— Видишь там вдалеке небольшую лодку, которая догоняет нас? — обратился он к Долони.

— Вижу, — ответила та.

— Это лодка с людьми наваба, они хотят освободить вас.

Имелись ли у него какие-нибудь основания для такого заключения? Конечно нет, все это являлось лишь плодом его больного воображения. Он, как говорится, веревку принял за змею. И если бы Долони немного подумала, она бы, конечно, тоже усомнилась в предположениях Фостера. Но так уж всегда бывает, когда люди очень сильно чего-нибудь хотят, они ничего не видят перед собой и, ослепленные страстным желанием, теряют способность рассуждать трезво. Именно это и случилось с Долони, она поверила его словам.

— Почему бы тебе не передать нас тем людям? Ты получил бы много денег, — сказала Долони.

— Я не могу этого сделать. Если они захватят мою лодку, то убьют меня.

— Я им не позволю!

— Кто станет тебя слушать? — возразил Фостер. — У вас в стране не слушают советов женщины.

От волнения Долони окончательно утратила способность рассуждать здраво, она уже не понимала, что хорошо, а что плохо. Бедная женщина и не подумала о том, что может случиться, если на той лодке окажутся не люди наваба, а кто-нибудь другой. И ее нетерпение послужило причиной больших несчастий.

— Тогда высади нас на берег, а сам плыви дальше один! — попросила она.

Фостер с радостью согласился и приказал пристать к берегу.

— А я из лодки не выйду, — вдруг заявила Кульсам. — Я не знаю, что меня ждет, если я попаду в руки наваба. Лучше я поплыву с сахибом в Калькутту, там у меня хоть знакомые есть.

— Не беспокойся ни о чем, — стала уговаривать ее Долони. — Если я буду жива, с тобой тоже ничего не случится.

— А ты уверена, что будешь жива? — спросила Кульсам и наотрез отказалась сойти на берег.

Долони долго ее упрашивала, но служанка стояла на своем.

— Кто знает, может быть, лодка преследует нас из-за тебя, — попробовал уговорить ее Фостер. — Ты тоже должна сойти на берег.

— Если только ты высадишь меня, я сяду в ту лодку и уговорю их продолжать погоню, — ответила Кульсам.

Испуганный Фостер больше не настаивал. Разлука с Кульсам сильно огорчила Долони, в слезах она сошла на берег.

Близился вечер. Лодка Фостера поплыла дальше и вскоре скрылась вдали, а лодка, в которой, как думал Фостер, плыли люди наваба, приближалась. Долони ждала, что она вот-вот повернет к берегу, чтобы забрать ее, но та продолжала свой путь. Долони решила, что ее не заметили, и принялась размахивать концом сари, но люди в лодке не обращали на нее внимания. Только теперь в голове Долони молнией мелькнула мысль: «Почему я подумала, что это непременно должны быть люди наваба?» — И она стала кричать им вдогонку.

— Мы не можем взять тебя! — ответили ей.

Долони словно поразил удар грома. И хотя Фостера уже не было видно, Долони бросилась бежать вдоль берега. Долго бежала она, но догнать лодку так и не смогла. Сгущались сумерки, и вскоре Гангу окутала тьма. Слышался лишь монотонный шум реки, разлившейся после дождя. Тогда, потеряв всякую надежду, Долони, как вырванное с корнем деревце, рухнула на землю.

Однако вскоре Долони поняла, что предаваться немому отчаянию бесполезно. Она поднялась и медленно пошла прочь от реки. Было так темно, что несколько раз она упала. Выйдя к обрыву, Долони при тусклом свете звезд осмотрелась по сторонам. Вокруг виднелась лишь пустынная равнина и протянувшаяся по ней широкая лента реки. Ничто не говорило о близости человека: ни огонька, ни деревни, ни дороги, ни дерева, ни какого-нибудь живого существа, кроме шакалов да собак. И Долони поняла, что здесь ее ждет погибель.

Она присела отдохнуть. Вокруг нее назойливо пели цикады, где-то неподалеку завыл шакал. Темнота сгущалась все больше и больше. Близилась уже полночь, когда Долони с ужасом увидела, что к ней направляется какой-то высокий человек. Он подошел и молча сел рядом.

Снова он! Это был тот самый человек, который унес Шойболини в горы.

