Подходя к остановке, я вдруг увидела на скамейке одинокую фигурку в длинном сером пальто и шляпе. Это была Настя. Она толи глубоко задумалась, толи уснула. Я подбежала и принялась тормошить ее, она, видимо не сразу узнав меня, чуть не кинулась в драку, но во время опомнилась.

— Настя, все хорошо, это я, — заговорила я, уворачиваясь от ее ладони, — Ты почему одна? Где Илья?

— Где ты была?! — вместо ответа заорала она мне в лицо, опуская руки.

— Не спрашивай! — сказала я и сначала расхохоталась и потом разрыдалась на ее плече.

Настя меня поддержала в этом полностью. Мы смеялись и плакали каждая о своем.

А когда, наконец, перестали, Настя глубокомысленно изрекла:

— Хочешь новость? Илюша — козел и бабник!

— Это не новость! — возразила я и протянула ей почти опустевшую мятую пачку.

Она вытащила сигарету, чиркнула зажигалкой, закурила.

— А я теперь снова одна, мы с ним поссорились, — объявила Настя, выдыхая сигаретный дым и хрипло хохотнув.

— А я с Иваном, в душе… — начала говорить я, но смутившись, замолкла.

— Трахалась?

— Нет, что ты, просто мылась.

— Хереново, — протянула Настя и обняла меня.

***

На следующий день в колледже мы были вдвоем с Олей. Оказалось, Кащ простыл и слег с больным горлом, наверно тоже ночью гулял под дождем. А что случилось с Иваном, было неизвестно. Увидев, что его нет, я и расстроилась и обрадовалась. При каждом воспоминании о той ночи у меня ныло в груди. Хотелось снова прикоснуться к нему, вдохнуть его запах, почувствовать тепло и вкус его губ. Но надо было еще решить, как вести себя дальше.

В нашей старой компании еще в "Амальгаме", если двое целовались, и уж тем более, если вместе провели ночь, то уже считались и считали себя парой. То есть наличие поцелуев привносило определенность в отношения. А у меня в отношении к Ивану никакой определенности не было. И я не знала, как он будет себя вести, когда мы встретимся. Будет ли все как раньше? Или он будет активно проявлять свои чувства? Он сказал, что будет ждать, сколько нужно, но, сколько он думает, мне нужно? Неделю? Месяц? Год? И нужно ли мне вообще, чтобы он ждал? Решусь ли я когда-нибудь? Люблю ли я его настолько, чтобы сделать этот шаг?

От всех этих мыслей мне было тошно, грустно и стыдно. Оля, заметив мое состояние, спросила, что происходит. Я понимала, что хочу с кем-то поделиться своими переживаниями, поэтому мы договорились после всех пар пойти в столовую и обсудить мою проблему за чаем с молочными коржиками.

Я долго не могла решиться, ходила вокруг да около, переводила разговор на другую тему, но Оля была неумолима, и на четвертом коржике я выложила ей все. Про историю с Ромкой, про чувства к Ивану, про мой вопрос и его честный ответ. К концу рассказа я готова была разреветься. Оля слушала очень внимательно, и когда я закончила, вынесла окончательный не подлежащий обжалованию вердикт:

— Ну, ты и дура!

— Я знаю, Оля, но все сложилось так непредсказуемо. Я думала, мы спокойно сходим в «Саббат», потусуемся, а потом, утром он проводит меня домой, и все будет как обычно, — со слезами в голосе ныла я.

— Нет, я все понимаю: ну пошли в клуб, ну поцеловались, ну захотели переспать… Но зачем ты спросила его? Кто тебя тянул за язык? — возопила Оля, хватая себя за волосы, будто желая их вырвать.

— Ну как я могла не спросить? Мне же надо было узнать это, — жалобно подвывала я.

— Если бы ты не спросила, у вас бы все получилось, и все было бы нормально, и сейчас ты бы тут не сидела и не обжиралась углеводами, готовая умереть! Теперь, он будет думать, что он у тебя первый, будет волноваться, бояться, стесняться, и скорее всего опять ничего не будет! Ничего хорошего, я имею в виду, — Оля все говорила беспощадным голосом, и в то время как до меня начал доходить смысл ее слов, по моим щекам все-таки побежали слезы.

— Оля, — медленно сказала я, глядя в одну точку, — я потеряла его навсегда!

— Ну-ну, не навсегда, — Оля успокаивающе погладила меня по голове, — ты же знаешь, любовь преодолевает все, а если не преодолевает, то это не любовь!

— Из-за своей глупости, я никогда теперь этого не узнаю, — сказала я.

