– В таком случае, выйти невозможно?

– Ни войти, ни выйти. Разве ты не поняла? Хозяин этих земель не дает нам разрешения ступать по ним, а так как нет другой дороги, то считает, что замучает нас голодом и усталостью. Борьба – это смерть, и я не жалуюсь. Я ее вызвал, искал.

– Борьба против кого?

– Понимаю, ты не знаешь о моих делах, да и не нужно знать. Еще не нужно знать ничего об этой жалкой куче камней, которые дали мое имя. Позволишь показать?

Он взял ее за руку и вместе, они вышли за порог. Резкое движение охватило линию солдат, но Хуан ободряюще улыбнулся Монике:

– Не беспокойся, они ничего тебе не сделают, пока мы не перейдем белую полосу, которую вчера начертили судебные исполнители. Ее начертили до места, где остальное законно принадлежит мне. Забавно, да? В конце концов, я оказался неплохим чертежником. Государство предоставило мне кусок земли, если эти камни можно назвать землей. Но в конце концов, их признают принадлежащими Хуану Дьяволу. Нижняя полоса проходит через те острые камни, видишь? И доходит до той стороны. Следовательно, мне неожиданно принадлежит пляж и старая деревня, где я был попрошайкой.

Он дошел до края обрыва, куда спускалась извилистая горная тропа и открывался маленький рейд, огороженный утесами так, что казался амфитеатром. В нескольких метрах от белого песка располагалась горстка жалких домишек, а группа темных мужчин и женщин подняли озаренные надеждой глаза на Хуана.

– Что это значит? – заинтересованно спросила Моника.

– Значит, что деревня свободна. Появился человек, который незаконно ставит сети, строит жалкие лачуги, использует этот пляж для выхода в море. Хорошее дело завершится благодаря моей смелости. Его ответным ударом было окружить, отгородить нас. Мы хозяева этого клочка, но не можем пройти, а он защищает свои права с вооруженными солдатами, которые его поддерживают. Теперь понимаешь?

В глазах Моники вспыхнуло восхищение. Не отдавая себе отчета, она прикоснулась к руке Хуана, а глаза посмотрели на прекрасное мужественное лицо, закаленное солнцем и ветрами, а затем на темную и жалкую группу людей.

– Все это время ты делал это, Хуан?

– Да. Думал выкупить их, но я жалкий спаситель. Порвав цепь, я соорудил стену. Когда не могут больше, сдаются. Так сказал Ноэль. Придется пройти через все, что вздумается жестокому собственнику. Понимаешь?

– Ты хочешь сказать, что побежден?

– Никогда, Моника! Я буду сражаться всеми силами, до конца. И если все будет потеряно, то, как старые капитаны, я утону вместе со своим кораблем.

– Своим кораблем? – повторила Моника с отдаленной надеждой.

– Это просто выражение.

– Я знаю, но ты заставил меня задуматься. Осталось море. Ведь в море еще можно выйти, правда?

– Можно, если бы рядом был корабль. Лодки этих людей довольно хрупкие, чтобы осмелиться отплыть дальше от той возвышенности, а Люцифер снова отобрали. Но почему тебя это так заботит? Можно сказать, будто тебя волнует.

– Меня волнует, Хуан, волнует!

Словно противореча словам, она повернулась спиной к пронзавшим глазам Хуана и удалилась вдоль острых камней. Она смотрела на волны, разбивающиеся о скалы. Чувствуя его приближение, ей захотелось обернуться, просмотреть на него и кинуться в безудержном и нелепом порыве в его объятия. Но она повернулась очень медленно, на лице Хуана было неопределенное выражение, взгляд снова стал далеким, а в Монике словно толчком, взрывом пронеслась нездоровая мысль, и она спросила:

– О чем ты думаешь, Хуан? Не о гроте ли на пляже? – и гневно воскликнула: – Тогда я оставлю тебя со своей печалью!

Хуану не удалось ее остановить, она словно летела, а не бежала по острым черным камням, словно каменным ножам, заточенным ударами моря и ветра, но они были менее острыми, чем ее мысли, менее душераздирающими, чем ее желания.


10.


Ренато был удивлен, когда увидел открытым двор старинного дома в Сен-Пьере. Слез с коня и передал поводья в руки лакея цвета эбонита, который явился, почувствовав его прибытие. Но прежде чем спросить покорного слугу, под сводами появилась небольшая медная фигура, и приблизившись, объяснила:

– Сеньора послала меня приготовить дом. Мы только что прибыли. Как мне кажется вовремя. Сеньор Ренато, вы кажетесь очень уставшим.

