На площади установилось гробовое молчание – люди снова затаили дыхание. Если папскому сыну не удастся вонзить пику в круп животного, то вероятность того, что он избежит удара рогом, была минимальной: в этом случае столкновение окажется фатальным для всадника и лошади. Цезарь прочно вставил ноги в стремена и, крепко ухватив пику, приготовился к столкновению. В следующее мгновение его пика с хрустом больше чем на пядь вонзилась в хребет быка, как раз в том месте, где он соединялся с костями передних ног. Прошло несколько секунд кажущегося оцепенения, и под натиском быка всадник и лошадь вынуждены были отступить, но в этот момент пика сломалась, и они отскочили вправо от быка, которому не удалось вонзить в них свои острые рога. Зрители бурно реагировали на происходящее. Цезарь отдалился от быка, но тут же направил свою кобылу в его сторону, чтобы снова вступить в схватку.

Бык, истекая кровью, стоял на том же самом месте. Тогда Цезарь спешился, передал поводья и пику одному из помощников, а другой принялся помогать ему освободиться от плаща. После этого Цезарь встал напротив быка – геральдического символа семьи Борджиа – и обнажил меч, лезвие которого блестело в лучах вечернего солнца. На стальном клинке было выгравировано: «Aut Caesar, aut nihil», что означало «Или Цезарь, или ничего». Эта фраза была девизом жизни папского сына. Он мечтал объединить Италию, низвергнуть мелких тиранов и коррумпированные республики и создать крепкую итальянскую нацию, которая изгнала бы французов, испанцев и немцев со своей территории, одновременно обеспечив ее защиту от турок. И он стал бы цезарем – императором, управляющим этими землями под протекцией Папы.

Держа меч в правой руке, а плащ в левой, Цезарь, гордо выпрямившись, храбро приближался к рогатому животному. Бык – весь в крови, смертельно раненный, но все еще очень опасный – ждал его на противоположном конце площади. Папский сын бросил молниеносный взгляд влево и увидел своего верного капитана Микеля Корелью, который с оружием в руке выглядывал из укрытия. Цезарь знал, что в случае необходимости Микель выскочит и встанет между ним и быком, чтобы своим телом защитить господина.

Бык двинулся с места всей своей огромной массой и неверным шагом направился в сторону человека.

– Цезарь или ничего. Слава или смерть, – прошептал папский сын эти слова, как молитву.

Не сходя с пути, он продолжал двигаться навстречу быку, держа перед собой яркий плащ, чтобы привлечь внимание животного. Многочисленные зрители со сжавшимся в комок сердцем, сдерживая дыхание, в полной тишине наблюдали за сценой. Бык уже был в прыжке, направленном на Цезаря, когда тот резко отклонился, взметнув плащ в воздух, и рогатый пролетел мимо него, не затронув. Площадь взвыла. Животное остановилось – за ним тянулась кровавая дорожка. Цезарь встал прямо перед ним на незначительном расстоянии, чтобы бык попробовал снова наброситься на него. Но этого не последовало, поскольку бык уже еле держался на ногах.

Тогда Борджиа отбросил плащ и, бешено вращая мечом над головой, стал приближаться к быку. Дойдя до места, где стояло животное, он быстро подошел еще на пару шагов, встал сбоку и, ухватив меч обеими руками, с огромной силой обрушил его на шею быка, голова которого отлетела в сторону, а тело еще несколько мгновений стояло на ногах, прежде чем свалилось на землю. Все присутствующие на площади в едином порыве поднялись, безумно крича: этот подвиг был из ряда вон выходящим. Не всякий хороший палач, орудуя остро заточенным топором, в состоянии одним ударом отсечь голову человеку. А шея быка в несколько раз толще человеческой. Подобный удар мог совершить только великолепный воин, привычный к сражениям на мечах. Все были потрясены тем, что этот мужчина, славящийся своей легкостью в танце, одновременно обладал недюжинной силой гиганта. Никто никогда ничего подобного не видел.

Папа, который все это время молился, поднялся и, воздев руки к небу, воскликнул:

– Хвала тебе, Господь! Хвала тебе, Бог мой! – И заплакал от избытка чувств.

Его сын, которому было всего двадцать пять лет, недавно завоевавший территории и крепости Форли, Фаэнца, Имола и Пизаро, помимо всего этого, являл собой образец беспримерной отваги и силы. И делал это перед лицом всех римских грандов, друзей, недругов и тысяч иностранцев, включая послов разных стран. Эта новость обойдет всю Европу, и слава клана Борджиа возрастет в несколько раз. Даже враги Цезаря восхищались им.

