После этого Жоан обсудил с Льюисом вопросы, касающиеся работы книжной лавки, о чем он практически забыл с той поры, как его жена попала в застенки инквизиции. Ему казалось, что голова его взорвется, но он взял себя в руки, чтобы продержаться до вечера.

Поужинав с детьми, Жоан записал в своем дневнике: «Я стал трусом – из‑за любви. Я вел себя как последний негодяй – из‑за любви. Я позорно унижался – из‑за любви. Только смерть положит конец этой любви, но трусость, беды и унижения остались в прошлом».


Через два дня он решил послать двух своих младших детей в Сарагосу на попечение дяди и тети и передал достаточно денег, чтобы они ни в чем не нуждались и чтобы малышка имела хорошее приданое, когда выйдет замуж. Старшие дети, которые в этот раз подчинились даже не пикнув, должны были отправиться на галере в Неаполь, где жил их дядя – брат Анны. Они везли с собой несколько партий книг и достаточно денег, чтобы начать новую жизнь в Италии. Также он снабдил их письмом, в котором препоручал своих детей попечению друга – книготорговца Антонелло. Молодые люди знали дело и получили прекрасное образование. Жоан вручил им послание для Констанцы д’Авалос. Антонелло написал им ранее, сообщив, что губернатор Искьи полностью посвятила себя делу ее умершего брата по защите свобод, искусства и книг, несмотря на то что формально передала полномочия лицу, имя которого Антонелло не раскрыл. Жоан должен был написать еще и третье письмо, хотя это стоило ему таких усилий, что он даже сомневался в правильности своей идеи. Письмо предназначалось адмиралу Бернату де Виламари.

Он вспомнил их с Анной разговор, когда они получили известие о том, что Виламари был назначен губернатором Неаполя вместо его свойственника Рамона де Кардоны, командовавшего испанскими и союзными войсками в новой войне против французов на севере Италии. В свою очередь адмирал передал флот под начало племянника Льюиса Галсара де Виламари, который назначил своим заместителем капитана Гениса Солсону. Книготорговец очень обрадовался этому назначению друга, хотя назначение Виламари скорее расстроило его.

– Это настоящий пират, – мрачно пробормотал он.

– Да, он часто вел себя именно таким образом, – ответила Анна. – Но сейчас это один из самых уважаемых людей в Италии.

– Вот чего можно достичь благодаря одержанным победам и деньгам, – сказал Жоан, разочарованно качая головой. – У людей очень короткая память, когда речь идет о власть имущих.

– Я думаю, что адмирал пользуется уважением. И он заслуживает этого.

– Уважением?! – воскликнул Жоан, нахмурившись. – Когда закончилась вторая итальянская война, Виламари снова стал зарабатывать на жизнь как наемник. И вы прекрасно знаете, что это означает.

– Что же?

– Когда у него не было покровителя, он работал сам на себя, занимаясь пиратством.

– Потому что ему нечем было кормить своих людей, – горячо ответила Анна. – И это не лишает его заслуг, позволяющих занимать данный пост. Король задолжал ему приличную сумму и всегда забывал о многочисленных услугах, оказанных ему адмиралом, которого он бросал на произвол судьбы, когда переставал нуждаться в нем. Виламари сражался за Арагон, Испанию и христианство по всему Средиземному морю – как до, так и после итальянских войн. Он одержал важные победы над турками, сарацинами и пиратами. А также над французами и венецианцами, защищая Неаполитанское королевство. Я знаю, что вы не любите его, а мне он нравится. Особенно после того, как вместе со своим родственником Виламари добился того, что король отказался от идеи насадить инквизицию в Неаполе.

– Не так-то просто заставить короля Фернандо изменить решение, – проворчал Жоан. – Вынужден признать, что это действительно большая заслуга.

В конце концов он решил написать письмо с просьбой к губернатору о поддержке их с Анной детей. Он все еще был зол на этого человека, но сказал себе, что должен забыть о своей гордости во имя блага мальчиков. Именно этого хотела бы Анна.

Жоан попрощался со своими детьми в порту, где было много объятий, поцелуев и слез. Никто не говорил об этом, но все были уверены, что видятся в последний раз. Это было прощание навсегда.

– Простите нас, отец, – повторил Рамон. – Вы были правы, а мы вели себя как безумные. Мы очень-очень жалеем об этом.