В этот момент я поняла настолько отчетливо, насколько это вообще было возможно, что Оля права. Я все испортила. Больше никогда между мной и Иваном не будет такого же чистого и истинного чувства воссоединения, такой открытости и безмятежности, как в ту ночь. Я прокручивала в голове все мельчайшие детали, вспоминала с нежным трепетом самые классные моменты и спотыкалась о свой проклятый вопрос: «ты когда-нибудь делал это?»

О чем я только думала?! Страх сделал из меня настоящую идиотку! Осознав это, мне захотелось убежать как можно дальше, чтобы больше никогда не видеть Ивана, не слышать его голоса и не чувствовать на себе его теплого любящего взгляда. Я ненормальная истеричка, я не достойна любви!

— Оль, может мне забрать документы из колледжа и уехать из страны? — спросила я Олю, сосредоточенно жующую коржик.

— Не говори ерунды. Все еще можно исправить, пригласи его в кино, потом в гости, выпейте шампанского, или лучше вина, только не красного, от него губы темнеют, — заговорила Оля, — и главное, больше не касайся этой темы, пусть все будет естественно!

— Мне бы только увидеть его, — сказала я, вздыхая, — а там будь, что будет!

— Ты только все хорошенько обдумай, — посоветовала Оля, — а то пахнет все какой-то подставой, если честно. Сама посуди, пришел, тебя опоил, из клуба увел, тут же квартира нашлась свободная, душ там, постель, атмосфера подходящая. Такое чувство, что все было тщательно спланировано, но ты в последний момент ушла из его сетей. Другое дело, конечно, если ты сама этого хотела.

— Ты права, Оля, — ответила я, — кругом права. Возможно, у него был план, но даже если так, я бы не возражала. И он мне действительно нравится. Он так долго не решался ничего сделать, а тут, словно плотину прорвало. Только я все испортила.

— Обдумай все и прими решение, — глубокомысленно подытожила Оля, дружески погладив меня по спине.

— Слушай, — спросила я, — а у тебя с этим как?

— С чем именно? — не поняла Оля.

— Ну, с сексом, же, — горячо пояснила я.

— Да, как у всех, обычно. Я если хочу секса, то занимаюсь им, а не задаю дурацких вопросов, — спокойно ответила Оля.

— Прямо так? — поразилась я.

— А как? Все гораздо проще, чем ты думаешь, так что не парься.

— А что Кащ по этому поводу думает? У него нет ревности?

— Какой ревности? Мы же с ним друзья, — пожала плечами Оля.

Иван не показывался в колледже еще целых три дня. Уже и Кащ успел вылечиться и стал ходить на пары, а Ивана все не было. Я расспросила всех наших, с кем он более — менее дружил, всех знакомых из общаги, но никто ничего не знал. В общежитии Иван не появлялся уже недели две.

К пятнице я была уже сама не своя от беспокойства. Я решила, что после учебы поеду на квартиру его друга, туда, откуда так позорно бежала ранним воскресным утром. Конечно, я совершенно не помнила ни номера дома, ни подъезда, но надеялась, что смогу вспомнить на месте. Решила, что найду эту квартиру и буду дежурить под дверью, пока не появится Иван, или кто-то, кто сможет сказать мне, где он.

На четвертой паре должен был быть семинар по маркетингу. Обычно на маркетинг группа являлась в полном составе, даже самые отпетые прогульщики знали, что лучше прийти и честно получить «неуд», если не выучил, чем прогулять. Маркетинг вела декан нашего факультета, которая обладала соколиным зрением и уникальной памятью. Она знала по имени и в лицо каждого студента и без труда могла вычислить и запомнить, кто был на ее паре и вообще в колледже, а кого не было. А кроме того она могла за один прогул назначить столько отработок и рефератов, сколько не было задано по остальным предметам, вместе взятым за все годы учебы. Единственной причиной отсутствия на маркетинге, которою она бы признала уважительной, наверно была смерть студента, ну или нахождение в коме, в крайнем случае.

Словно стадо смирных овечек, мы послушно сидели за партами в ожидании начала семинара. Деканша, хищно посматривая на нас поверх очков, готовилась назвать имя первой жертвы, то есть того, кто начнет отвечать на ее каверзные вопросы.

В этот момент в дверь аудитории кто-то робко постучал, и, не дожидаясь ответа, открыл ее. Это был Иван. У него был такой вид, словно его провернули в мясорубке. Всклокоченные волосы стояли пучками в разные стороны, из-под заношенного серого свитера торчал край мятой рубахи, джинсы и ботинки были в пятнах ни то грязи, ни то глины. Вся правая сторона его лица была в ссадинах и кровоподтеках, костяшки пальцев на руках были сбиты.

