– Я тебя понимаю… – прервал его матрос. – Мой отец, когда братья ушли на заработки, выгнал меня на улицу попрошайничать. И если бы не капитан Джек, так мы его между собой называем, то гнили бы сейчас мои косточки в какой-нибудь сточной канаве в заброшенном пригороде Каира. И никто бы не оплакивал мое тело и не вспомнил бы мое имя.

Отто жалобно простонал и залпом осушил стакан.

– Мы с тобой так похожи… – едва ворочая языком, заявил Менкаура и ткнул пальцем в ключицу матросу. – Твои братья не принимали тебя в свою жизнь, мои братья принимали, но всегда давали понять, что я в их жизни лишний. Твой отец не хотел даже думать о твоем существовании, мой вечно требует от меня невозможного. А я даже букашку не могу убить нормально, сначала извиняюсь перед божьей тварью, спрашиваю, довольна ли она была своей жизнью. Печально… Вот мои братья всегда всё за меня решают и делают, а я вроде как неудачник… не при делах… Рожден не в радость, а в тягость.

Менкаура сложил губы трубочкой и печально покачал головой.

– Ты странно разговариваешь, – заметил Отто.

Менкаура удивленно вытаращил глаза и облокотился на деревянную раму распахнутого настежь окна.

– Почему странно? – спросил он. – Я говорю так же, как и ты.

– Нет. Твоя речь похожа, но лишь частично. Мои родители копты, и капитан этого судна копт, и вся наша команда, поэтому мы знаем этот почти забытый язык, но в наше время в Египте не говорят на коптском, это устарело.

– Я с детства говорю на этом наречии, и все мои предки говорили на нем, и весь наш народ.

– Ты постоянно говоришь о своем царском происхождении, ты правда веришь, что был фараоном? – удивленно рассматривая Менкаура, спросил матрос.

– А ты не веришь? – прищурив один глаз, спросил Менкаура.

– Я верю только в то, что могу увидеть и потрогать, – сделав глоток, признался Отто.

Тогда Менкаура, принимая слова матроса как предложение к действию, встал и вытянул вперед руки.

– Смотри, – заговорщицким голосом прошептал он.

Отто, покачиваясь, поднялся и до половины перегнулся через борт, не ожидая увидеть чего-то необычного.

Менкаура тряхнул головой, выпрямил спину и резко вскинул руки вверх. В тот же миг за судном выросла стена воды. И если присмотреться, пока судно еще не отдалилось от водяной стены, можно было заметить, как несчастные рыбы, попавшие в эту ловушку, мечутся из стороны в сторону, пытаясь спастись.

– Вот это магия! – восторженно воскликнул Отто и похлопал нового друга по плечу. – Как ты это делаешь? Ты колдун?

– Колдуны несут в себе зло, – почти обиженно ответил Менкаура. – Я сын бога.

По взгляду Отто фараон понял, что ему не верят, и, хлопнув себя рукой по лбу, громко, с вызовом воскликнул:

– Как доказать тебе?

– А что ты еще можешь?

– Не знаю, – задумался Менкаура. – Наверно, только это. На самом деле я рожден был в третий день Мехира, ровно 4500 лет назад. А мой отец…

Но Менкаура не договорил. Неожиданно у него за спиной возник Осирис и громко рявкнул на разболтавшегося сына:

– Достаточно!

Звук его громкого голоса эхом вылетел через борт и разлетелся над водой, оглушая всю долину. Менкаура вздрогнул и выронил стакан. Тот упал и вдребезги разбился.

Отто стоял не дыша и смотрел на хрупкого подростка, так отважно кричащего на неведомое матросу великое существо, умеющее поднимать пучины воды. Но вместо того, чтобы отвесить маленькому нахалу оплеуху и показать, кто из них сильнее, Менкаура виновато потупил взгляд и пробубнил:

– Я виноват, отец.

– Наверх! – приказал Осирис.

Менкаура склонил голову. Мальчик на глазах у пораженного матроса схватил фараона за ухо и потащил его на верхнюю палубу. Отто смотрел им вслед, пока они оба не исчезли. Он не мог понять, почему взрослые, крепкие мужчины так трепещут от одного звука голоса этого вульгарного и наглого сорванца. Чем-то он держит их, решил Отто, и поспешил вернуться к своей работе.

Но, оказавшись на верхней ступени, он почувствовал на своем плече тяжелую, словно свинцовую, руку. Отто обернулся и отпрянул. Из темноты вышел мальчишка, глаза его горели адским пламенем. Он приблизившись к матросу и выдохнул ему в лицо:

– Я могу надеяться, что все сказанное этим олухом останется только между нами?

– Да, мой господин, – неожиданно вымолвил Отто.

