Жоан увидел одетого во все черное Фелипа, когда тот приближался к нему верхом на лошади. Камзол дознавателя инквизиции был застегнут на все пуговицы до самой шеи, на поясе висел меч, а на голове была широкая шляпа в итальянском стиле с двумя черными перьями. Его темные глазки с красными прожилками вперились в него, но Жоан не отвел взгляда.

– Я узнал, что ты открыл книжную лавку, – сказал он, обратившись к Жоану на «ты», как тогда, когда они были подростками.

Жоан кивнул. Ему приходилось смотреть снизу вверх, поскольку он шел пешком.

– Будь осторожен, – пригрозил Фелип. – Надеюсь, ты не забыл, чем закончилась история семьи Корро.

– Я не новообращенный, а старый христианин, – ответил Жоан, не опуская взгляда.

– Семья Корро занималась запрещенными книгами, а ты помогал им, – заявил Фелип, и в его голосе прозвучала явная угроза. А потом добавил с улыбкой: – Именно твое признание привело их на костер.

Фелип прекрасно знал, что этот намек окажется болезненным, и не ошибся.

– Это неправда! – воскликнул Жоан, чувствуя, как глубокая рана вновь открывается в его груди. – Я делал то, что мне говорили, и не знал, что эти книги были запрещенными. Я понятия не имел о том, что мои показания смогут навредить им.

– Я знаю, что ты нанес визиты губернатору и епископу. И что у тебя друзья в Совете Ста и в других учреждениях, – продолжал Фелип, не обратив внимания на его протесты. Было очевидно, что ему нравилось бередить старые раны. К тому же аргументы книготорговца не имели для него никакого значения. – Тем не менее ко мне ты не пришел. Ну так знай, что мы могущественнее, чем все они, вместе взятые.

– Кто это «мы»?

– Святая инквизиция.

– Если бы я и нанес им визит, то уж точно не тебе. Ты не инквизитор.

– В данном случае это одно и то же.

– Мне не в чем отчитываться перед инквизицией и нечего бояться. Я добрый христианин.

– Ну, это мы посмотрим, ременса.

Жоан вздрогнул, услышав угрозу, сопровождаемую старым оскорблением: ременса – так называли крестьян-рабов, и рыжий старался уязвить его, обзывая этим словом, когда они оба были подмастерьями в книжной лавке Корро. Довольный собой и уверенный, что он был причиной тревог Жоана, Фелип, не попрощавшись, пришпорил свою лошадь и продолжил прогулку.

Эта встреча вызвала у Жоана сильное беспокойство. Фелип Гиргос с первого взгляда узнал его, и ему было известно о его намерении открыть книжную лавку. Тем не менее он никак не демонстрировал этого, дожидаясь, когда Жоан вложит средства в покупку лавки, чтобы потом угрожать ему. Именно сейчас, когда семья Серра уже не могла передумать и устроиться в другом городе.

Жоан записал в своем дневнике: «Фелип готовит мне ловушку. Но он не торопится захлопнуть ее: ему хочется, чтобы я боялся его. Этот человек наслаждается страхом, который он внушает окружающим людям. Он ненавидит меня и хочет, чтобы страх превратил меня в раба. Как тех ременса. Но я должен победить страх и выполнить свою миссию. Ту миссию, которая в еще большей степени превращает Фелипа в моего злейшего врага».

106

Крепости Сесенья и Бертиноро сдались Папе по приказу Цезаря Борджиа, который он отдал из тюрьмы. Во всей Романье, верной сыну Папы Александра VI, оставалась лишь крепость Форли. Она не сдавалась, апеллируя к тому, что герцог не был свободным человеком и что отдавал эти приказы вопреки своей воле.


Прочитав эти строки письма, присланного ему Никколо из Флоренции, Жоан испытал смешанное чувство разочарования и грусти. То, что произошло с Цезарем, вызывало недоумение. Никколо искренне восхищался герцогом, был его другом. Никколо и Цезарь вели длительные беседы во время завоевания Романьи последним, и строки из письма свидетельствовали о том, насколько высоко Никколо ценил Цезаря, несмотря на свое предательство. Жоан спросил себя, чувствовал ли Никколо вину за предательство или считал его составной частью своей деятельности?


Последние каталонцы продолжали сопротивление, несмотря на то что их господин герцог был заключен в тюрьму, и только после того, как была потеряна последняя надежда на его освобождение, подчинились его приказам, прекрасно понимая, что он отдавал их скрепя сердце. У них не оставалось другого выхода. Они воспользовались абсолютным непрофессионализмом осаждавших, заняли замок и оговорили его достойную сдачу, включавшую значительную сумму в счет компенсаций офицерам и солдатам.