- Ольга Борисовна, извините, разрешите войти, — слабо проговорил Иван.

— Новиков, ты что, с войны? Почему такой вид? — скорее удивившись, чем разозлившись, спросила деканша.

— Извините, — снова буркнул Иван, — так вышло. Разрешите мне войти.

На него было жалко смотреть. Было видно, что ему плохо, стыдно и наверняка больно, но очень нужно попасть на этот проклятый семинар.

— Ну, хорошо, — смягчилась деканша, — сходи, приведи себя в порядок, и можешь присутствовать.

Иван покорно удалился, а деканша вызвала к доске Саню Каща — рассказывать про жизненный цикл товара. И Саня, неимоверно страдая, принялся извлекать из закоулков памяти слова: «внедрение», «рост», «зрелость» и «спад». Впрочем «внедрение» никак не вспоминалось, и он упорно назвал его «введением».

Минут через пять, вернулся Иван не слишком-то изменившийся. Место рядом со мной заняла Оля, и он прошел мимо, за парту позади нас, лишь окинув меня взглядом полным тоски.

Конечно, я была безумно рада его видеть, но его вид вызывал беспокойство. Мне нужно было узнать, что с ним произошло, и где он пропадал все эти дни. Но я не рискнула писать ему записку. Маркетинг был единственным предметом, на котором мы с Иваном не переписывались из чувства самосохранения. Сгорая от любопытства и нетерпения, я не могла дождаться окончания пары. Отвечая у доски, я не отрывала взгляда от Ивана, говорила на автомате, лишь бы скорее отмучаться и сильно удивилась, когда деканша поставила мне «отлично». Едва семинар закончился, я подошла к Ивану. Эта пара была последней, и мы могли, наконец, спокойно поговорить.

— Привет, ну что с тобой было? Где пропадал? — нетерпеливо стала спрашивать я, усаживаясь на стул возле него, еле сдерживаясь, чтобы не схватить его за воротник и не начать трясти.

Иван вздохнул и посмотрел на меня с болью во взгляде.

— Было дело, — нехотя ответил он, — сейчас все нормально.

— Я жажду подробностей! — не унималась я.

— Ник, все не важно, пойдем, я тебя домой отвезу, — сказал Иван уже с более теплыми нотками в голосе.

— Отвезешь? На чем? — удивилась я.

— На машине, на чем еще? — ответил он и вдруг привычно добродушно улыбнулся.

Машина Ивана стояла на парковке за колледжем и представляла собой древнюю «Жигули двойку» цвета спелой хурмы, с треснутой фарой. Ее борта и двери были покрыты все той же грязью, что и джинсы Ивана.

Я опасливо села рядом с ним на пассажирское сиденье, захлопнула дверцу и почувствовала гадкий запах, наполнявший весь салон, как будто смесь табачного дыма, мокрой собачей шерсти и одеколона «Доллар» — излюбленного парфюма торговцев с вещевого рынка.

— Откуда у тебя это сокровище, — спросила я, оглядывая пыльную приборную панель, рычаг коробки передач с розочкой на рукоятке, и лежащую рядом пачку сигарет «Балканская звезда».

— Все тебе надо знать, — шутливо-ворчливым тоном произнес Иван.

— Ну, расскажи, я же не отстану, — продолжала я.

— Да Вовкина это, брата старшего тачка. Его соседская гопота за долги прессанула, на счетчик поставили, пришлось ехать домой, в Североуральск, впрягаться. Застрял там, еле вырвался. Вовка сам мне машину отдал, чтобы они не забрали. Да, я еще баблом ему помог, чтоб отсрочку дали, — поморщившись, стал объяснять Иван, — махач, конечно был что надо, но наша победила. Хотя могли и на перо посадить, — произнес Иван с каким-то нездоровым блеском в глазах и вдруг грубо выругался, — Зато я теперь на колесах, — продолжил он, — будет теперь на чем мою кошечку возить, — сказал он и криво усмехнулся и подмигнул мне.

Затем Иван с улыбкой и как-то уж очень по-свойски положил руку мне на бедро.

Я вздрогнула. Я не узнавала его. Все это выглядело как-то не так, неправильно, отталкивающе и даже гнусно, что ли. Значит, он ездил в свой город, дрался там в каких-то разборках, «отжал тачку». А теперь вот приехал этаким «героем» к «своей кошечке». Невинный ценитель вин и московских рок-клубов, для которого «Саббат» — дыра.