Мальчик оскалился в омерзительной улыбке и похлопал матроса по щеке. Отто почувствовал, как по его жилам пробежала волна леденящего душу страха, пробирая до косточек.

Убедившись, что матрос понял его просьбу, Осирис поднялся на палубу.

Менкаура сидел на диване рядом с братом и грустно смотрел вперед. Ветер развевал его волосы, на круглых щеках играл хмельной румянец. Хуфу строго отчитывал брата за устроенную демонстрацию силы. Все, возможно, прошло бы тихо и незаметно, не обернись Осирис как раз в тот момент, когда позади судна чудесным образом выросла прозрачная стена. Осирис сразу догадался, что это шалости его младшего сына, и поспешил вниз, чтобы остановить непутевого отпрыска.

Конечно, в глубине души ему было жалко младшего сына, ведь он не был таким, как его братья. Не радовал отца своей отвагой и мускулатурой. Менкаура был больше интеллигентом. Доброму по натуре, ему претило то, к чему всегда стремились братья. В отличие от братьев, он всегда старался быть разумным правителем, в нем больше преобладали человеческие качества. Он не наказывал рабов, общался с рабочими, не брезговал разговором с бродягами. Осирис любил мальчика за эту его слабость, но понимал, что сыну великого Осириса не подобает проявлять человечность. Сын Осириса должен быть непробиваемой стеной, каменной горой с ледяным сердцем, без принципов и сожалений. Менкаура не был таким.

Осирис грустно вздохнул и подошел к сыновьям. Поймав осуждающий взгляд отца, Менкаура виновато отвернулся.

– В следующий раз думай, прежде чем открывать рот, – прогремел Осирис.

– Да, отец, – не поднимая головы, промямлил Менкаура.

– Твоя беспечность могла привести к необратимым последствиям. Пока наш козырь – неожиданность. Но если боги узнают, что я вернулся, они могут напасть на нас, пока я еще не окреп, пока я уязвим. Ты понимаешь, чем ты рисковал, заливаясь вином?

– Да, отец, этого больше не повторится.

Осирис увидел в глазах сына раскаяние и опустился рядом с ним на подушки. Остаток пути они провели в молчании. Вскоре на горизонте появились знакомые очертания берега, где под толстым слоем песка, пыли и многовекового молчания скрывалась усыпальница Осириса. Именно там Исида сокрыла от глаз людских тело супруга в надежде, что он уже не вернется.

Заметив деревушку, уютно расположившуюся на берегу, Хафра сбавил темп ветра, и капитан направил судно к берегу.

Когда пассажиры сошли на берег, капитан перекрестился и, утомленный поездкой, укрылся в своей каюте на отдых.

Деревушка с небольшими домами, построенными из кирпича-сырца, и пыльными улицами являла собой истинное лицо настоящего современного Египта. Заметив приближение гостей, один из сидящих мужчин засеменил ко вновь прибывшим, предлагая свои услуги. Первой его реакцией при виде странных визитеров было презрение. Нелепые костюмы, смешные короны, лохмотья мальчишки не выдавали даже намека на наличие денег, но когда в воздухе блеснуло одно из многочисленных золотых украшений на руках фараонов, араб быстро подсчитал возможную прибыль и бросился кланяться гостям в ноги.

– Далеко до Абеджу? – сурово спросил Хафра, едва мужчина возник рядом.

– Не менее двенадцати километров. Пешком вам туда не добраться. Долго и утомительно. Посмотрите, господин, – араб указал рукой в сторону, где стояли жалкого вида верблюды. – Видите, какие красавцы! Корабли пустыни, великолепные животные. Сдам вам в аренду, совсем недорого.

Осирис сверкнул взглядом и уже собирался разобраться с наглым вымогателем, но тому на помощь, обрабатывать туристов, присоединились его товарищи. Окружив мальчишку и его странных провожатых, арабы затараторили на странном языке, предлагая свои услуги и перекрикивая друг друга. Поднялся такой гам, что Осирис не выдержал и громко крикнул:

– Довольно!

Все разом умолкли.

– Подготовьте четырех, – громко заявил Осирис.

– Но юный господин, я не могу доверить вам своих самых лучших верблюдов.

Осирис метнул в блеющего араба злобный взгляд, стянул с протянутой руки Хафры золотой браслет и отдал его арабу.

– Надеюсь, ты понимаешь, что твои жалкие клячи стоят много меньше, и я достаточно щедр к тебе, несмотря на твою наглость.

Глаза араба радостно блеснули. Он схватил украшение, потер его о рукав, лизнул, куснул и спрятал за пазуху.

