– Вы чувствуете себя достаточно хорошо, чтобы поужинать вместе со всей семьей? – спросила Анна, когда немного успокоилась, удостоверившись в относительно нормальном состоянии мужа.

– Вне всякого сомнения, – ответил он с естественной улыбкой, и, надо сказать, ему не пришлось притворяться.

Большая семья, как ее называла Анна, состояла из супругов и их сына Рамона, Эулалии, матери Жоана, его сестры Марии и двух ее детей – одиннадцатилетнего Андреу и девятилетнего Марти. Эулалия добровольно возложила на себя обязанность заниматься обоими домами: хотя книжная лавка занимала нижние этажи двух зданий, верхние этажи имели отдельные входы. Малая семья занимала один из верхних этажей, а все остальные – другой.

Анна прекрасно ладила с родней мужа. Она понимала, что предложение Эулалии и помощь Марии освобождали ее от каждодневной домашней работы, которой она в любом случае должна была бы заниматься, даже несмотря на наличие служанок, и позволяли ей целиком посвятить себя книгам.

Жоан благословил накрытый стол, и домочадцы, как взрослые, так и старшие дети, некоторое время молились про себя. После этого служанки подали ужин. Эулалия горячо молилась дольше прочих, благодаря Господа за свое спасение. Она полностью выздоровела после полученной во время нападения на лавку раны и чувствовала себя абсолютно счастливой. Близкие были рядом, за исключением лишь сына Габриэля, который жил со своим семейством в Барселоне.

Она с любовью смотрела на Жоана, на невестку, которая сидела рядом с маленьким Рамоном, и на Марию с детьми. Чуть больше года назад она понятия не имела о том, где искать близких, и с тоской думала об их судьбе. Она жила в изгнании в дальней деревеньке в Лигурии, куда пираты продали ее в рабство, и была уверена, что никогда больше не увидит свою семью. Она даже не знала, что у нее уже есть внуки. Эулалия неустанно благодарила Провидение за воссоединение семьи. И в довершение всех благословений на столе было все необходимое, несмотря на военное время: суп, вареные овощи, свинина и свежеиспеченный хлеб. В достатке было и вина, хотя для старших внуков его лишь чуть-чуть добавляли в воду. И у нее были служанки, к которым она относилась как к дочерям.

Мария, двадцатишестилетняя женщина, наконец могла растить детей свободными. Воспоминания о рабстве и перенесенном насилии все больше растворялись в прошлом; впервые в жизни она была влюблена в мужчину, который относился к ней с уважением, и Мария была счастлива. Ее избранником стал сержант-арагонец ватиканской гвардии по имени Педро Хуглар, который не только оправдывал значение своей фамилии («хуглар» – трубадур), будучи великолепным гитаристом, но и умел читать, а также немного знал латынь. Он часто заходил в лавку и недавно испросил у Жоана разрешения официально ухаживать за его сестрой.

Книготорговцу очень нравился арагонец, о котором он должным образом расспросил Микеля Корелью, но, выполняя свой долг главы семьи, весьма серьезным тоном ответил, что обсудит этот вопрос с матерью и сестрой. Женщины вместе с Анной радостно встретили известие. Педро знал о непростом прошлом Марии и принимал ее такой, какая она есть. Сержант говорил, что помыслы его связаны с их совместным настоящим и будущим и что он будет заботиться о детях Марии Андреу и Марти так, как если бы они были его собственными. Процесс ухаживания шел своим чередом, и все с нетерпением ждали того момента, когда Педро станет еще одним членом семьи.

Мария и Эулалия рассказали о последних событиях на рынке и о новостях у соседей, дети – о том, что было в школе, а Анна в красках изобразила поведение пары клиентов, побывавших в тот день в лавке, чем вызвала смех у всех домочадцев. Все было хорошо, даже замечательно, говорила себе Эулалия, за исключением лишь странного молчания, в которое был погружен ее сын этим вечером. Она снова посмотрела на Жоана, который, казалось, хотя и находился за общим столом, в мыслях витал где-то далеко, и подумала, что это вызвано лишь его озабоченностью политическими проблемами, что было типично для мужчин.


Рамон, который уже раньше поел кашки, заснул, когда Анна кормила его грудью. Положив его в колыбельку, Анна позвала Жоана ложиться спать.

– Сейчас иду, – ответил он, продолжая сидеть за письменным столом.

