– Вы, Жоан, заплатите штраф в двадцать фунтов за нападение на Фелипа по причине, которая была квалифицирована как личная и которая никоим образом не связана с его деятельностью как помощника инквизиции, – сообщил ему Бартомеу.

– Заплатить двадцать фунтов? – воскликнул книготорговец. – Да я с радостью заплатил бы двести, но только за то, чтобы хорошенько проучить его еще раз. Это же несправедливо. Неужели его никак не накажут за убийство Абдуллы?

– Он должен будет заплатить тебе двадцать фунтов – ту сумму, в которую оценили Абдуллу.

– Двадцать фунтов? – Жоан не мог поверить своим ушам. – Подобное преступление будет прощено за двадцать фунтов?!

– Ему было восемьдесят лет, Жоан. Мы видим его любящими глазами, а город должен определить его стоимость по рыночной цене. И они еще очень щедры. Никто не купит раба такого возраста.

Жоан закрыл лицо руками и отрицательно покачал головой.

– Я прекрасно понимаю твои чувства, Жоан, – сказал ему Бартомеу, – но подумай о реакции Фелипа. Он тоже вряд ли будет доволен этим решением, вот увидишь. Тем не менее в отсутствие главного инквизитора брат Жоан Энгера под влиянием приора Гуалбеса принял единственно верное решение – считать это дело вне компетенции инквизиции. Ты можешь возвращаться домой. Нам очень повезло. Ты свободный человек.

«Я – свободный человек? – записал Жоан тем же вечером в своем дневнике. – Как же мне хотелось бы им быть! Абдулла – раб! – был свободным по-настоящему».


Фелип вернулся к своим привычкам, среди которых его любимым занятием стало давление на книжную лавку. И теперь он делал это с еще большей яростью и злостью. Он грубо вваливался внутрь помещения, нагло разглядывал Анну и вел себя так, как будто находился в собственном доме. Первое время Жоана не было в лавке во время этих визитов, и он в ярости сжимал кулаки, когда ему сообщали о них.

В тот день, зайдя в лавку и увидев Жоана, Фелип на мгновение застыл в дверях, а потом показал жестом одному из своих людей, чтобы тот его сопровождал. Он оглядел книготорговца с головы до ног и, не поздоровавшись, начал перебирать книги, рассматривая их, а потом разбрасывая в беспорядке.

– Это место пахнет ересью, – с угрозой в голосе заявил Фелип.

Он продолжал брать книги с полок, оставляя их где попало. Затем дознаватель направился в сторону салона. Жоан сделал знак Педро, который подошел к охраннику, чтобы показать ему яркие страницы книги миниатюр потрясающей красоты.

Тот остановился и с восхищением стал рассматривать ее, а Жоан пошел вслед за Фелипом к салону. Рыжий, в полной уверенности, что рядом с ним охранник, взял еще одну книгу и, полистав ее, оставил посреди стола. А когда собрался взять следующую, почувствовал присутствие Жоана, который улыбался ему во весь рот. Фелип не успел даже шевельнуться: не сказав ни слова, книготорговец набросился на него и, схватив правой рукой за камзол, подтолкнул в сторону книжных полок, одновременно вынув левой рукой кинжал, который тут же приставил к горлу рыжего.

– Если я еще раз увижу тебя в своей книжной лавке, перережу глотку, – сказал он, чеканя каждое слово.

– Да как ты смеешь угрожать мне? – ответил Фелип, задыхаясь. Он чувствовал, как лезвие кинжала касается его горла. – Я дознаватель инквизиции!

– Да мне плевать, кто ты есть! Это мой дом, и сюда ты больше не войдешь.

– Я заявлю на тебя, потому что ты угрожаешь мне!

– Это гражданское дело, а не религиозное. Тебе понадобятся свидетели. Есть ли они у тебя? Я всего лишь предупреждаю, что если ты еще раз зайдешь сюда, то живым не выйдешь. И меня не волнует, что будет потом.

Они с вызовом уставились друг на друга, и Жоан с удовлетворением отметил, что в темных глазах его врага полощется страх.

– Ладно, – наконец выдавил из себя Фелип. – Я больше не зайду в книжную лавку. На самом деле мне это и не нужно – есть кому заменить меня.