Они посмотрели друг другу в глаза, и Жоан не увидел в них обвиняющего взгляда Рикардо Лукки, который преследовал его все последние годы. Он видел только своего сына. Жоан крепко-крепко обнял его, желая юноше счастья и препоручая ему младшего брата, – так же как его собственный отец Рамон Серра наказал ему заботиться о Габриэле тридцать лет назад.


На протяжении следующих недель Жоан занимался отсылкой новых партий книг и денег в Неаполь и Сарагосу. Он делал это с осторожностью, поскольку инквизиция осуждала на смертную казнь тех, кто покупал вещи, принадлежавшие преступникам-еретикам, даже если они делали это до вынесения приговора. В случае Анны приговор не вступал в силу до объявления аутодафе, поэтому их собственность еще не была реквизирована.

Жоан хотел, чтобы падким на мертвечину хищникам инквизиции досталось как можно меньше, поэтому старался, чтобы все выглядело так, будто книжная лавка работает в прежнем режиме, и чтобы никто не заметил, что он постепенно сворачивает свое предприятие. К счастью, Жоан и Анна были весьма осмотрительны, поэтому у инквизиции не было данных об их связях с прочими книжными лавками семьи Серра в Валенсии, Севилье и Сарагосе, и если бы даже такие подозрения возникли, то инквизиторы никогда не смогли бы доказать наличие финансовых отношений между ними.


– Ты с ума сошел, – сказал ему брат, когда Жоан поведал ему о своем плане. – Никому еще не удавалось бежать из тюрем инквизиции.

– Ну, так это случится впервые, – спокойно ответил Жоан.

– Тебя поймают и тоже сожгут на костре.

– Мне все равно, я предпочитаю закончить жизнь привязанным к столбу вместе с ней, чем жить, не попытавшись спасти ее.

– Тебе никто не поможет.

– Я все сделаю сам. Ты только объясни мне, как добраться до моста короля Марти.

Вряд ли кто-нибудь мог объяснить, каким образом Габриэль, неотесанный металлург, был способен извлекать из колоколов необычные звуки, проникавшие в самое сердце, вызывавшие чувства радости, умиления, меланхолию и даже слезы. Именно поэтому он обладал привилегией быть главным звонарем собора и хранил ключи от колокольни. Оказавшись там, можно было пробраться к двери, выводившей к мосту короля Марти, построенному сто лет назад. Тот король из соображений безопасности, а также из удобства приказал построить мост, который, находясь над улицей, соединял его покои с собором, где он присутствовал на службах, слушая их с высоты второго этажа. Про мост забыли, когда Барселона перестала быть королевской резиденцией, поскольку Католические короли, посещая город, размещались во дворцах аристократии, а король Фернандо передал королевский дворец инквизиции, чтобы она обосновалась в нем. Там, в подвалах дворца, находилась инквизиторская тюрьма, и именно там ждала казни Анна.

Габриэль рассказал брату об особенностях собора, расположении его внутренних помещений и о том, как добраться до заделанной двери, ведущей к старому мосту.

– Если все получится, это будет неимоверным чудом, – сказал он. – Я горжусь тобой, брат мой. Надо очень сильно любить и быть отважным, чтобы решиться на подобный поступок. Элои будут в восхищении, когда узнают, и наверняка скажут, что, хотя ты упорно пытаешься быть книготорговцем, все равно остаешься одним из наших.

– Спасибо тебе, брат. Вечером я заберу ключи.

– И мы простимся навсегда. – Слезы навернулись на глаза Габриэля, и он обнял старшего брата так, как будто больше никогда уже не чаял увидеть его.


Тем вечером Жоан погрузил на корабль, отправлявшийся в Неаполь, последние ценные вещи и подписал у нотариуса документ вместе с Льюисом – другом детства, которому продавал действующую книжную лавку. Цена была значительно ниже истинной стоимости, а выплаты должны были начаться годом позже. В документе было зафиксировано условие, что если кто-либо потребует больше того, что причитается Жоану, и покажет документ, дающий на это право, выплата должна быть произведена этому человеку или организации. В качестве свидетелей сделки, а также того, что за лавку еще ничего не было заплачено, выступили Бартомеу и все остальные работники лавки, имевшие звание мастера. В том случае, если инквизиция захочет вонзить свои зубы хищника в книжную лавку, этот пункт защитит Льюиса и предприятие. Инквизиторы предпочтут забрать лишь причитающиеся Жоану деньги, хотя и меньшие, чем реальная стоимость дела, и позволить лавке продолжать работать, а не обречь ее на разрушение и отсутствие какого бы то ни было дохода, как произошло со старым домом Корро.

