ее подальше отсюда. Потом я за ним вернусь. Но даже если случится так, что графа найдут люди короля, Генриху останется только гневаться на него за то, что он помог вам бежать. Честеры — слишком могущественный род, чтобы враждовать с ними.

Рейн посмотрел на распростертое тело Хью. Он ненавидел его за то, как тот поступил с Арианной, но часть его души жалела и любила младшего брата. Так было всегда. Он знал, что никогда не сможет разорвать цепочку, сковывающую его с мальчишкой, с которым они когда-то дрались и играли вместе. С мальчишкой, которого он любил тогда и продолжал любить теперь вопреки ненависти.

— Милорд граф, промедление грозит вам новым пленом, — настаивал Талиазин, в голосе которого зазвучали панические нотки. — Снимайте рясу! Я надену ее, и меня примут за вас. Ну а вы возьмите вот это.

Оруженосец сунул в руки Рейну что-то твердое, и тот с удивлением увидел, что это золотой шлем. Металл был теплым, даже горячим. Больше того, он казался живым. Сам не зная зачем, Рейн вдруг сказал:

— Арианна уверена, что это магический шлем и что ты — колдун, маг.

— Женщины! — заметил Талиазин. — Чего только не приходит им в голову!

***

Крик, вырвавшийся из луженой мужской глотки, эхом откликнулся в углах выгоревшего строения. Люди короля сужали кольцо, постепенно приближаясь к бойне, но Рейн продолжал вертеть в руках шлем, не решаясь надеть его. Он думал об Арианне.

— Да уж... чего только не приходит им в голову... Он начал медленно и неуклюже стягивать рясу. Талиазин нетерпеливо сдернул одеяние и расправил, готовясь облачиться в него.

— Не позволяйте гордости помешать вам встретиться с ней, — сказал он голосом монарха, отдающего повеление. Рейн стиснул зубы и промолчал.

— Что бы она ни сделала, она поступила так из любви к вам. — Рейн посмотрел оруженосцу в глаза. Они были устремлены на него. Взгляд был пристальным, немигающим, и в каждом зрачке Талиазина, казалось, сиял отдельный источник света, похожего на лунный... или звездный. Рейн вдруг ощутил нелепую уверенность, что смотрит не в глаза оруженосца, а на две далекие звезды, негасимо сияющие посреди бесконечной ночи.

Из этой вечной ночи Талиазин вновь обратился к нему, и слова были напевны, прекрасны и очень правильны:

— Из любви к ней вы отказались от всего, что прежде считали самым дорогим для себя: от титула, от земель, даже от чести, воплощенной однажды в клятве верности, принесенной королю. — Глаза-звезды приблизились, вспыхнули чуть ярче и продолжали мерцать спокойным светом высшей мудрости. — Сожалеете ли вы о жертве, которую принесли, милорд?

— Нисколько! — с силой ответил Рейн.

— Тогда не заставляйте Арианну пожалеть о ее жертве! — Странный свет в глазах оруженосца померк и вскоре совсем исчез. Он отвернулся, натягивая рясу, и сказал невнятно, борясь с тяжелым шерстяным одеянием: — Это последнее испытание, которое вам предстоит пройти, милорд, так вы уж, пожалуйста, не испортите всего теперь, когда развязка близка. На этот раз меня не будет рядом, чтобы исправить то, что вы натворите. При всем моем уважении к вам, милорд, не могу не заметить, что последние несколько лет серьезно подорвали мои жалкие силы. Ваша гордость и упрямство миледи довели меня до того, что я...

Воспользовавшись тем, что они оба стояли теперь на земле, Рейн схватил Талиазина за плечи и подтолкнул к выходу из строения.

— Слушай, парень, если уж ты решил отвлечь погоню, прекрати шлепать губами и займись делом!

Талиазин рысцой устремился прочь. Через пару секунд он вернулся, выхватил шлем, который Рейн по-прежнему нерешительно держал в руках, и нахлобучил на голову хозяина.