Из-под полуопущенных век, темным взглядом Янина рассматривала кабальеро Д`Отремон, на котором действительно имелись следы продолжительных поездок. С трудом лакей вел истощенную лошадь, глаза Янины поднимались от сапог, покрытых пылью и грязью, к влажному от пота лицу, озаренному вспышкой счастья.

– Янина, прикажи приготовить мне ванную и ужин.

– Да, сеньор, сию же минуту. Выпьете чего-нибудь? «Плантатор»? Я сама могу приготовить.

– Благодарю, Янина. А сейчас мне понадобятся твои руки для кое-каких дел. Знаю, они искусно делают букеты, не так ли? Срежь все розы в саду, найди самую красивую вазу в доме.

– Да, сеньор, – почтительно отозвалась удивленная Янина. – А потом?

– Вставь туда срезанные розы, я напишу несколько строк, которые ты отправишь.

Янина посмотрела на него и не могла оторвать глаз от красивого мужественного лица, которое медленно преображалось. Вот уже несколько долгих месяцев она не помнила подобного выражения на лице хозяина. Словно перед его глазами махала крыльями мечта и надежда. Янина печально спросила, еле сдерживая дрожь в голосе:

– Куда следует послать цветы, сеньор?

– В Монастырь Рабынь Воплощенного Слова.

Ренато Д`Отремон пересек двор, направляясь к привычному убежищу, в старую библиотеку обветшалого дома в Сен-Пьере, заваленную книгами. Затуманенные яростью и печалью, глаза Янины проследили за ним, в них вспыхнула ревность и жгучее любопытство. Она смотрела до тех пор, пока высокая и стройная фигура не исчезла за тонко отделанными дверьми. Как эхо, она повторила:

– В Монастырь Рабынь Воплощенного Слова…


– Колибри, подойди сюда!

Не успел Колибри услышать, как Хуан сам пошел к нему. Он стоял на черных скалах, откуда виднелся дальний берег, деревенский пляж и широкое море, откуда Моника странным образом ушла, раненая горечью воспоминаний.

– Почему ты волнуешься, Колибри? Что с тобой? Всю жизнь я ненавидел трусов и дурачков.

– Я не отношусь к ним, капитан, – твердо возразил Колибри.

– Я думал, что ты не разочаруешь меня. Еще я подумал, что ты, возможно, преданный. Но скорее всего я ошибся.

– Ай, нет, капитан, не говорите так! Я преданный, даже больше. Я…

– Ты пошел в монастырь предупредить Монику, так?

– Да, хозяин, я пошел сообщить ей. Она мне приказала, и вы велели мне слушаться и служить ей, как никому. Я плохо сделал, хозяин?

– Хорошо, – Хуан положил загорелую руку на кудрявую голову мальчика, и темные сомнения, казалось, исчезли в больших сверкающих глазах. – Я лишь хотел знать, ты ли был…

– Я, капитан. Когда сеньор Ренато стал как зверь, он сказал, что придет за вами, чтобы убить.

– И ты поверил, мой бедный Колибри? Ты сильно изменился, с тех пор как ходишь среди юбок. Когда я позвал тебя, что случилось? Почему разволновался?

– Мне нечего бояться, пока вы спрашиваете, капитан. Вы учили всегда говорить правду. Я бы мог рассказать вам все по порядку, и…

– Тебе велели рассказать мне все по порядку?

– Мне велели молчать, капитан. Когда спрашивают, а человек молчит о том, что знает, то это как будто ложь, да?

– Что-то вроде этого. Но кто велел тебе молчать?

– Единственная, кто может приказывать после вас, капитан. Ладно, не знаю, после или перед, и этот беспорядок у меня в голове: вы хозяин, и она хозяйка, и вы приказываете, что я должен слушаться ее прежде всего. А потом мне приказывает сделать кое-что она. Что я должен делать?

– Если она сказала молчать, значит молчи.

– Дело в том, что я бы хотел, чтобы вы знали. И в то же время не могу рассказать. Потому что она сказала, что для вашего же блага лучше ничего не знать.

Рука Хуана затвердела, сползая с головы к плечу мальчика. Мгновение они молчали, не двигались, но с твердым прикосновением той руки, мальчик ответил, словно не мог больше:

– Из-за данного обещания хозяйке Монике я мучаюсь; но я должен рассказать вам, что сказал ей сеньор Ренато, и она пообещала ему и клялась. Я слышал из-за дверей, когда следил, чтобы сообщить ей о вашем приходе, как она распорядилась. Она сказала ему, поклялась…

– Замолчи. Клятвы любви – это глупость. Весь мир их дает, но только дураки решают заявить о них. Вероятно, она поклялась в вечной любви.