Никто не сомневается в том, что если бы Цезарь не угодил сначала в ловушку, расставленную Папой, а потом в ту, которую подготовила для него Испания, то при поддержке верных ему людей он смог бы вернуть утраченное в герцогстве Романьи, чтобы затем бороться за воплощение своей мечты об объединении всей Италии под своей властью.


Жоан не мог не улыбнуться, прочитав последнюю фразу. Неужели Никколо и в самом деле пытался убедить его в том, что сам он не приложил к этому руку? Неужели флорентиец считал его таким наивным? Или ему было стыдно за то, что произошло?


11 августа капитан Гонсало де Мирамонте вышел из крепости Форли военным маршем во главе двухсот арбалетчиков и прочих подразделений итальянского и испанского войск. Облаченный в свои доспехи, он гордо скакал на коне, высоко подняв голову и потрясая оружием. Солдаты, одетые в праздничную униформу, маршировали под бой барабанов и звуки флейт-пикколо не как побежденные, а как победители. Над ними развевались флаги Борджиа и Цезаря. Шедший во главе войска герольд выкрикивал здравицы Цезарю Борджиа, герцогу Романьи. Население Форли, к которому каталонцы относились с дружелюбием и в соответствии с принципами справедливости, немыслимыми для их предыдущих господ, приветствовало их криками «Герцог! Герцог!».

Этим актом завершилась деятельность каталонцев, и занавес истории окончательно упал за ними по завершении этого марша.


Через несколько дней Жоан получил из Неаполя письмо от Антонелло, которое дополняло описанные события.


Король Фернандо приказал перевезти Цезаря Борджиа из его комфортабельной тюрьмы в Кастель делль Ово в крепость острова Искья, которым управляет хорошо тебе известная Констанца д’Авалос. Там его заключили в камеру под названием «Пекло», – надеюсь, ты можешь представить почему. Король таким образом хотел предотвратить новые попытки Цезаря к бегству, одновременно ужесточив режим его содержания, чтобы заставить сдать крепость Форли Папе. Когда пришло сообщение о сдаче этой крепости – последнего из гарнизонов Цезаря, – то его тут же поместили на галеру, направлявшуюся в Испанию, обвинив в смерти его брата Хуана и зятя Альфонсо Арагонского. Не существует доказательств того, что Цезарь непосредственно приказал совершить эти злодеяния, хотя королю Фернандо все равно: он давно уже делает черную работу для Папы взамен на то, что тот обеспечит его короной неаполитанского короля.


Признаться, эти события не очень удивили Жоана, но очень опечалили. Это оказалось концом многих несбыточных надежд.


Жизнь семьи Серра продолжалась без особых происшествий, если не считать постоянных встреч с Фелипом. Дознаватель инквизиции, который ранее делал вид, что незнаком с ними, теперь часто появлялся у них на дороге – высокомерный, с угрожающим видом. Даже однажды остановил на улице Анну, которая вместе с Эулалией и одной из служанок направлялась на рынок.

– Вы – жена книготорговца, не так ли? – осведомился он, остановив коня на пути женщин. – Вы помните меня?

Анна слишком хорошо помнила его и, немного поколебавшись, решила все-таки ответить.

– Да, я его жена и прекрасно помню вас, – сказала она, стараясь придать своему голосу максимально возможную твердость и глядя ему прямо в глаза.

– Вот и не забывайте меня, а я в свою очередь сделаю то же самое: мои глаза и глаза моих информаторов всегда будут наблюдать за вами. – Он улыбнулся, и в его взгляде блеснула злобная искорка.

– Мне абсолютно все равно, что вы сделаете, – заявила Анна, гордо вздернув подбородок. И, обойдя лошадь Фелипа и лошадей двух солдат, сопровождавших его, продолжила свой путь вместе с Эулалией и служанкой.


– Думаю, что мы совершили ошибку, выбрав Барселону для проживания в Испании, – опустив голову, тихо сказал Жоан, когда после ужина они с Анной, Педро и Марией собрались для обсуждения ситуации. – Нам придется жить под дамокловым мечом травли, развязанной этим головорезом, который ненавидит меня и который одновременно представляет собой высшую власть в городе.

– Значит, для нас будет еще большей радостью выставить его на посмешище, – решительно заявила Анна. – Он нас не остановит.

– Нам придется принять дополнительные меры безопасности, – настаивал на своем Жоан. – К тому же мы не сможем печатать те книги, которые планировали.

