Бонкимчондро Чоттопаддхай - Хрупкое сердце

Шойболини легла и снова погрузилась в свои думы. Под утро она забылась тяжелым, тревожным сном. Когда женщина проснулась, уже наступил день и вся комната была залита солнечным светом. Шойболини открыла глаза и окаменела от страха и удивления. Перед ней стоял незнакомый человек.

В одном из монастырей Мунгера уже несколько дней жил саньяси[101] по имени Романондо Свами. Брахмачари, уже известный читателю, почтительно с ним беседовал. Многие считали саньяси непревзойденным мудрецом. Он и в самом деле обладал большими знаниями. Люди верили, что только этот человек сведущ в науках и философских системах древней Индии.

— Слушай, сын мой Чондрошекхор! — говорил он. — Мудро применяй знания, которые ты приобрел. Пусть никогда не будет в твоем сердце места для горя. Ибо горе не существует помимо радости. Для мудрых счастье и горе неотделимы. Если бы они существовали раздельно, то все люди, которых мы называем счастливыми или добродетельными, должны были бы называться несчастными.

Романондо Свами упомянул Джаяти, Харишчандру, Дашаратху и других легендарных индийских царей. Назвал Шрирамачандра, Юдхиштхира, Нала[102]. Он доказывал, что всесильные добродетельные властители всю жизнь оставались несчастными и только иногда обретали радость. Он назвал также Васиштху и Вишвамитру[103] и объяснил, что они тоже были несчастны. Романондо Свами рассказал об Индре[104] и других богах, которых преследовали демоны, — значит, говорил он, и боги бывают несчастны. Наконец со всей силой своего божественного, покоряющего красноречия он стал говорить о бесконечной, непознаваемой душе творца всего сущего. Он сказал, что всеведущий способен чувствовать безмерное горе страдающего мира. И разве не понятно, что при этом страдает и он сам? А ведь если он не будет страдать, разве можно назвать его милосердным? Между горем и состраданием извечно существует связь: если бы не было горя, откуда взялось бы сострадание? Поскольку же создатель милосерден, он всегда несчастен, потому что бескрайняя вселенная исполнена бескрайнего горя.

— Ты спросишь, как же может страдать творец, если он всегда пребывает в состоянии безмятежности? Я отвечу: тому, кто неизменно спокоен, свойственно желание сохранять или разрушать мир, и его мы не можем назвать высшим божеством. Но, с другой стороны, нельзя назвать неизменно спокойным того, кто является творцом всего сущего. Он страдает и поэтому вечно счастлив. Горе не может существовать отдельно от радости. Но и это не так, потому что он пребывает в вечной радости. Вот почему горя не существует, что и требовалось доказать. Есть ли средство уничтожить это бесконечное горе? — продолжал Романондо Свами. — Такого средства нет. Но если бы все объединились для борьбы с всеобщим горем, то его можно было бы одолеть. Подумай, ведь творец сам все время стремится уничтожить горе в созданном им мире. Если на земле не будет страданий, не будет страдать и верховный творец. Боги стремятся уничтожить все беды и горести, в этом их счастье, другой радости у богов, лишенных страстей и волнений, нет.

Романондо Свами восхвалял доброжелательность древних риши[105], говорил о доброте Бхишмы[106] и других героев. Он объяснил, что только тот может быть счастливым, кто приносит людям добро. Он красноречиво восхвалял законы, которые учат делать добро, так и сыпал примерами из «Дхармашастры», вед, пуран[107]. Всколыхнув океан слов, он, словно цветы в гирлянде, нанизывал одну фразу на другую, и все они звучали мелодично и были исполнены глубокого смысла; он опустошал сокровищницу литературы, извлекая оттуда множество стихов, полных тонких чувств и красочных сравнений. Он как бы обволакивал собеседника своей искренней, чарующей верой в добродетель. Его слова, произносимые мягким, но очень выразительным голосом, напоминали Чондрошекхору то трубный глас, то мощные раскаты грома, то нежные звуки вины.

Брахмачари был потрясен и очарован, его охватило глубокое волнение. Он поднялся и, подойдя к Романондо Свами, взял прах от его ног.

— Высокочтимый учитель! — воскликнул он. — Сегодня я принял вашу веру.

Романондо Свами крепко обнял Чондрошекхора.