Рыжий отвел рукой клинок, но Жоан снова приставил его к горлу Фелипа. Несмотря на опасность своего положения, дознаватель продолжил угрожающим тоном:

– И не сомневайся, что ты все равно станешь моей добычей и рано или поздно попадешь в мои сети. – На лице Фелипа появилась зловещая улыбка. – Лично я больше не зайду в твою книжную лавку, но спокойно жить ты не будешь. Я найду достаточный повод, чтобы донести на тебя инквизитору. И я что угодно могу сказать ему: ересь, колдовство, содомия, двоеженство… любая причина сойдет. Но не сейчас… через какое-то время. Каждую ночь, ложась спать, ты будешь гадать, приду ли я на следующее утро за тобой, чтобы отвести к инквизитору. Я не тороплюсь. Пусть это случится не сразу после этого разговора, но все равно случится.

– Ах так? – Жоан от злости сжал зубы. Он знал, что его враг любым способом выполнит свою угрозу.

Он снова надавил лезвием кинжала на толстую шею дознавателя, отпустил камзол, за который держал его, и тут же схватил за яички, скрутив их изо всех сил. Фелип взвыл от боли.

Солдат отвел взгляд от книги и жестом показал в сторону салона.

– Что это было?

– Ничего особенного, возглас изумления. В салоне у нас находятся потрясающие книги, – объяснил Педро, готовый в случае необходимости задержать его даже силой.

– Вот сейчас у тебя появился повод, чтобы донести на меня инквизитору, – сказал Жоан своему врагу, когда тот вновь смог дышать. – Давай, иди к своему шефу и скажи ему, если сможешь, что книготорговец оттаскал тебя за яйца.

– Ты пожалеешь о том дне, когда познакомился со мной.

– Я уже давным‑давно об этом жалею, – ответил Жоан. – А теперь твоя очередь жалеть о том, что ты познакомился со мной.

Вскоре Фелип вышел. Лицо его было бледным, и охранник спросил, почему он кричал.

– Ничего особенного, – ответил тот.

Дознаватель инквизиции не мог рассказать о происшедшем: он не хотел превратиться в посмешище войска. К тому же он знал, что брат Жоан Энгера не ставил его так высоко, как инквизитор Сотомайор, все еще находившийся в Кастилии. Фелип решил пока промолчать, но в душе поклялся, что никогда не забудет этого.

Фелип быстро вышел на улицу. Там он обернулся и, гордо выпрямив свое тучное тело, сказал Жоану, который наблюдал за ним, стоя у дверей книжной лавки:

– Клянусь, что ты еще вспомнишь обо мне.

Часть пятая

123

– Этот памфлет мы печатать не будем, – сказал Жоан, просмотрев лист с напечатанным текстом.

Напротив него стоял Рамон, которому уже было восемнадцать лет и который стал мастеровым в типографии. Он унаследовал иссиня-черные волосы своей матери и иногда, как и в этот раз, смотрел на Жоана обвиняющим взглядом своих темных глаз, которые напоминали первого супруга Анны – Рикардо Лукку. Рядом с ним стоял шестнадцатилетний Томас, который вскоре должен быть представить свой шедевр гильдии и стать мастеровым-переплетчиком. У него были светлые глаза цвета меда, как у его деда, каштановые волосы, как у Жоана, и высокий рост, как у его брата.

– Почему? – спросил Рамон.

– Как ты можешь задавать мне такие вопросы? – рассердился Жоан. – В этом памфлете критикуется продажа папских булл Римской церковью, которые прощают грехи и освобождают христиан от их обязательств в обмен на деньги. А также осуждаются расточительность нового Папы Льва Х и тирания инквизиции. Тебе мало этого?

– Но ведь это же правда, – ответил Рамон. – И люди должны знать об этом. Если мы тайком перевели и опубликовали такие книги, как «Речь о человеческом достоинстве» Пико делла Мирандолы, «Воспитание христианского государя» Эразма Роттердамского и кучу библий на разговорном языке, почему бы нам не сделать то же самое с этим правдивым произведением?

Жоан смотрел на них, не веря ушам своим. Они с Анной воспитали их в любви к книгам и ненависти к инквизиции. И сыновья с энтузиазмом участвовали в тайном печатании и брошюровке этих книг. Но Жоана поразила их неосторожность.

Стоял апрель 1514 года, прошло уже десять лет с момента возвращения семьи Серра в Барселону и девять – со дня трагической смерти Абдуллы, и они так же, как и в Риме, но с гораздо бо́льшими предосторожностями печатали книги без разрешения инквизиции, которой Католические короли своим указом от 8 июля 1502 года делегировали право предварительной цензуры.