Жоан записал в своем дневнике: «Мост короля Марти. Этот день станет либо последним в моей жизни, либо началом новой». После этого он аккуратно закрыл его, поцеловал обложку и бросил в очаг. Перед этим он сжег все книги со своими пометками, которые хранил с детства, когда научился писать первые буквы: они не попадут в лапы инквизиции. Упав, дневник раскрылся, и Жоан c грустью наблюдал, как от жара он выгнулся, чтобы тут же сгореть в отблеске призрачного света. На этих страницах была запечатлена вся его жизнь начиная с двенадцати лет. Эти страницы стали отражением его души, свидетелями его чувств – любви, радости, грусти, отчаяния… А еще они хранили мудрость его учителей. И все это превратилось в огонь, чтобы потом стать пеплом.

– Vanitas vanitatum et omnia vanitas, – процитировал он фразу Савонаролы, которую тот произносил, когда горели его костры. – Суета сует: все есть суета.

Языки пламени отражались в зрачках Жоана, когда он прошептал:

– Мост короля Марти.

И после этого стал тихо молиться.

127

Ночь упала на Барселону, когда Жоан проник в темный и безмолвный собор. Сердце его бешено колотилось. Жоан держал в руках лампаду и в слабом свете смог различить главный алтарь. Он находился на втором этаже, прячась в тени огромных колонн и стилизованных готических арок, благодаря которым создавалось впечатление, что храм возвышался до темного неба. Тем вечером, не будучи никем увиденным, Жоан воспользовался ключами своего брата, чтобы открыть дверь, ведущую на второй этаж, и дожидался, пока пономари, даже не подозревавшие о том, что кто-то может там спрятаться, закрыли собор на ночь. Жоан затаился, ожидая наступления темноты, у двери, которая вела к мосту короля Марти. Он был вооружен мечом, а кинжал и ключи брата лежали в кожаной сумке, притороченной к поясу. В корзинку из ковыля он положил отмычки, несколько ломиков, кирку и лампаду. Когда Жоан понял, что улица наконец тоже опустела, он начал свою работу. Замочная скважина заржавела с годами, и комплект отмычек оказался бесполезным. Жоан стал взламывать замок с помощью ломиков. Он вспотел, от напряжения у него ломило виски, а в желудке, казалось, образовался ком. Он должен спасти Анну! Он знал, что все это было полным безумием, что совершить побег нереально, но у него не оставалось другого выхода, кроме как спасти ее или самому себе подписать смертный приговор.

Он старался работать тихо, но избежать шума было невозможно. Звуки от ударов распространялись с таким шумом, как будто это были выстрелы из аркебузы, и виной тому была акустика в этом монументальном здании: мощные стены возвращали ему эти звуки не менее мощным эхом. В полночь группа монахов должна будет прийти на заутреню, и, хотя он находится этажом выше, они услышат даже малейший звук. У него было мало времени, и при каждом раздававшемся щелчке он чувствовал, как сжимается его сердце.

– Все получится, – повторял Жоан снова и снова, чтобы взбодрить себя. – Я спасу ее.

Он думал о той минуте, когда снова обнимет ее, и мечтал о том, чтобы хоть на мгновение испытать счастье от ощущения тепла ее тела и влажных поцелуев. Он знал, что провал гораздо более вероятен, чем успех, и что, если его схватят, на костер они пойдут вдвоем. В этом случае он убедит ее, чтобы она притворилась, будто раскаялась, и таким образом избежит участи быть сожженной живьем. Жоан не обманывался: он хорошо знал Анну и понимал, что ему, скорее всего, не удастся переубедить ее. Если у него ничего не получится, он подождет до конца – до того, как они будут стоять у столба, и тогда задушит ее собственными руками или куском веревки. Он не позволит, чтобы его любимая прошла через такое нечеловеческое страдание.

В тот момент, когда Жоан услышал, что монахи входят в собор, дверь наконец поддалась и открылась со зловещим скрежетом. Сердце его замерло, и он немного подождал, мучаясь сомнениями, не насторожил ли их этот звук. Но, увидев, что они начали молиться, с облегчением выдохнул. Он перешел по мосту на другую сторону, сделав всего несколько шагов, как будто пересек узенькую улочку; перенес свои инструменты, а затем закрыл дверь со стороны собора, чтобы внутри не был слышен шум. Жоан стоял на мосту и думал, выдержит ли эта каменная постройка, которой не пользовались около ста лет, его вес: внешний вид ее не создавал впечатления прочной, и он в любой момент мог свалиться вниз. Надо было поторопиться.