Навабу передали письмо, принесенное брахмачари. Из него Мир Касим узнал, где находится Долони. К дому Протапа Рая был послан паланкин, чтобы доставить Долони и Кульсам во дворец.

Однако в доме Протапа оставалась одна Шойболини, и люди наваба решили, что это и есть Долони-бегум. Шойболини сообщили волю Мир Касима, и в ее уме мгновенно созрел дьявольский замысел.

Поэты в своих стихах нередко прославляют надежду. Надежды подчас сулят нам много радости, но они же нередко являются и причиной многих несчастий. Сколько, например, преступлений происходит в надежде на получение богатства. И только добрые дела совершаются бескорыстно. Те же добрые дела, которые делаются в надежде попасть в рай, нельзя считать добрыми.

Так вот, ослепленная неожиданно возникшей надеждой, Шойболини, не раздумывая, села в паланкин. Евнухи доставили ее в крепость и привели в гарем наваба. Мир Касим сразу же понял, что произошла какая-то ошибка. Но и понял он то, что ни одна женщина из его гарема и даже сама Долони, не может соперничать с этой удивительной красавицей.

— Кто ты? — спросил наваб.

— Я дочь брахмана, — ответила Шойболини.

— Зачем ты пришла сюда?

— Меня привели слуги наваба.

— Они приняли тебя за бегум. Почему же не явилась она?

— Ее там не было.

— А где она?

Шойболини видела, как Гольстон и Джонсон уводили Долони и Кульсам из дома Протапа. Но тогда она еще не знала, кто эти женщины, и думала, что это служанки или танцовщицы. Только когда слуги наваба привели ее во дворец, приняв за бегум, она поняла, кем являлись те две женщины, и теперь обдумывала, что ей лучше сказать.

Не дождавшись ответа, наваб снова нетерпеливо спросил:

— Ты видела ее?

— Да.

— Где?

— Там, где мы были прошлой ночью.

— Где это? В доме Протапа Рая?

Шойболини молча кивнула.

— Ты не знаешь, куда она ушла?

— Ее увели двое англичан.

— Что ты говоришь?! — вскричал наваб.

Шойболини повторила свой ответ.

Наваб замолчал. В волнении он стал кусать губы и щипать бороду. Потом приказал позвать Гургана Хана.

— Ты не знаешь, почему англичане увели бегум? — спросил он Шойболини.

— Не знаю.

— А где в то время был Протап?

— Они увели его тоже, — последовал ответ.

— Кто еще находился в доме?

— Один слуга, но и его забрали.

— Тебе известно, почему их всех забрали?

Шойболини до сих пор говорила только правду, но теперь решила солгать:

— Нет, не знаю.

— Кто такой Протап? Где его дом? — продолжал расспрашивать наваб.

Шойболини рассказала все как есть.

— Зачем же он оказался здесь? — спросил Мир Касим.

— Чтобы поступить на государственную службу.

— Кто он тебе? — заинтересовался наваб.

— Это мой муж.

— Как тебя зовут?

— Рупаши, — не задумываясь, ответила Шойболини. Грешница, она явилась сюда именно ради этого ответа.

— Хорошо, теперь ступай домой, — сказал наваб.

— Где мой дом? Куда мне идти? — печально возразила Шойболини.

— А куда бы тебе хотелось пойти? — удивленно спросил наваб.

— К моему мужу. Отправьте меня к нему! — взмолилась Шойболини и продолжила уже более решительным тоном: — Вы раджа, поэтому я обращаюсь к вам. Моего мужа схватили англичане. Или освободите его, или пошлите меня к нему! Если вы не сделаете этого, я умру здесь, на ваших глазах. Только для этого я и явилась сюда.

В это время доложили, что пришел Гурган Хан.

— Подожди здесь, — сказал ей наваб. — Я скоро вернусь.

Поговорив с Гурганом Ханом, наваб сказал:

— Самое лучшее все-таки начать войну с англичанами. Но мне кажется, прежде всего нужно арестовать Амиата, он — наш главный враг. Что ты на это скажешь?

— К войне я готов всегда, — ответил Гурган Хан. — Но личность посла неприкосновенна. Если мы совершим насилие над послом, это могут назвать предательством. Нас будут порицать и...

— Амиат этой ночью, — перебил его наваб, — ворвался в один дом в нашем городе и увел с собой несколько человек. Разве я не могу наказать иностранца, даже посла, если он, находясь в чужой стране, совершает преступление?