Танцы и песни

В Мунгере в большом дворце жили братья Шорупчонд и Махотабчонд Джоготшетхи. В эту ночь их дом озаряли тысячи светильников, свет которых отражался в многочисленных драгоценностях танцовщиц. Вода стремится к воде, свет — к свету. Огни светильников сияли в каменных колоннах, отражались в золотых и жемчужных инкрустациях кресел, блестели на украшенных алмазами сосудах с благовониями, сверкали в тяжелых жемчужных ожерельях Джоготшетхов и в драгоценностях, украшавших руки, уши, волосы и шеи танцовщиц. Нежная музыка дополняла все это сияние и блеск, образуя восхитительную гармонию нежного очарования.

Это была гармония, подобная той, какую можно наблюдать, когда на темном ночном небе всходит луна, а в синих глазах красавицы, наполненных слезами, словно молния сверкнет вдруг быстрый взгляд, или когда под золотыми лучами утреннего солнца стоят в прозрачной голубизне пруда готовые распуститься лотосы, и солнечные лучи, прыгая по зеркальной глади, зажигают ярким блеском капельки росы на их лепестках, а вокруг слышится веселое щебетание птиц, а потом и нежные лепестки лотосов распускаются. Это была гармония, подобная той, когда солнечный луч играет на браслетах нежной, как цветок, ноги вашей жены; когда в вечерний час солнце уходит за горизонт, а синева неба спешит за его убегающими лучами; когда жена начинает бранить вас, а в ее ушах тихонько звенят серьги; когда на Ганге в свете луны сверкают волны, поднятые порывами ветра; когда искрящееся шампанское сверкает в хрустальном бокале. Эту чудесную гармонию мы ощущаем, когда в лунную ночь поднимается свежий ветерок; когда на тарелке со сладостями и фруктами вдруг появляется серебряная монета; когда кричит весенняя кукушка, радуясь лучам утреннего солнца; когда поет красавица, озаренная ярким светом светильников и сверкающая драгоценностями.

В доме Джоготшетхов царила именно такая гармония — гармония блеска и нежного очарования, но братьям было чуждо подобное очарование. Их поглотил разговор с Гурганом Ханом.

А в Бенгалии тем временем уже разгорелся пожар войны. Иллис-сахиб еще до получения распоряжения из Калькутты совершил налет на крепость наваба в Патне. Ему удалось захватить крепость, однако вскоре армия наваба, посланная из Мунгера, соединилась с мусульманским войском, и крепость снова перешла к Миру Касиму. Сам Иллис-сахиб и другие англичане, оставшиеся в Патне, попали в руки мусульман и были доставлены в Мунгер. Сейчас обе стороны уже открыто готовились к предстоящим сражениям. Обо всем этом и совещался сейчас Гурган Хан с Джоготшетхами. Танцы и песни же устроили лишь для того, чтобы отвлечь внимание присутствующих. Мысли братьев Джоготшетхов занимало совсем другое. Да разве и стали бы они собираться вместе только для того, чтобы послушать музыку?

Гурган Хан втайне преследовал одну цель: он надеялся, что, когда обе стороны ослабеют от войны, ему удастся разгромить и тех и других и подчинить своей власти всю Бенгалию. Но для этого прежде всего следовало заручиться поддержкой армии, что можно было сделать только при помощи денег. Деньги же он мог получить лишь у Джоготшетхов. Вот почему Гурган Хан так нуждался сейчас в их дружбе.

Мир Касим тоже прекрасно отдавал себе отчет в том, что победит в этой войне тот, кто сумеет привлечь на свою сторону этих двух Куверов[118]. Знал он и то, что богатые братья Джоготшетхи настроены к нему враждебно, потому что сам он отнюдь не баловал их своим расположением. Зная неблагонадежность братьев, он насильно удерживал их в Мунгере. Наваб не сомневался, что при первой же возможности Джоготшетхи перейдут на сторону его врагов, поэтому и не выпускал их из крепости. Братья разгадали мысли наваба. Если до сих пор они ничего не предпринимали против Мира Касима, то только из страха перед ним. Однако теперь им ничего другого не оставалось, как объединиться с Гурганом Ханом, который, как и они, жаждал свержения власти наваба.

Чтобы не вызвать подозрений наваба, братья устроили праздник, на который вместе с Гурганом Ханом пригласили и других приближенных Мира Касима.

Гурган Хан прибыл на празднество с ведома наваба и сел чуть в стороне от других приглашенных.

Джоготшетхи подходили к гостям, разговаривали с ними, несколько раз перебросились фразами и с Гурганом Ханом.

— Я намереваюсь открыть факторию. Хотели бы вы стать моими компаньонами? — предлагал Гурган Хан.