– Я не думаю, что это была ошибка, – вступил в разговор Педро. – В наших беседах с Констанцей д’Авалос мы прежде всего решили, что главное для нас – это снова укрепиться в Испании. В Барселоне нас поддерживает семья, а вы, Жоан, пользуетесь заслуженным уважением как среди книготорговцев, так и в могущественной гильдии Элоев, которая считает вас одним из своих. Вы ни для кого не являетесь чужаком, несмотря на ваше десятилетнее отсутствие. Ваш друг Бартомеу – член городского Совета Ста, и он предлагает нам свои контакты для коммерческого распространения нашей продукции, в том числе запрещенных книг. Если мы не сможем печатать нужные нам книги в Барселоне, то как минимум обеспечим открытие книжных лавок в других городах.

– Когда барселонская книжная лавка окрепнет, мы откроем нашу собственную в Валенсии или в Сарагосе, как договаривались раньше, – сказала Мария. – В этих городах никто не сможет оказывать на нас давление и мы будем действовать более свободно.

Жоан посмотрел на Анну, которая улыбалась ему, и он в свою очередь улыбнулся сестре и зятю.

– Как мы и договаривались, вы всегда можете рассчитывать на нашу поддержку, – сказал он им.


– Вчера в госпитале Санта Креу умер моряк.

Жоан выжидательно посмотрел на Бартомеу. Как только его друг вошел тем сентябрьским утром в книжную лавку, он понял, что тот не на шутку взволнован. Поприветствовав книготорговца, купец взял его за локоть и мягко подтолкнул в сторону салона, который в это время был свободен от посетителей: ему не хотелось, чтобы кто-нибудь стал свидетелем их разговора.

– Слушаю вас, – сказал Жоан, заинтригованный поведением Бартомеу.

– Он только спустился на берег с судна, прибывшего из Валенсии, куда ранее приплыл на галере из Неаполя.

– Из Неаполя? – переспросил Жоан, не понимая, к чему клонит Бартомеу.

– Да. И догадайся, что это была за галера.

Жоан, будучи в полном неведении, лишь пожал плечами.

– Галера, которая доставила пленного Цезаря.

– И где теперь Цезарь?

– Заключен в крепость Чинчилья внутри полуострова, далеко от Валенсии.

– Его судили?

– Нет. Ему был вынесен приговор – тюремное заключение. Сколько будет длиться это заключение, зависит от воли короля.

– Цезарь по-прежнему олицетворяет собой угрозу для Папы. – Жоан, задумавшись, грустно улыбнулся. – Если бы король Фернандо поверил в то, что все те преступления, которые приписываются герцогу, на самом деле были совершены, он давно казнил бы его. Думаю, что на самом деле короля мало интересует то, кого в реальности мог убить Цезарь Борджиа. Он ограничился тем, что заключил герцога в тюрьму в Испании, подальше от понтифика, но одновременно напомнил Папе о существующей угрозе. Это своего рода гарантия, которая заставит Папу выполнять данные им обещания.

– Ты прав в своих умозаключениях, – прервал Бартомеу Жоана. – Но дело в том, что этот индивидуум – матрос, бывший тюремщиком Цезаря во время морского путешествия, считается жертвой проклятия.

– Проклятия?

– Да, проклятия, которое Цезарь, герцог Романьи, преданный Испанией, обрушил на Изабеллу и Фернандо, а также подданных их королевств.

– Какая глупость! И вы… верите в это проклятие?

– Я не знаю, было это проклятием или нет, но факт остается фактом: этот бедолага мертв.

– И врачи госпиталя Святого Креста говорят, что он умер от проклятия? – спросил Жоан со скептической улыбкой на губах.

– Нет, они этого не говорят. В действительности официально они ничего не говорят, ибо пока это тайна. Я имею конфиденциальные сведения только потому, что госпиталь подчиняется Совету Ста, а я являюсь его членом.

– И что же они говорят? От чего он умер?

– От бубонной чумы.

Улыбка стерлась с лица Жоана, а глаза округлились от ужаса.

– Бубонная чума! – пробормотал он после паузы, с трудом обретя дар речи. – Да поможет нам Господь!

107

По мере того как распространялась эпидемия, распространялись и слухи о ней. В глазах горожан читался страх, люди старались избегать зловонные места, хотя таковых в Барселоне имелось в изобилии. Тошнотворные запахи отхожих мест и сточных колодцев были непереносимы. Однако именно сточных ям и не хватало в городе: нечистоты скапливались на улицах и, несмотря на усилия Совета Ста, по приказу которого периодически производилась чистка, источали жуткую вонь. Смрад был еще более невыносимым там, где жители держали животных, в особенности свиней, употребление которых в пищу служило противоядием от другого вида чумы – инквизиции. Ко всему этому букету надо было добавить дурно пахнущие места работы кожевенников, использовавших мочу и экскременты для обработки кож, которые они вывешивали на улице. И хотя их мастерские располагались в малонаселенных районах, эти запахи подпитывали зловоние, миазмы и чуму, витавшую в воздухе в конце того лета.