– Ваш человек произносил оскорбительные слова в адрес королей и Великого Капитана, – объяснил он. – Он должен ответить за то, что он сказал тогда. Его будут судить.

– Им же пообещали, что карательных мер не будет.

– Здесь военные, Жоан, – ответил тот, пожав плечами и погладив бороду. – Есть вещи, которые прощаются, но и те, которым прощения нет.

– Диего недавно исполнилось девятнадцать лет. Он очень молод.

– Разве он не мужчина, который взялся за оружие и мог убить? Разве он не угрожал и не оскорблял? Пусть же умрет как мужчина.

– Я хочу поговорить с Великим Капитаном, – заявил Жоан, чувствуя, как все внутри у него сжимается.

– С ним можно поговорить только после…

– После чего?

– После суда. – Наварро сделал недовольный жест.

– Не надо лгать, Педро, – произнес книготорговец с твердостью в голосе. – Вы же знаете, что суда не будет. Это решение было принято несколько дней назад.

– Сегодня генерал никого не примет. Даже не пытайтесь.

– Где парнишка?

– Вам не позволят подойти к нему.

– Неважно. Где он?

– На выезде из деревни, – уступил наконец Педро Наварро, опустив голову. – В направлении Неаполя. Когда войска пойдут маршем, они в любом случае увидят их.

Жоан повернулся, чтобы уйти, но наваррец удержал его за руку. Повернувшись, Жоан наткнулся на его мрачный взгляд. Наварро смотрел ему прямо в глаза.

– Мне очень жаль, Жоан, – почти тепло произнес он. – Мне тоже нравился этот мальчишка. Я попытался смягчить приговор, но слова парня были слишком обидными.

85

Жоан бросился туда, где стоял его конь, и с помощью Сантьяго, стараясь как можно быстрее, навьючил на него свою поклажу. Лагерь, укрытый погребальной дымкой, постепенно пробуждался, и вместо выкриков и острот, с которыми обычно просыпались солдаты, в тот день был слышен лишь шепот: новость быстро распространялась среди испанского войска. Книготорговец направил своего коня в сторону дороги на Неаполь и вскоре разглядел сквозь туман росшие вдоль дороги дубы, подсвеченные утренними лучами. С них свисали жуткие плоды: вздернутые солдаты группами по четыре и пять человек. Приблизившись, он увидел нечто, что не различил на расстоянии. У Жоана волосы встали дыбом от охватившего его ужаса. Между двумя дубами находился человек, проткнутый копьем, основание которого было прочно закреплено на земле. Людей расположили таким образом, чтобы их лица были обращены на дорогу, и солдаты войска, проходя мимо, смогли распознать их. Повешенные уже были мертвы, а многие из посаженных на кол еще переживали мучительную агонию.

Он ускорил шаг, надеясь, что Диего был одним из повешенных, но понял, что ошибался: как ему уже поведал Педро Наварро, юноша, приговоренный к высшей мере наказания, был одним из тех, кого насадили на пику. Конец пики должен был войти в анус, проткнув все внутренности, и через шею достать до головы. Однако это было сложно сделать, поэтому, как и в случае с Диего, конец пики торчал из другой части тела. Нижняя часть пики была надежно закреплена в земле, а сама она по вертикали прошла через все тело, так что другой ее конец торчал из верхней части груди на уровне левой лопатки. Тело Диего соскользнуло с древка, ноги подкосились, и он стоял на коленях в луже крови.

Жоан прыжком соскочил с коня и подошел к юноше, но один из солдат остановил его.

– Если вы дотронетесь до него, вас повесят, – предупредил он.

Жоан резко оттолкнул солдата и, подойдя к своему другу, увидел, что тот тяжело дышит через полуоткрытый рот. Услышав голос караульного, Диего приоткрыл остекленевшие глаза, увидел своего покровителя и, сделав усилие, прошептал:

– Дон Жоан.

– Да, мальчик мой, – сказал Жоан, стараясь справиться с комком в горле.

– Не оставляйте меня.

– Я здесь, я буду с тобой.

– Пить.

Жоан пошел за бурдюком и свинтил с него крышку, чтобы дать Диего воды, но солдат снова остановил его.

– Я сказал вам, что если вы дотронетесь до него, то будете повешены.

Жоан толкнул его и свирепо предупредил:

– Ну так смотри в другую сторону. Потому что если меня повесят, то прежде я убью тебя.

Солдат посмотрел на него. В правой руке Жоан держал бурдюк, а левой сжимал кинжал. Караульный несколько секунд смотрел на Диего, потом тяжело вздохнул и сказал:

– Поторопитесь. Вас не должны увидеть.