Анна знала, что, когда мужа что-то беспокоит, он делает записи в своем дневнике. Жоан, тщательно обдумав то, что он будет писать, старался выводить буквы красиво, не делая их слишком крупными, а соразмерными формату книги, которая была небольшой. Этот процесс успокаивал его, являлся чем-то глубоко личным, сокровенным, и Анна никогда не спрашивала мужа о том, что он пишет, хотя всегда была готова выслушать, если у Жоана возникало желание поделиться написанным.

«Не для того я столько преодолел и добился в своей жизни, чтобы превратиться в покорного рогоносца, – писал Жоан в это время. – Я – свободный человек».

За окном завывал ветер, проникавший в дом через трещины и заставлявший плясать язычок пламени в лампаде, стоявшей на столе. Ложе было холодным, и Анне недоставало тепла мужа, но она не стала звать его снова.

Постепенно постель нагревалась, но Жоан все не приходил, и тогда Анна встала, взяла табурет и, кутаясь в шаль, села рядом с ним. Они посмотрели друг другу в глаза, и она сказала:

– Я была очень счастлива все эти шесть месяцев, да, уже почти шесть с тех пор, как вы привезли меня в Рим. – Она помедлила, прежде чем продолжить, и благодарно произнесла: – Спасибо.

Не вставая, он привлек ее к себе. Это было долгое и горячее объятие, которым Жоан все сказал, не произнеся ни слова. Когда они оторвались друг от друга, Анна снова посмотрела на Жоана – его глаза ярко блестели в трепещущем свете лампады.

– У меня есть вы и мой сын, вы дали мне теплый очаг, просто роскошный, и жизнь среди книг, которые я безумно люблю. Наш дом превратился в место встреч испанцев, живущих в Риме, и мы хорошо известны среди людей, верных Папе. Всегда находится интересный человек, с которым можно поговорить, и даже Санча, княгиня де Сквиллаче, всем рассказывает о том, что мы подруги. Всего этого я не могла представить себе даже в самых смелых мечтах. Я очень счастлива.

– И я тоже очень счастлив, – ответил Жоан. – У меня есть вы, моя семья, моя книжная лавка и много друзей. Тем не менее, похоже, что за все это придется расплачиваться, но эту цену я не намерен платить.

– Вы имеете в виду герцога Гандийского?

– Да, – пылко ответил Жоан. – Этого высокомерного юнца, который возомнил, что любая женщина должна быть отдана ему, стоит лишь на это намекнуть. Вы прекрасно знаете, что я смог открыть лавку и даже выкупить мать с сестрой отчасти благодаря деньгам, которые ссудил мне Микель Корелья. И тем благополучием, которым пользуется наша семья, мы также обязаны его клану. Каталонцы могут разорить нашу лавку, выгнать нас из Рима и даже сделать кое-что похуже.

– Они этого не сделают, – сказала она, нежно проводя рукой по его щеке.

– Поживем – увидим. Все было бы хорошо, если бы этот хлыщ герцог Гандийский не превратился в одночасье без всякого на то основания в главу клана, став таким образом самым могущественным человеком в Риме. Вы сами прекрасно знаете, что он покушается на вашу честь. И хочет сделать вас своей любовницей.

– Только чтобы воткнуть еще одно перо в плюмаж своей шляпы.

– Я просил помощи у Микеля Корельи, но он мне отказал. Он заявил, что ничего не может сделать для того, чтобы остановить герцога, и что будет защищать его любой ценой. – Жоан помолчал, задумавшись, и продолжил с еще большей горячностью: – Вы знаете, что на нашей родине были так называемые освобожденные крестьяне, которыми всячески помыкали. Одним из позорных обычаев было право первой ночи, когда господин лишал невесту девственности до свадьбы. Крестьяне в течение долгих лет боролись против этого обычая и прочих беззаконий, многие полегли в борьбе, но все-таки добились своего. А сейчас я чувствую себя одним из них. Я не подчинюсь этому беззаконию, Анна. Мы свободные люди.

– Успокойтесь, все будет хорошо.

– Однако этот тип слишком часто навещает вас.

– Он ничего не добьется.

– Микель Корелья сказал мне, что, возможно, у вас свое мнение на этот счет, отличное от моего, – произнес Жоан, судорожно сглотнув слюну. Затем он внимательно посмотрел в глаза своей супруги и добавил: – Что вы, возможно, захотите уступить.

– Боже мой, конечно нет! – засмеялась Анна. – Не говорите глупостей. Я люблю вас и ничего не хочу от этого молокососа, пусть он сколько угодно красуется и угрожает.

– Он не отступится, будет настаивать. И не только потому, что хочет заполучить вас, но и потому, что думает о том, чтобы свести счеты со мной.