Цезарь, забыв о зрителях, приветствовавших его стоя, подобрал брошенный плащ и вытер им меч. Задумчиво прочитал выгравированную надпись.

– Что ж, сегодня это был Цезарь, – прошептал он одними губами.

После этого положил меч в ножны и, приветствуя собравшийся народ, направился к укрытию, где его поджидал Микель Корелья. Цезарь не собирался принимать участия в празднествах – ни этой ночью, ни во все последующие.

Со своей стороны, Жоан записал в дневнике: «Дай Бог, чтобы пролившаяся сегодня кровь быка стала последней, которая когда-либо будет пролита в Ватикане». Но ощущение надвигающейся грозы не уходило.

70

И гроза разразилась. Не та, которую ожидал Жоан, но она всколыхнула весь Рим пять дней спустя.

Тот день был праздничным. Церковь поминала мученичество своих покровителей – святого Петра и святого Павла. Кроме общего церковного праздника, семья Серра отмечала именины Педро Хуглара и Паоло Эрколе – римского бакалавра, который начал работать в лавке перед отъездом Никколо. Все обедали во внутреннем дворике, как и несколько дней назад в честь именин святого Иоанна, которые они отмечали с работниками и их семьями. Всего собралось около пятидесяти человек, поэтому застолье было шумным. Уже прошло больше двух лет со дня казни Савонаролы, место Джорджио в мастерских занимал Педро – после того как с блеском продемонстрировал свое мастерство переплетчика и печатника, а в книжной лавке заправлял Паоло. Находившиеся в изгнании флорентийцы вернулись на родину, и Жоан взял на работу испанцев, сицилийцев, неаполитанцев и множество римлян, преданных делу Папы. Дети Марии Андреу и Марти, которым было уже пятнадцать и тринадцать лет, стали подмастерьями и весело проводили время среди других подростков.

Обед проходил в непринужденной обстановке, все много смеялись, а во время десерта гости попросили Педро сыграть на гитаре. Сначала Педро аккомпанировал детям, а позже к ним присоединились и взрослые. У Педро был обширный репертуар песен на разных языках, и каждый из гостей с удовольствием слушал песни своей родины.

Жоан с удовольствием наблюдал за праздником; он положил руку на плечо Анне, которая тут же прижалась к нему, и оба посмотрели на детей: количество членов семьи увеличилось. Живой и веселый Томас, их маленький и такой долгожданный сын, которому уже было почти два года, радостно бегал, играя со своей двоюродной сестрой Исабель, первым общим ребенком Педро и Марии, всего на месяц моложе его. Эулалия была счастливой бабушкой, с умилением наблюдавшей за малышами и Рамоном, которому было уже четыре года и который тоже играл с другими детьми.

Мария поддерживала своего супруга, исполняя песни вместе с ним и прихлопывая руками, и Жоан, наклонившись к Анне, прошептал ей на ушко:

– Какая же они замечательная пара!

– Так же как и мы с вами! – смеясь, ответила она, а он посмотрел на нее полными счастья глазами.

После четырех яркое летнее небо вдруг потемнело и покрылось свинцово-серыми с синевой облаками. Они походили на неспокойное море с перекатывающимися по нему волнами. Подул очень сильный ветер, под резкими порывами которого стали раскачиваться росшие во дворе деревья.

– Все в дом! – крикнула Эулалия.

Они быстро собрали со столов посуду, а мебель перенесли в крытую галерею. Им едва хватило времени сделать это до начала грозы. Огромные капли дождя почти сразу же превратились в град. Градины размером с фасолину бешено стучали по полу и крышам; молнии освещали почти ночную темноту, а раскаты грома гремели один за другим. Это была гроза невиданной мощности, природный катаклизм, который поражает и пугает человека, навевая роковые предчувствия и мысли о Божьей каре. Почти все спрятались в доме, а Жоан, наблюдавший за этим явлением из галереи, вознес благодарность за то, что находится в этот момент на твердой земле, а не на галере.

Гроза продолжалась довольно долго, казалось, что небеса сейчас обрушатся на землю, но все закончилось так же неожиданно, как и началось, и снова яркое солнце озарило улицы Рима, полные бегущих по ним ручейков.


Но вскоре семья Серра испытала самый настоящий ужас.

– Папа умер! – кричали ребятишки на улице. – Папа умер!

– В него ударила молния! – голосила одна из женщин, которая вместе с прочими радовалась этому событию. – Его убила посланная Господом молния, и именно в день именин покровителя Церкви!

– Божья кара за его пороки! – вторила ей другая. – Дьявол уже забрал его душу в ад!

Жоан и Анна потрясенно переглянулись: они знали, что все это означало для них.