Он отошел на несколько шагов к дубам за своей спиной и уставился на повешенных так, как будто раньше не видел их. Осторожно, чтобы Диего не подавился, Жоан стал лить воду ему в рот до тех пор, пока несчастный не напился. Он убрал бурдюк. Наступило молчание. Время от времени Диего пробивала дрожь и он стонал, а кровь стекала по его ногам на землю. Жоан искренне желал, чтобы он поскорее умер и перестал страдать.

– Дон Жоан, – прошептал Диего, не открывая глаз.

– Да, Диего.

– У меня к вам просьба.

– Сделаю все, что смогу.

– Напишите моим родителям и скажите им… – Юноша замолчал, обессиленный, его снова пробила дрожь, и он застонал. – Скажите им, что я умер на поле боя…

– Я скажу им, что ты отважно сражался и с честью носил их имя.

Диего неслышно пошевелил губами, пытаясь произнести слово «спасибо», и на его лице на мгновение появилась тень улыбки. Может быть, в тот момент он вспомнил материнские объятия или девушку из своей деревни, в которую был влюблен.

Вскоре те слабые силы, которые еще оставались, покинули его и он с тихим стоном повис на пике, не позволявшей ему упасть на землю. Кровь продолжала струиться по его ногам. Жоан понадеялся, что юноша умер, но тот вдруг с шумом вдохнул, чтобы потом тяжело выдохнуть воздух.

В этот момент послышалась барабанная дробь, которая неумолимо приближалась, – это шли войска, держащие курс на Неаполь. Этот звук раздражал, он был неприятным и напоминал о смерти и казни. Услышав его, Диего, похоже, собрался с последними силами, приоткрыл глаза и снова заговорил.

– Дон Жоан… – позвал он слабым голосом.

– Да, Диего.

– Пожалейте меня.

Жоан молчал. Юноша просил убить его, покончить с его невыносимыми страданиями. Жоан потянулся к кинжалу, подумав о том, что за свою бурную жизнь убил нескольких человек по причинам гораздо менее достойным, чем эта. Если он убьет Диего, то избавит его от боли, хотя потом совершенно однозначно будет обвинен в этом и повешен. Караульные именно потому и были поставлены рядом с казненными, чтобы товарищи не ускорили их агонию. Жестокие мучения этих несчастных должны были послужить уроком всем остальным. Но не страх заставил Жоана убрать руку от оружия: он вдруг понял, что не в состоянии покончить с жизнью молодого человека.

– Потерпи еще чуть-чуть, сынок. Скоро все закончится, а я тебя не оставлю.

– Лучше бы тот француз убил меня в Сериньоле, – пробормотал Диего.

Юноша закрыл глаза, выдохнул, и его тело покинули те остатки сил, которые еще каким-то образом удерживали его. Он повис на безжалостной пике, поддерживающей его тело в вертикальном положении. Жоан теперь чувствовал себя виноватым в том, что спас ему жизнь в том бою.

В авангарде шли подразделения легкой испанской кавалерии и итальянская кавалерия под командованием семьи Колонна, за ними – немецкие ландскнехты; на значительном удалении от всех испанцев ехал верхом Великий Капитан. Жоан подумал, что, скорее всего, таким образом он хотел защитить себя от гнева своих соотечественников. В отличие от обычных маршей, войска шли в молчании, в такт со зловещими звуками барабанной дроби.

Гонсало Фернандес де Кордова ехал на своем коне, гордо выпрямившись, и если многие солдаты предпочитали смотреть прямо перед собой, то он, нахмурившись, гневным взглядом провожал каждого из казненных. Солдат, который охранял Диего, встал в приветственной позе, а Жоан постарался поймать взгляд генерала. Когда они встретились, он выдержал его взгляд, одновременно прошептав, так чтобы можно было прочесть по его губам:

– Будь ты проклят.

Этот обмен взглядами был тяжелейшим, в него Жоан вложил всю свою ярость и презрение, одновременно чувствуя силу Великого Капитана и его твердое намерение добиться победы любой ценой. Всегда, даже в самые критические моменты, он видел генерала Фернандеса де Кордову в хорошем настроении, даже улыбающимся, но эти его черты – упрямство и мстительность – раскрывали истинную суть этого человека.

За немецкой пехотой маршировала испанская, и лица солдат тоже были мрачными. Это жуткое зрелище предназначалось именно им. Там – уже мертвые или агонизирующие – были те, кто громче всех выступал за их общие права: более ясно выраженного и жестокого предупреждения, а также угрозы быть не могло. Жоан увидел среди солдат своего взвода Сантьяго, в глазах которого, расширившихся от ужаса, блестели слезы.