– Успокойтесь, – с улыбкой сказала Анна. – И не ссорьтесь больше с ним. Если вы сделаете это, у нас точно будут проблемы. Предоставьте это дело мне, я знаю, как обращаться с ним. У него ничего не получится, обещаю вам, и он отступится, ему надоест.

Жоан посмотрел на нее с надеждой, но сомнения так и не покинули его.

13

– Вы обратили внимание, как политика влияет на популярность нашего заведения? – спросил Никколо Жоана.

Они сортировали партию книг, доставленных из типографии Антонелло де Эррико, книготорговца из Неаполя. После того как все экземпляры были переписаны, они стали наводить порядок, расставляя их на полках в самой лавке и в залах. Оставшиеся книги отправили, как обычно, в хранилище. В этом случае они вносили новые записи в инвентарную ведомость, где указывали местонахождение книги и ее цену. Эта работа была нудной, но необходимой.

Жоан прекрасно понимал, насколько успех его дела зависел от сторонников Папы; тем не менее он был готов выслушать Никколо. Он ценил исключительные способности, которые проявлял флорентиец, добывая информацию, и уважал его за умение делать верные выводы.

– Узы, связывающие нас с Папой и его друзьями, очевидны. Хотя я уверен, что вы располагаете дополнительной информацией…

– Да, есть кое-что еще, – подтвердил флорентиец, глаза которого сузились, а губы растянулись в забавной и хитрой улыбке. – Посмотрите-ка.

Жоан понял, что его друг наслаждается моментом, и приготовился слушать. Флорентиец выложил на стол записки, в которых он связывал события, имевшие место с момента открытия лавки, с объемом продаж в ней.

– Совершенно очевидно, что военные действия сторонников Франции, когда она заняла Неаполь, и их союзников, среди которых выделяются Орсини, отняли у нас многих клиентов, – заключил Никколо, перечислив целый ряд событий. – Однако действия Священного Союза, созданного Папой для противодействия французам, и в особенности события, связанные с именем испанского генерала Гонсало Фернандеса де Кордовы, способствовали тому, что люди вдруг проявили интерес к чтению и лавка наполнилась клиентами.

Жоан рассмеялся.

– Совсем не обязательно было оперировать таким количеством цифр, событий и дат, чтобы прийти к подобному выводу.

– Однако есть еще один немаловажный фактор, значимость которого для этого заведения неуклонно возрастает.

– И что же за фактор?

– Ваша супруга. Постепенно Анна превратилась в одну из самых привлекательных женщин города, и для многих дам она является иконой испанского стиля в Риме, ее считают даже элегантнее Санчи и Лукреции. Синьоры, посещая лавку, чувствуют себя здесь весьма уютно, и эти встречи пользуются неизменным успехом.

Жоан кивнул. Он и сам это прекрасно знал. Успех Анны вызывал у него противоречивые чувства: смесь гордости и предубеждения; для него его жена была прекраснейшей в мире, и он предпочитал, чтобы другие мужчины не восхищались ее красотой и грацией так откровенно. Он ощутил колику в животе, вспомнив герцога Гандийского и разговор с Микелем Корельей. Хуан Борджиа стал главой клана каталонцев, и лавка Жоана, как доказал только что Никколо своими расчетами, полностью находилась в его руках. Жоан решил открыться другу.

– Вы знаете, что я обедал с Микелем Корельей.

Никколо кивнул.

– То, что произошло на днях между Анной и герцогом Гандийским, очень обеспокоило меня, и я не мог ждать, когда Микель посетит нас. – Жоан почувствовал, как от воспоминаний у него начинает закипать кровь. – Я попросил его о помощи, но вместо этого услышал совет, смысл которого заключался в том, что я должен смириться и искать выгоду в сложившейся ситуации.

– Что ж, эта лавка уже сама по себе является привилегией, которую Борджиа вам предоставляют, – ответил флорентиец.

– Прежде я оторву ему голову! – вскричал Жоан раздраженно. – И к черту лавку!

– Взвешивайте ваши слова, прежде чем произнести их, Жоан, – сказал Никколо озабоченно. – Думаю, вы не все знаете из того, что говорят о нашем друге Микелетто.

– И что же о нем говорят?

– Что его главной добродетелью является преданность. Это цепной пес, безраздельно преданный Борджиа. И он способен убить человека, а потом спокойно спать, как это делаете вы, убив, например, блоху. Он ни секунды не колебался, когда расправился со старыми товарищами по оружию, которых до того, как он решил, что они предали Папу, считал своими близкими друзьями.