– Нет, хозяин, он сказал ей спрятаться, остерегаться.

– Прятаться? Остерегаться? – повторил Хуан, заинтересованный вопреки самому себе.

– Что этим вечером она вернется в монастырь, чтобы ждать там, когда расторгнется не знаю какой союз.

Хуан побледнел так, что стали казаться белыми загорелые щеки. Темные глаза сверкнули и погасли. Наконец, он повернулся спиной к мальчику, который спрашивал и рассеянно шел за ним:

– Капитан… Капитан… вы сердитесь? Вам и вправду неважно знать?

– Мне ничего не важно. К тому же, ничего нового ты не сказал, Колибри. Только поступил плохо, когда пошел ее искать. Мужские дела улаживаются мужчинами, Колибри, не забывай этого больше!


Моника спускалась почти вслепую, обходила опасные места и непроходимые тропинки, чтобы избежать любого сопровождения. Уклоняясь от опасности, она искала ее еще больше, спускаясь через скалы к морю, где был кусок пляжа, подобный тому, который находился в нескольких лигах выше от ее дома. Только море было еще более буйным, волны более яростными. Оставался только край, узкая полоса песка, и это концертное рычание гремело, когда она скрылась в щели, где Хуан ребенком прятал лодку. Нет, ничем на самом деле не казался этот клочок дикой природы, покрытый мхом грот с мягким и белым песком. Тем не менее, почему она так одержима этим пейзажем? Почему в каждой разбивающейся волне звучит эхом страсть к Хуану?

Любовь, страсть, безумие… Да… безумно… так они любили… так продолжал любить он свое воспоминание… воспоминание, сильнее, чем все море!

Она прислонилась к скале. Закрыла глаза, сквозь веки просвечивали последние лучи уходящего солнца и пронесся сказочный сон ее ревности, принимая жизненные очертания. Словно она почувствовала возрождение прошлого, которого никогда не помнила, словно безумно вспомнила сцену, которую никогда не видела, но тысячи раз представляла: Айме в объятиях Хуана!

Рядом разбилась гигантская волна, омывая опечаленную женщину, находившуюся в исступлении болезненного сна. Удар холодной воды заставил Монику открыть глаза, словно из ада она возвратилась на суровую землю, заливаясь горькими слезами, как воды этого моря.

– Сеньора Моника… Сеньора Моника… Где вы?

– Я здесь! Кто меня ищет? Чего хотят?

С ловкостью моряка прыгая через острые камни, Сегундо Дуэлос добрался до Моники и уставился на нее, онемев от удивления. Он опустился почти до самой глубины ужасного грота, куда иногда причаливал, когда море было спокойно. Сейчас же гигантские ревущие волны приближались к каменному ущелью и, удар за ударом, полностью накрыли его пеной. Одежды Моники намокли, руки были ледяными, к лицу приклеились влажные волосы, а в тусклом свете фонаря, который держал в руках Сегундо, сверкали голубые глаза на бледном и перекошенном лице.

– Черт побери! Вы меня так напугали! Капитан послал за вами. Я обогнул все скалы здесь, а Колибри с другой стороны тоже искал. Но как мы могли подумать, что вы окажетесь в этой дыре? Никто бы не догадался спуститься сюда.

Перед обветренным, грубым и наивным лицом Сегундо Дуэлоса, Моника постепенно успокаивалась, возвращаясь от своих видений, чтобы разглядеть зловещий пейзаж.

– Мы боялись, что вы прошли через солдат, попали в их грубые руки. Ладно, не хочу даже думать. Вечером двух женщин они избили в деревне. Это дикари, хозяйка. Скажу вам, что еще не рассказали капитану, потому что когда он узнает… Прекрасно знаю, как он их… Идемте, хозяйка, идемте! Любая волна может унести. Вы совершенно вымокли и навредили себе. Вам надо бы принять что-нибудь горячее и сменить одежду. Идемте…

Он протянул руку, но не осмелился коснуться и прервать напряженные размышления Моники. Внезапно она, казалось, решилась:

– Сегундо, вы умеете грести и управлять лодкой, правда?

– Что делает в море мужчина, то же самое умею делать и я. Это мое ремесло, хозяйка.

– Вы не смогли бы увезти меня этой ночью в Сен-Пьер?

– В Сен-Пьер на лодке? – крайне изумился Сегундо. – В такое море? В такое время?

– Однажды вы высадились с Люцифера в маленькую лодку в таком же море, как сейчас. Я прекрасно помню.

– Вспомните, что это был капитан. Он греб собственными руками.