— Какие у вас цели? — спросил Махотабчонд.

— Закрыть большую факторию в Мунгере.

— Что ж, мы согласны... Нам не остается ничего другого, как начать какое-нибудь новое дело вроде этого.

— Если вы согласны, — сказал Гурган Хан, — вы должны вложить деньги, а все остальные заботы я возьму на себя.

В этот момент танцовщица Мония Бай, приблизившись к ним, запела: «Сикхи[119] умеют хитрить...»

— Кому она поет? — улыбаясь, спросил Махотабчонд и тут же продолжил: — Хорошо, мы согласны, только при условии, что получим проценты с капитала и что это дело не навлечет на нас беду.

Пока Мония Бай развлекала гостей всевозможными танцами и песнями, Гурган Хан и братья Джоготшетхи, разговаривая намеками, понятными только им одним, сумели обо всем договориться. Когда разговор был окончен, Гурган Хан сказал:

— Некий купец открыл новые фактории. Вы что-нибудь слышали об этом?

— Нет. Кто он, европеец?

— Нет.

— А где его фактории?

— Повсюду от Мунгера до Муршидабада: в горах, в джунглях, в поле.

— Он очень богат?

— Пока не очень, но трудно сказать, что будет потом.

— С кем он ведет дела?

— С самой большой факторией в Мунгере.

— Он индус или мусульманин?

— Индус.

— Как его имя?

— Протап Рай.

— Где же он живет?

— Недалеко от Муршидабада.

— Я слышал это имя: кажется, незначительный человек.

— Очень опасный, — возразил Гурган Хан.

— А почему он занялся этим?

— Он очень зол на большую факторию в Калькутте.

— Нужно прибрать его к рукам. Но как это сделать?

— Сейчас трудно сказать. Нужно узнать, зачем он этим занялся. Если дело начато ради наживы, то его нетрудно будет привлечь на нашу сторону: я могу сделать его талукдаром[120], и он успокоится. А если он преследует другие цели?

— Какие другие цели могут быть у Протапа Рая? Ради чего еще он станет тратить столько сил?

А танцовщица в это время пела: «Лежит белоликая, стыдливо прикрыв лицо краем сари...»

— О ком это она? — спросил Махотабчонд. — У кого белое лицо?

Что сделала Долони

Высокий человек подошел к Долони и сел рядом. Долони от страха даже перестала плакать и вся съежилась. Незнакомец молчал. А в это самое время далеко отсюда для бедняжки Долони готовились новые горести.

Мухаммед Таки получил тайный приказ вызволить Долони-бегум с английской лодки и доставить в Мунгер. Он решил, что, захватив англичан в плен или истребив их, он тем самым освободит и бегум. Поэтому Мухаммед Таки не стал давать своим людям каких-либо особых распоряжений. Когда же он увидел, что в английской лодке Долони нет, то понял, что ему грозит беда. Мухаммеду Таки даже подумать было страшно о том, что сделает с ним наваб, когда узнает о его беспечности и неосмотрительности. Опасаясь гнева Мира Касима, он решился на обман. В то время ходили слухи, что, если начнется война, англичане освободят предшественника Мира Касима — Мира Джафара — и снова сделают его правителем Бенгалии. Мухаммед Таки рассудил, что, если победят англичане, ему ничего не грозит, пусть даже наваб узнает об обмане. Необходимо было только выйти из затруднительного положения сейчас. А если все-таки победу одержит Мир Касим, можно сделать так, чтобы он никогда не узнал правды. И Мухаммед Таки в ту же ночь отправил навабу совершенно лживое донесение.

Он писал, что бегум будто бы нашли в лодке Амиата. С должными почестями ее отвезли в крепость, где она находится и сейчас. Но он не решается отправить ее обратно в Мунгер, пока не получит на то особого распоряжения. Дело в том, что от слуг — лодочников и сипаев, оставшихся в живых, — он узнал, что Долони являлась любовницей Амиата. Они спали в одной постели. Бегум якобы сама призналась в этом. Теперь она собирается принять христианство и в Мунгер возвращаться не желает. Она говорит: «Отпустите меня. Я уеду в Калькутту и буду жить там у друзей Амиата. Если не отпустите, я все равно убегу. Если вы отправите меня в Мунгер, я покончу с собой». Сейчас он ожидает решения наваба: что делать с Долони? Послать ее в Мунгер, оставить в Муршидабаде или отпустить? Он поступит так, как прикажет повелитель.