– Вы поймите меня, юный господин, в наше время все только и норовят, что обмануть и ограбить. Это всего лишь меры предосторожности. Я всего лишь жалкий нищий из местной деревни, и кроме этих животин, у меня ведь нет больше ничего…

– Я не намерен выслушивать твои жалобы, и тем более не намерен более ждать! – строго оборвал араба Осирис.

Когда верблюды были готовы, выяснилось, что один из них хромает и не пригоден для передвижения. Другие торговцы радостно запрыгали вокруг потенциальных клиентов, но, к сожалению, верблюды были только у этого араба, у остальных были ишаки.

Не долго думая, Осирис указал на самого крепкого из кучи сбившихся животных. Когда ему подвели несчастную скотину, передал поводья Менкаура, чем вызвал у того грустный вздох. Араб, приведший ишака, услужливо склонился и протянул руку.

– Что тебе надо? – гневно воскликнул Осирис.

– Плату за мои услуги, – ответил араб, не поднимая головы.

Но вместо платы Осирис, разгневанный такой неслыханной наглостью, схватил плеть, закрепленную на седле ишака, и со всего размаха наградил нахала мощным ударом. Несчастный взвыл и заскулил, словно щенок.

– За что, юный господин? – обиженно воскликнул араб.

– За твою невиданную наглость, – сердито ответил Осирис.

– Но ведь Алиму вы заплатили, чем мой ишак хуже его верблюдов?

– Прочь! – прикрикнул Осирис и вновь замахнулся, запугивая араба.

Когда горстка перепуганных арабов вернулась к своим прежним занятиям, Хуфу подсадил Осириса на лучшего верблюда, а сам выбрал себе того, что выглядел более жалким, чем остальные. Лишь Менкаура, недовольно ворча, взобрался на ишака и сморщился от запаха, исходившего от животного. Это было достойным наказанием. Почувствовав унижение, он искренне осознал, что был неправ, и ему просто предоставили возможность подумать над своими ошибками.

Верблюды, как по команде, выстроились в караван и, медленно покачивая задней кормой, гордо зашагали, перебирая длинными тощими ногами по довольно приличной дороге в сторону Абидоса.

Ишак же принялся топтаться на месте, громко кричать, пытаясь стряхнуть с себя наездника, не желая повиноваться. Непокорность и упрямство – вот отличительная черта этих жалких созданий.

– Ну же, глупая скотина, – взвопил Менкаура, лупя ишака по тощим бокам. – Вперед!

Но тщетно: животное перестало брыкаться, но и двигаться вперед категорически отказывалось.

– Эй, брат! Твой благородный конь не желает везти твою царскую задницу! – не сдерживая веселья, громко загоготал Хафра.

Арабы, столпившиеся кучкой, тоже веселились, видя жалкие потуги Менкаура, пытающегося укротить вольный нрав животного. Фараон уже начал терять терпение, его ноздри расширились от гнева, и, не выдержав всеобщего веселья, Менкаура склонился к уху ишака и прошипел:

– Если ты еще раз опозоришь меня, я вырву твое жалкое сердце и проглочу его, пока оно еще будет биться.

Ишак вскинул голову, навострил уши, словно понимая каждое слово наездника, и рысцой засеменил вперед. Но эта победа над диким нравом тупой скотины еще больше развеселила братьев, и когда Менкаура, гордо выпрямив спину, проскакал мимо, Хуфу загоготал, а Хафра выкрикнул ему вслед:

– Наш Мени – укротитель ишаков!

– Молодец, братец, мы гордимся тобой, – поддержал его Хуфу.

Долго еще их громкий смех, больше похожий на гул парохода, не стихал в тишине пустыни. Даже Осирис хмыкнул, поддержав веселье старших сыновей.

Дорога к Абидосу шла через бескрайние поля, огороженные длинными заборами. Несмотря на темноту, Осирис отчетливо мог видеть перемены, произошедшие с его краем. Много времени прошло с тех пор, как он был здесь последний раз. Его дом, его обитель, его колыбель теперь стала чьим-то чужим пристанищем. Кто-то перекроил его прошлое и на чистом холсте нарисовал свое будущее. Словно его хотели вырвать из памяти, вычеркнуть из истории Черной земли. Осириса помнили лишь как божество загробного царства, но никто не желал его помнить как великого и справедливого правителя. И он знал, кто стал виной его позора. Он знал и, сидя в темнице, поклялся отомстить предателям.

На горизонте появились очертания храма, и, едва заметив изменения, произошедшие с его обителью, Осирис напрягся, и желваки на его скулах заходили от праведного гнева. Он видел, что нет больше его аллеи, ведущей к храму, нет больше его обелиска, возвышающегося там, где солнце уходит на покой, и нет больше монументальных статуй, гордо возвышающихся над долиной Великой земли. Вместо этого их взгляду открылся полуразрушенный, заметно измененный вход в храм.