Печатать тайно было относительно несложно, если набор шел вразрядку и в дело были вовлечены только несколько самых надежных людей. Жоан полностью доверял своим детям и тем работникам, которые за это время доказали твердость убеждений и преданность. Среди них был Льюис, старый друг Жоана еще по его ученическим годам в семье Корро, который оставил работу у своих родственников и вступил в дело в качестве мастера-переплетчика. Когда Мария и ее супруг Педро Хуглар отбыли со своими детьми в Валенсию, чтобы основать там собственную книжную лавку, Льюис также взял на себя типографию. В подвале находились вторая секретная типография и шрифты, отличные от тех, которые использовались в легальной типографии. Никто посторонний не мог контролировать выход бумаги, пергамента и кожи относительно легально напечатанных книг, потому что большая часть переплетенных книг были с чистыми листами – чтобы впоследствии писать в них. Сложным и опасным было их распространение, поскольку подобные книги не могли продаваться в лавке – даже постоянным клиентам и тем, кто пользовался полным доверием. Жоан вместе с Бартомеу и другими участвовавшими в деле перекупщиками разработал систему, которая заключалась в том, что запрещенные книги размещались в определенном месте, а деньги в другом; и то, и другое забиралось в определенное время, чтобы ответственные за операцию люди не видели друг друга. Именно таким образом, а также через уличных торговцев, в основном распространявших легальные книги, библии на каталанском и кастильском, запрещенные тексты доходили до людей, которые их заказывали.

– Вы уже взрослые и должны чаще пользоваться умом. Одно дело – печатать книги, не получившие разрешения или даже запрещенные, а другое – напечатать памфлет, направленный против Церкви и инквизиции. Неужели вы не понимаете, что это прямой путь в тюрьму и на костер?

– Ничего не случится, – настаивал Томас. – Мы все сделаем, как всегда, и никто ничего не узнает.

– Нет, сын мой. Мы и так подвергаем себя риску, – прервал его Жоан. – Времена изменились. Фелип Гиргос только и ждет одного неверного шага с нашей стороны, чтобы обрушиться на нас. До прошлого года мы могли позволить себе некоторую свободу, поскольку Жоан Энгера, друг аббата монастыря Святой Анны, был генеральным инквизитором Арагонских королевств и сдерживал дознавателя. Но сейчас оба они умерли, мы потеряли защиту в его лице и подвергаемся опасности. Пока ситуация не изменится, я прекращу печатание всех запрещенных книг в Барселоне. И естественно, даже речи не может идти ни о каких памфлетах.

– Инквизиция одерживает над вами верх, отец, – бросил ему в лицо Рамон. – Вы всегда говорили нам, что страх – очень сильное оружие.

Жоан отметил про себя, что удар был четко рассчитан, в особенности учитывая присутствие Томаса. Он сглотнул, – возможно, Рамон был прав.

– Не путайте смелость с неосмотрительностью, – веско ответил он. – Огонь инквизиции – настоящий, он обжигает так же, как и в домашнем очаге. Попробуйте дотронуться до него. В огне сгорели мои покровители – книготорговцы Корро, причем за гораздо меньший проступок, чем этот.

– Но кто-то же должен сделать что-то, дабы изменить порядок вещей, – заявил Томас. – А иначе это означает согласие жить в постоянном страхе перед инквизицией.

– Я уже сказал, что эти памфлеты мы печатать не будем, – категорично заявил Жоан, прервав Томаса. – Любая подпольная печать прекращается до нового распоряжения.

Юноши недовольно переглянулись и ушли, бормоча что-то себе под нос.

Жоан задумался. Уже не в первый раз они спорили на эту тему. Жоану не удавалось убедить юношей в обоснованности своих страхов, и он понимал, что они смотрели на него с долей презрения. Он задавался вопросом, действительно ли испытывал страх перед жутким запахом, исходившим от костра инквизиции? Неужели его мальчики чувствовали это и именно за это презирали его?


– Они молоды, кровь кипит в их жилах от несправедливостей, царящих вокруг, – сказала Анна, выслушав Жоана, поведавшего ей о своих сомнениях. – Вспомните себя в их возрасте.

Она смотрела на него своими зелеными глазами, которые за истекшие годы не утратили своего блеска и по-прежнему светились живостью и умом. В январе Жоану исполнилось сорок два, и Анне через несколько месяцев исполнится столько же. В ее черных волосах уже начала пробиваться седина, которую она закрашивала из кокетства, и он, любуясь ею, признавал, что его жена сохраняла все тот же лоск гранд-дамы, который приобрела в Италии. Анна до сих пор обладала той грацией, которой пленила его тридцать лет назад, когда он впервые увидел ее за прилавком на улице Аргентерия, где ее отец продавал драгоценности. Ее губы раскрылись в одной из тех улыбок с ямочками на щеках, которые обнажали белые, все такие же прекрасные зубы.