— Где она? С ней что-то случилось, Саш? Что? Да, не молчи же, Сашка?!

Уж этот мужчина, столько времени проводя с ними за последние недели, точно знал, что Настя никогда не пропускает тренировок Саши.

— Ее забрали. — Выдохнул Саша. — Все. Увез… ли. Кто-то. Не знаю. Не пустили ко мне. Даже не прощались. И куда — не знаю. — Сбивчиво попытался объяснить он, как мог. — Все. Забрали.

Саша уставился глазами в лед. Голова казалась чужой, тяжелой, и язык не слушался. И в животе болело все так же сильно. И в груди пекло.

Дмитрий Валерьевич помолчал несколько минут, после чего надавил ему на плечо.

— Саш, давай, поднимайся, парень. Знаю, верю, что тяжело. И больно. Но если ты сейчас еще и заболеешь — никому легче не станет. Мать знает, где ты?

Саша покачал головой, но поднялся, опираясь одной рукой на ограждение.

— Давай-ка, я тебя домой отведу. На тренировке тебе нечего сегодня делать. — Решил Дмитрий Валерьевич. — Эдуарду Альфредовичу я все потом объясню. А ты дома нужнее. Маме твоей, тоже, нелегко сейчас, наверное. Она же Настю, не меньше тебя любила. Как родную

Сашке захотелось закричать, топнуть ногой, поспорить.

Никто не любил Настю, как он! Даже его мама. Никто! И она никого так не любила, как его. Она же его лучший друг! И была, и будет! Его!

Но он не стал этого говорить вслух. Понимал, что Дмитрий Валерьевич прав, может и не во всем, но во многом. И он своей маме сейчас нужен. И она ему — тоже. Потому Саша послушно пошел следом за тренером.

— Прорвешься, парень. — Негромко заметил тот. — Ты прорвешься. Сильный. И Настя твоя — сильная. Не грусти раньше времени. Постараемся узнать, куда ее перевели. Съездим, поговорите. Переписываться, хотя бы, сможете.

И он поверил. Как-то легче стало. И отпустило внутри что-то. Он ее найдет, обязательно. А там — там они еще что-то придумают.


Однако им так ничего и не удалось узнать. Сколько не звонила начальству Вера Семеновна, сколько не писала обращений в социальную службу его мама — никто не сказал им, где Настя. Недели шли, превращаясь в месяцы. Началось лето. Он сам, в одиночестве, даже от мамы тайком, отметил ее день рождения. С горечью, и слезами, которым уже не дал пролиться из глаз.

Саша повзрослел после того дня. Понял вдруг, что есть вещи, на которые даже его мама не в силах повлиять. Никто не может. И что, как бы сильно ты не любил кого-то, у тебя могут отнять этого человека, не спросив, и даже не дав попрощаться.

Он стал взрослым. Не столько физически. В душе.

Дмитрий Валерьевич с Альбертом Романовичем уехали в свою страну, и теперь первый регулярно звонил его маме. Саша продолжал ходить в секцию и надеяться, надеяться…

Но ничего не менялось. За три месяца они не узнали о Насте ничего. А потом — в августе, его с мамой пригласили на «смотрины» в команду. Мама не заставляла, говорила, что они могут остаться и продолжать искать. Но он по ее глазам видел, что веры в успех у мамы уже не осталось. И Саша так не хотел, чтобы мама снова была несчастна как тогда, когда они ушли от папы. И не только потому, что он может упустить такой шанс. Но и из-за Дмитрия Валерьевича, который, похоже, настолько сильно ей нравился.

Он не смог отказаться. Не смог. На их семью и одного несчастного хватит. Маме страдать необязательно. И двадцатого августа они уехали в Россию, понимая, что, вероятнее всего, не вернутся. По словам и Дмитрия Валерьевича, который приехал им помогать, и Альберта Романовича, который и звонил им, приглашая — тренера основной команды очень заинтересовались подрастающим игроком. И если только сам Сашка не подведет — его готовы тренировать и «растить» для основного состава команды.

И он уехал, настроенный работать столько, сколько понадобится. Но с пониманием, что иногда даже осуществление самой заветной мечты не приносит радость.


Ночи становились все холоднее и легкая курточка, которая сильно износилась за эти месяцы, уже не согревала, не спасала от пробирающей дрожи. Когда она находила какой-то подвал или чердак, где можно было поспать ночью, это не имело значения. Но сегодня Настя брела по улице, и холод заставлял ее зябко обнимать себя руками, а кожу покрываться противными мурашками. Она старалась не обращать на это внимание. Просто брела вперед, переставляя уставшие ноги, и убеждая себя, что осталось совсем немного. Она так долго шла. Так долго…

Но теперь, уже немного осталось. Совсем чуть-чуть, и Настя найдет то, что ищет. Главное, что удалось вернуться в свой город.