— Конечно, раз он так поступил, мы должны наказать его, — согласился Гурган Хан. — Но как мы его задержим?

— Сейчас же пошли в его резиденцию вооруженных людей, пусть они арестуют его вместе со свитой и приведут сюда.

— Но их здесь уже нет. Сегодня ночью они покинули город.

— Как?! Не уведомив меня? — удивился наваб.

— Они оставили здесь человека по имени Хэй, он-то и должен сообщить вам об этом, — объяснил Гурган Хан.

— Но чем вызвано столь внезапное бегство? — продолжал недоумевать наваб. — Ведь Амиат знал, что это невежливо по отношению ко мне.

— Дело в том, что ночью убили англичанина. Амиат утверждает, что его убили наши люди. Он был возмущен этим происшествием и заявил, что если останется здесь, то тоже вынужден будет подвергнуть свою жизнь опасности, — объяснил Гурган Хан.

— А кто убил англичанина, ты знаешь? — спросил наваб.

— Человек по имени Протап Рай.

— Молодец! Я непременно награжу его. Где он сейчас?

— Амиат арестовал его вместе с другими. Я не знаю точно, увез ли он их с собой или отправил в Патну.

— Почему ты не сообщил мне обо всем этом раньше? — нахмурился наваб.

— Я сам только что узнал, — ответил Гурган Хан.

Это являлось гнусной ложью. Гурган Хан был прекрасно осведомлен обо всем случившемся. Если бы он только захотел, Амиат никогда не смог бы уехать из Мунгера. Но Гурган Хан преследовал две цели: во-первых, для него было удобнее, чтобы Долони находилась не в Мунгере; во-вторых, ему хотелось на всякий случай заручиться поддержкой Амиата.

Наваб отпустил Гургана Хана. Когда тот выходил, Мир Касим пристально смотрел ему вслед, словно говоря: «Пока не кончится война, я ничего тебе не сделаю, — во время войны ты — главное мое оружие. Но потом ты заплатишь мне за Долони-бегум своей кровью».

Затем наваб позвал к себе мунши по имени Мир и сказал ему:

— Нужно послать приказ Мухаммеду Таки Хану в Муршидабад. Пусть он задержит и арестует Амиата, как только тот прибудет туда, а его пленных — освободит и отправит ко мне. Напиши ему также, чтобы он не затевал ссоры с англичанами, а действовал хитростью. Приказ отправь с гонцом. Пусть тот добирается по суше, так он быстрее прибудет на место.

Вернувшись в гарем, наваб позвал Шойболини и сказал:

— Твой муж пока не освобожден. Англичане увезли его в Калькутту. Но я распорядился, чтобы в Муршидабаде их задержали. Сейчас ты...

— Простите болтливую женщину, — перебила его Шойболини, молитвенно сложив руки, — но почему нельзя сейчас же послать за ними погоню?

— Несколько человек не смогут одолеть англичан. А для многочисленного отряда нужна большая лодка. И потом оставят ли англичане в живых своих пленников, если узнают, что мы послали за ними погоню? А в Муршидабаде у меня есть надежные слуги, они смогут захватить их хитростью.

Шойболини чувствовала, что красота помогает ей. Именно поэтому наваб верит ей и проявляет к ней такое внимание. Иначе зачем бы он стал объяснять ей все это? Осмелев, она снова обратилась к навабу:

— Умоляю простить меня, но, если вы так добры к беспомощной женщине, выслушайте еще одну ее просьбу. Моего мужа легко освободить — он сам очень храбрый человек. Если бы у него было тогда ружье в руках, англичане никогда не смогли бы схватить его. Поэтому, если кто-нибудь сможет передать ему оружие, он и сам освободится, и других освободит.

— Ты — женщина и, видно, совсем не знаешь англичан, — улыбнулся наваб. — Кто сможет передать оружие на английскую лодку?

Шойболини опустила голову и тихо произнесла:

— Если вы разрешите и мне удастся достать какую-нибудь лодку, я это сделаю.

Наваб громко рассмеялся, и Шойболини нахмурилась.

— Господин! — решительно сказала она. — Если я погибну — не беда. Кому до этого дело? Если же мне удастся передать ему ружье, я добьюсь своей цели, а вы — своей.