Некоторые старались не смотреть на своих товарищей, но по большей части солдаты не отводили глаз и, в отличие от проходивших в молчании остальных частей, громко выражали свои чувства.

– Их убили тайно! Если бы мы узнали об этом, то такого не случилось бы! – говорил один солдат в ярости.

– Мученики они! – кричал другой. – И приняли смерть, потому что требовали то, что причитается нам по закону!

– Мы будем чтить вашу память! – заявлял еще один. – Вас убили за то, что вы добивались выполнения законов, как славные солдаты в ушедшие времена!

Жоан не смог подавить слабую улыбку. Он испытывал удовлетворение, оттого что бойцовский дух этих людей, привыкших рисковать жизнью, не смогли сломить даже казни, какими бы варварскими они ни были.

Тяжелая испанская кавалерия, не принимавшая участия в бунте, шла в арьергарде. Во время прохода войск Жоан, стоявший рядом с Диего, не заметил никаких движений юноши и после того, как войска прошли, позвал вполголоса его. У ног Диего разлилась огромная лужа крови. Не получив ответа, Жоан предположил, что он мертв. Не касаясь юноши, Жоан, стоя напротив него, начал молиться.

Через некоторое время появились несколько солдат в сопровождении итальянских крестьян. Они начали рыть могилы, в то время как военные принялись снимать повешенных, а один из солдат, убедившись в смерти посаженных на кол, отрубал им головы. Так же он поступил и с Диего, не подававшим признаков жизни.

– Мне очень жаль вашего друга, – сказал Жоану солдат, охранявший Диего. – Он был так молод.

Жоан не смог сдержаться и поблагодарил солдата, которому ранее угрожал своим кинжалом, и обнял его так, как хотел бы обнять Диего. Человек не возражал и дал возможность книготорговцу держать его в объятиях столько, сколько тому было нужно. Затем Жоан дождался, пока Диего Гарсия де Бургос окажется под землей, в последний раз помолился и, сев на коня, поскакал догонять войско. Был весенний день, серый и хмурый. Никогда он его не забудет.

86

Через два дня, когда Жоан возвращался после офицерского обеда, состоявшего из похлебки и бобов и почти не отличавшегося от еды, которой он питался на галерах, ему повстречался Сантьяго.

– Вы слышали новость? – спросил солдат.

– Ты имеешь в виду весть о том, что Неаполь сдается без сопротивления, ведь так? – уточнил Жоан, испытывая внутреннее удовлетворение. – Не будет смертей и лишений.

– Но и мародерства не будет, – ответил Сантьяго, явно расстроенный.

Жоан подумал, что в свои двадцать лет его друг уже рассуждал как матерый солдат удачи.

– По крайней мере, ты увидишь Неаполь живым и твое тело останется в целости.

– Великий Капитан не хочет, чтобы мы насладились городом ни живые, ни мертвые. Он принял решение, что только небольшая часть войска войдет в Неаполь. А всем остальным он приказывает направиться на север, чтобы воспрепятствовать перегруппировке французов.

– Это разумно. Если город сдастся, то французы засядут в замках Кастель Нуово и Кастель делль Ово и понадобится совсем немного солдат, чтобы держать осаду.

– Нет. Для нас это совсем не имеет смысла, – проворчал Сантьяго, нахмурившись. – Великий Капитан сказал, что заплатит долги, когда мы прибудем в Неаполь, а сейчас хочет прогнать нас без оплаты. Но мы войдем в столицу королевства, хочет он этого или нет.

– Снова мятеж?

– Да, и так будет до тех пор, пока он нам не заплатит. В честь тех, кто, как Диего, погиб, защищая честь испанского войска.

– Что ж, я рад, – прошептал Жоан.

На следующий день Педро Наварро сообщил ему, что Великий Капитан был вынужден согласиться с большей частью требований, выдвинутых его людьми.

С чувством исполненного долга Жоан записал в своем дневнике: «Победитель в тысяче битв вынужден был сдаться самым низшим чинам своего войска. Как опытный генерал, он прекрасно понимает, насколько ценно отступление в нужный момент».


16 мая 1503 года Неаполь поднял флаги Испании, и Великий Капитан со своим войском и испанской пехотой в полном составе вошел в город под звуки барабанов, флейт-пикколо и труб. Город был украшен по-праздничному: ковры и флаги свешивались с балконов, гирлянды и триумфальные арки украшали улицы, а девушки бросали цветы проходящим парадным строем войскам. Гонсало Фернандес де Кордова с победным видом горделиво восседал на своем коне: получив обещание, что не будет мародерства и грабежа, город выдал ему значительные суммы, благодаря которым он смог выплатить большую часть долгов своему войску.