Так странно, тогда, весной, когда ее забрали, дорога до приюта заняла пять часов на микроавтобусе, в котором, кроме Насти, ехало еще четыре ребенка. Назад же она добирается уже четвертый месяц. Почему? Почему она такая маленькая? Почему такая глупая? Почему столько раз умудрялась теряться и идти не в ту сторону? Ведь, чего проще, иди себе вдоль трассы… Но, на самом деле, все было совсем не так просто.

Рука болела. Не осознавая, Настя потерла плечо ладонью и поморщилась от ноющей боли. Почему-то рана никак не заживала полностью. Покрывалась коркой, вроде бы. Но из-под той, то и дело, начинал сочиться гной, а кожа вокруг давно стала одутловатой и синюшной. Впрочем, Настя уже настолько привыкла к этой боли, что, чаще всего, и внимания не обращала. А ведь именно после того, как она получила эту рану, и решила сбежать.

Вот так, волей-неволей, но ее мысли постоянно возвращались туда, к тому моменту, как ее увезли. Неожиданно. Ни о чем не предупредив. Кода-то Настя мечтала о том, что ее документы, наконец, восстановят и она сможет общаться со сверстниками. Но то было до того, как она познакомилась с Сашкой.

Саша… При любой мысли о нем ей так хотелось плакать, что дыхание пропадало, а в груди все, словно горело. Ей так хотелось домой, к нему, к тете Наташе. А эти люди даже не позволили им тогда попрощаться. Она плакала всю дорогу в автобусе. Тайком, чтобы никто не видел. Уставилась в окно и ни на кого не обращала внимания. Настя даже не представляла, что ждет ее впереди и, если судить о тех, кого вместе с ней везли в приют — хорошего в этом будущем было мало. А она могла думать только о тех, кто уже остался позади.

Почему?! Почему кто-то дал право чужим, незнакомым ей людям решать, как поступать с ее жизнью? Почему? Они же ничего не знают о ней, не интересуются тем, чего она хочет и о чем мечтает. По какому праву они забирают и увозят Настю от людей, которые ее любят? Которых так сильно любит Настя? От Саши…

Но ее мнения не собирались спрашивать. И слишком скоро Настя поняла, что совершенно зря мечтала покинуть свой детский дом «Солнышко». Приют, куда ее перевели, был переполнен. Государство не имело возможности выделять много денег на сирот, и с каждым годом детских домов становилось все меньше. Здесь под одной крышей собрали и тех, кто с детства воспитывался в приютах, подобно самой Насте, и тех, кто слонялся по улицам, попрошайничая или воруя из-за того, что их родители вели не самый законопослушный или образцовый способ жизни. Было тяжело, очень. Эти дети… Они и детьми, кажется, не были. Насте они казались взрослыми, даже те, кто был младше ее самой. И не сразу она поняла, что это последний год, полный любви и внимания Саши и его мамы, сделали ее такой. Других же воспитанников этого приюта жизнь так не баловала. И они стали жестокими, злыми. Настолько, что Настя пришла в ужас от того, куда попала.

В первый же вечер ей устроили «темную» в туалете. И только своевременное появление воспитателя, спасло Настю и еще двух девочек из новеньких, от серьезных травм, хоть они и отчаянно дрались, защищаясь от тех, кто давно жил здесь. Тогда она отделалась несколькими синяками и царапинами от ногтей. Но чем дальше, тем злее становились дети. А воспитатели, по большей части, закрывали глаза на мелки драки и ссоры, их было мало и они просто не успевали уследить за всем. Наверное, именно из-за этого Настя попал в медпункт спустя две недели, когда изо всех старалась отстоять свое право на владение своей же вещью. Одна из девчонок заметила у нее брелок, подаренный Сашкой. Раньше Настя проявляла большую осторожность, старательно скрывая тот от посторонних глаз, а в тот день — зазевалась, о чем-то не подумала. И одна из младших девчонок, желая выслужиться перед местной главной — тут же доложила о сокровище. На нее опять напали толпой, девчонок пять, дрались молча, пуская в ход и зубы, и ногти, и даже попавшуюся под руку половую тряпку. И, наверное, осталась бы Настя без своего брелока, если бы кто-то не ударил ее по плечу шваброй. Та была старой, потертой, с сучковатой ручкой местами. Один из этих выступов и порвал кожу, оставив длинную неровную царапину. Крови хлынуло столько, что девчонки просто испугались и смылись из туалета, словно и духу их там не было. А Настя, стиснув зубы и ощущая боль в каждой мышце, поплелась к медсестре, сжимая в кулаке бесценный брелок с фотографией Харламова.