— Кто его знает, милорд, вдруг он и впрямь магический. Но он сможет вам помочь, только если будет у вас на голове.

И оруженосец во второй раз бросился прочь, на этот раз обернувшись на ходу и подняв руку в знак прощания.

— Да поможет вам богиня, милорд! — пожелал он вполголоса.

В ту же секунду Рейн ощутил твердую уверенность в том, что никогда больше не увидит его.

Он побежал в направлении, противоположном тому, которое выбрал Талиазин. В самом скором времени он услышал топот и возбужденные возгласы, но они быстро удалялись. «По крайней мере, — подумал он благодарно, — маневр этого плута увенчался успехом».

Он был не так далеко от развалин бойни, когда попал в полосу тумана, вползающего в замусоренную улицу со стороны реки. Белая пелена становилась заметно гуще буквально с каждым шагом, и вскоре Рейн
почувствовал себя так, словно плыл под поверхностью молочного озера. Туман был необычным, сухим и теплым, прямо-таки уютным. Он, правда, не мог ничего видеть, зато мог определить направление по характерным запахам, пропитавшим улицы: прокисшая моча — значит, начались ряды красилен; свежая кровь и потроха — значит, вокруг мясной рынок; удушливая вонь кислот — значит, рядом мастерские стекольщиков. В квартале златокузнецов Рейн едва не свернул себе шею, налетев на тяжелую цепь, натянутую через улицу. Он совсем забыл, что таким образом мастера надеялись затруднить бегство воров, пойманных с поличным.

Туман совершенно глушил звуки, а те немногие, которые все же раздавались, исходили непонятно откуда. Время от времени слышались удары железной колотушки сторожа, поскрипывали, качаясь на ветру, вывески лавок, но по большей части Рейна окутывал покров густой, почти ощутимой тишины.

По звуку волн, поплескивающих о сваи, он понял, что достиг берега реки. Еще был запах — довольно неприятная смесь гнили прибрежных отбросов, ила, водорослей и рыбьих потрохов. Найти лодку удалось без труда, как и пересечь реку, и лошадь, к счастью, была именно там, где ее оставил Талиазин.

Оказавшись на другом берегу Темзы, Рейн не сразу обратил внимание на то, что ночь там черна и ясна, как лесные озера Уэльса. Из чистого любопытства он обернулся на другой берег, ожидая увидеть стены и крыши домов окутанными густым туманом. Но его ожидал сюрприз: Лондон спал, залитый сиянием луны, половинка которой висела яркой серебряной брошью как раз над верхушкой центральной башни Белого Тауэра.

Рейн запрокинул голову и обвел взглядом безоблачное небо. Оно было заполнено звездами. Их было бесчисленное множество, мерцающих и таинственного сверкающих, и похожи они были на блики на поверхности воды глубокого колодца. Он вздохнул глубоко, полной грудью, вдруг ощутив себя свободным, как эти звезды.

Сто дорог лежало перед ним. Например, он мог отправиться во Францию и продать свой меч и свою доблесть королю Людовику... возможно, в скором времени ему суждено будет добыть себе новый титул, новый замок. Или он мог двинуться на запад, в Уэльс. В Руддлан... Это был замок нового сюзерена — князя Оуэна Гуинедда; и он ждал своего лорда, а вместе с ним его ждала прежняя мечта.

Что ж, это было возможно: вернуться домой, к Арианне, к некогда счастливой жизни... если только гордость позволит ему смириться с тем, какая цена заплачена за его возвращение.

***

Она стояла на гребне холма, прижимая к груди букет полевых цветов. Ветер налетал игривыми, ласковыми порывами, и солнце застыло в небе до того чистом, что его синь слепила глаза. Но вопреки окружающей красоте в душе Арианны царила беспросветная тьма, там обитало горе, похожее на удушливый дым, от которого сердце угрожало задохнуться и умолкнуть навеки.