– Надо подготовиться к обороне, – сказал Жоан Педро и Паоло, которые изумленно наблюдали за царившей на улице неразберихой, и добавил: – Праздник закончился. Надо брать в руки оружие.

– Я стоял рядом с неаполитанским послом, ожидая, когда Папа примет нас, как вдруг мощный удар потряс все здание, а дверь, ведущая в помещение для приемов – зал Понтификов, где находился Папа, приоткрылась, – рассказывал Иннико д’Авалос, который тем вечером ужинал с семьей Серра. – Я бросился внутрь, вслед за мной вбежали гвардейцы, и мы все увидели огромное пыльное облако, медленно оседавшее под порывами ветра. Дождь лил через крышу, которая… исчезла. На месте, где до этого находился Папа, лежала куча обломков, а рядом с ней – двое мертвых слуг.

1500 год был особым, «священным» годом, и все посетители собора Святого Петра в Ватикане, купив индульгенцию, приобщались к великому событию: им отпускались все грехи. Предполагалось, что более двухсот тысяч паломников посетят Рим – эта цифра в пять раз превышала все население города, и Борджиа считали такое беспрецедентное количество гостей свидетельством славы и международного признания, достигнутого за время папства Александра VI.

Неаполитанцы были одной из самых многочисленных групп в этом море паломников, прибывших со всех концов Европы с намерением получить отпущение грехов. Они выделялись своей южной экспрессивностью и песнопениями, которые не прекращались, пока они следовали процессией по улицам с образами своих святых. Эти образы паломники привезли из Неаполя, утверждая, что они по своей чудотворной силе более действенные, чем римские. Губернатор острова Искья прибыл в Рим во главе многочисленной группы соотечественников, и семья Серра, узнав о приезде Иннико, пригласила его на ужин именно в этот день.

– Похоже, что, когда Александр VI занял свое место на позолоченном троне, на три ступени возвышающемся над полом, неистовый порыв ветра раскрыл окна и сорвал гардины. А громадный деревянный балдахин, украшенный золотом и серебром и убранный шелком, который висел над троном, опасно закачался, – рассказывал маркиз Жоану и Анне, которые в смятении слушали его. – Снаружи дождь лил как из ведра и было так темно, что, казалось, наступила ночь. Ночь, освещаемая сполохами молний и сопровождающаяся грохотом грома, который почти ни на мгновение не прекращался. Епископ Капуанский и слуги бросились закрывать окна, и, когда спокойствие вернулось в зал, Папа дал знак епископу, чтобы он впустил нас. В этот момент новый порыв ветра раскрыл настежь окна, свалив на пол слуг, пытавшихся их закрыть; тут же послышался страшный удар, и верхний этаж обрушился на понтифика. Думаю, что он не успел даже помолиться.

Вместе со стражниками мы бросились разгребать доски, камни и строительный мусор. И под огромным количеством обломков обнаружили тело Папы: похоже, что шелковые ткани и дерево балдахина смягчили удары. Он потерял сознание, его лицо было в крови, а на голове зияла рана. Но Папа был жив! И это казалось невероятным!

– Чудо! – воскликнула Анна.

– Ну да, отказавшись от мысли о Божьей каре, о которой все подумали, решив, что он мертв, – ответил Иннико, улыбаясь, – мы сразу же посчитали это чудом, когда обнаружили, что понтифик жив. А сейчас все твердят, что это было предупреждение Господне.

– Святой отец переживал смерть Хуана Борджиа, считая ее знаком Провидения, – пробормотал Жоан.

– О котором благополучно забыл, – уточнила Анна.

– Я не счел бы удивительным, если бы это было предупреждение, у меня нехорошее предчувствие. – Неожиданно тон маркиза приобрел оттенок конфиденциальности и таинственности.

Жоан судорожно сглотнул – у него тоже было предчувствие чего-то нехорошего. Анна смеялась, когда он говорил ей, что предчувствует опасность, и просил жену отдалиться от ее подруг Санчи и Лукреции. В эти моменты она спрашивала, не передали ли ему флорентийские монахи дар предвидения. Но книжная лавка была центром, где встречались разные политические группировки, люди обменивались новостями, имели место конфиденциальные разговоры, которые на самом деле были не настолько конфиденциальными, как думали сами их участники. Паоло, даже не будучи таким проворным, как Никколо, прекрасно знал, каким образом добыть информацию, которую впоследствии передавал Жоану. Со своей стороны, Иннико д’Авалос также обладал исключительной информацией о совершавшихся событиях даже раньше, чем они, собственно, и свершались, – не только в силу своего привилегированного положения в политических кругах Неаполя, но и по причине оказываемой им поддержки деятелям культуры и широкому кругу друзей, среди которых находились Жоан и Анна.