Рану ей промыли и перевязали, и даже, пожалев, оставили на ночь в медпункте. И именно оттуда Настя сбежала не взяв с собой ничего, кроме одетой на ней одежды и того самого брелока. Правда, решение это пришло спонтанно, когда проснувшись от шума и суматохи, подслушав разговоры воспитателей в коридоре, она поняла, что несколько воспитанников убежали. Именно тогда к ней и пришла идея последовать их примеру, в надежде на то, что все будут искать первых беглецов, и ее пропажу не сразу обнаружат. Настя тихонько выбралась из окна медпункта, расположенного на первом этаже, перелезла через забор, не обращая внимания на сильную боль в плече, и побежала, куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого приюта.

Ей было страшно, очень. С той самой ночи страх стал ее постоянным спутником. Она боялась патрулей милиции, и обычных прохожих, которые могли сдать ее тем самым патрулям. А те, в свою очередь, вернули бы Настю в приют. Она боялась бродяг и таких же бездомных, которой стала сама. Но и, несмотря на страх, Настя поставила себе цель — вернуться домой, к Саше и тете Наташе, и упорно к этой цели шла. Она старалась стать незаметной, как можно меньше привлекать к себе внимания. Научилась жить впроголодь и не обращать внимания на боль, жару, холод. Часто Насте не удавалось поесть ничего, кроме диких абрикос, или кукурузы и помидор, сорванных на полях вдоль трассы, но тогда она еще радовалась. А бывали дни, когда ей не удавалось добыть и такого. Однажды голод был настолько силен, что вопреки всему, чему учили ее воспитатели и тетя Наташа с Анной Трофимовной, она стащила пирожок у уличной торговки на автовокзале какого-то городка. И, забившись между двумя киосками, не обращая внимания на грязь и вонь, идущую от этого угла, жадно съела тот пирожок до последней крошки, облизав грязные пальцы. Настя, вообще, уже забыла о том, что значит быть чистой. Она старалась купаться, если на ее пути встречались речки или ставки, но мыла у нее не было, и хорошо отмыться или хоть как-то отстирать вещи не получалось. Да и страх быть пойманной, часто гнал ее прочь, позволяя потратить на купание совсем немного времени.

Тот раз на вокзале был единственным, когда Настя украла еду. Но к своему стыду, она не могла не признать, что не делала этого больше из-за страха попасться на глаза милиции, а не оттого, что так поступать было нечестно или плохо. Теперь Настя знала очень хорошо — когда живот подводит от голода, а голова кружится оттого, что ты не ела два или три дня, становится не до норм поведения или воспитания.

Однажды она прибилась к ватаге таких же бездомных ребят, как и она сама. Насте показалось, что вместе с кем-то будет легче найти что-то поесть. Но у тех детей еды не было. Зато имелся клей и пакеты, и она, даже после всего, испугавшись до боли в животе, убежала из того канализационного канала. Вид остекленевших глаз тех детей и их непонятные смешки, судороги после того, как они дышали парами, скопившимися в полиэтиленовых пакетах, внушил Насте непередаваемый ужас.

Потом она сумела забраться в один из вагонов товарного поезда. И ей показалось, что вот он — конец ее злоключений! Однако то ли Настя проспала родной город, то ли этот поезд, вообще, не останавливался там, но вышло так, что она заблудилась еще больше, и совсем потерялась в стране. В тот момент, когда Настя это поняла, она разрыдалась так горько и зло, что ей хотелось кого-нибудь ударить или что-то сломать, лишь бы хоть как-то дать выход этим эмоциям и собственному разочарованию. А еще — ей очень хотелось к Саше. Каждый день, каждую минуту. Но она уже начала терять надежду, что сумеет до него добраться. Тем более что Настя понятия не имела, не вызвали ли его уже в Россию.

На том вокзале Настя провела три дня, почти не отдыхая и не имея, что поесть, кроме того, что другие люди выбрасывали в мусорку. Зато разобралась, куда же заехала, и как теперь добраться до своего города. В главном зале вокзала висела огромная карта страны, а название города большими буквами было написано на здании. Настя рассматривала эту карту через окно, боясь заходить внутрь. А потом долго ждала возможности спрятаться в поезде, который шел туда, куда ей было нужно. Но, в конце концов, Настя справилась и с этим.