Что-то появилось вдали, какая-то едва различимая точка на горизонте... и постепенно стало рыцарем на коне, направляющимся прямо к ней. Надежда вспыхнула в Арианне — обжигающая, ослепительная, словно искра, высеченная кремнем посреди беспросветного мрака.

Ветер посвежел, стал резче, его порывы уже не ласкали, а секли лицо. Запах цветов усилился, стал почти невыносимо сладостным. А рыцарь все приближался и приближался, ровной неспешной рысью. Слезы навернулись ей на глаза, застилая окружающее, и Арианна простерла руки. Ветер вырвав букет и разбросал в воздухе, ненадолго закрутив водоворот из желтых и пурпурных лепестков.

Где-то посередине склона рыцарь натянул удила и спешился. Его золотые волосы так и сияли в солнечных лучах. Арианна ощутила такое резкое, такое горькое разочарование, что невольно вскрикнула от боли в душе. Но рыцарь поднял руки, и она вдруг поняла — он в шлеме, золотом шлеме, так хорошо ей знакомом! Он снял его и бросил в густую траву. Его волосы были длинными, густыми и черными как вороново крыло.

Он смотрел на нее нерешительно, настороженно, словно колебался, словно был почему-то не уверен в ней, в ее любви к нему. Это было так нелепо, что Арианна улыбнулась. Он был ее суженым, ее судьбой, он был мужчиной ее жизни, и потому любовь ее была неколебимой и вечной. Наконец он сделал неуверенный шаг.

И тогда она засмеялась — безумно, безгранично счастливая — и побежала вниз по склону навстречу тому, кто был ее единственной любовью. Его руки приняли ее и сжали — такие сильные руки, твердые, как железо, и такие ласковые; и она расслабилась в его объятиях, словно оказалась дома после долгой и нелегкой дороги.

Ветер снова стал теплым и ласковым, и его голос был, как ветер: «Я люблю тебя, Арианна, люблю тебя, люблю тебя...»

Она запрокинула голову, чтобы увидеть лицо ее суженого, ее единственного, ее возлюбленного.

— Я уже говорила, что буду ждать?

— Да.

— Я буду ждать тебя, что бы ни случилось. Всегда.

— Я знаю.

Он снова стиснул ее в объятиях и закружил. Волшебный ветер подхватил и унес звук их счастливого смеха, которому суждено было теперь длиться вечно, проходя сквозь круги времени, повторяясь снова и снова...

Эпилог

Это был как раз такой день, когда можно увидеть плавучий остров. Небо над головой было чистым и васильково-синим, но от болот тянулась дымка испарений, окутывая вересковые пустоши и укрывая морскую даль белой клубящейся пеленой, похожей на ягнячью шерсть.

Девушка сидела на продольном валуне, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками. Когда-то валун был частью каменного кольца. Остальные двенадцать по-прежнему тянулись к небу каменными пальцами за спиной девушки, но этот, должно быть, был повержен наземь ударом молнии или не выдержал свирепой грозы, о которой до сих пор из уст в уста передавали легенды. Девушка часто приходила сюда, чтобы посидеть на камне и подумать. И еще, чтобы посмотреть на море в туманные дни — такие, как этот, — в надежде хоть краем глаза увидеть сказочный плавучий остров.

— Арианна?

От неожиданности она чуть было не свалилась со своей каменной скамьи, но оказалось, что ее окликнул всего лишь седой старик, дряхлый и согбенный. Он стоял, опираясь на пастушеский посох, и девушка сразу обратила внимание на то, как белы его длинные тонкие пальцы. Он был так стар, что кожа лица напоминала желтый пергамент, натянутый на торчащие скулы, а голову украшало лишь несколько жидких белых прядей. Девушке никогда не приходилось видеть человека настолько старого.

— Откуда вы знаете мое имя?

Он улыбнулся. Его улыбка была открытой и приятной.