Отчаянная София Д`Отремон подошла к сыну. Она едва могла представить, что произошло в ее Кампо Реаль. Это было словно объявление, что весь мир затонул, закончился, взорвался. Как может говорить Ренато, что есть что-то важнее Кампо Реаль? Замешательство, ужас сменились свирепым гневом, беспредельным возмущением, которое внезапно поднялось из ее недр:

– Ты не понимаешь? Негодяи в нашем доме, разрушают и отнимают, уничтожают Кампо Реаль, поджигают, убивают! Ты понимаешь, что происходит? Представляешь себе этих псов, этот отвратительный сброд?

– Конечно же представляю. Не в первый раз такое случается, мама. На Гаити, в Санто-Доминго, на Ямайке.

– Единственную важность представляет для меня случившееся в Кампо Реаль! Это мое, твое, наше! Это наши земли, наш дом! Что течет в твоих венах вместо крови?

– Я же сказал, что поеду тогда, когда это будет возможным.

– Ну тогда я еду немедленно, хотя бы и искать смерть, как ты добиваешься! – и крикнув, громко позвала: – Янина, Сирило, Эстебан! Пусть немедленно запрягут повозку! Пусть подготовят другую, чтобы следовать за мной, доверенные слуги дома! Пусть запасутся провизией и оружием, которое найдут!

– Тем не менее, Ренато прав, сеньора, – мягко вмешался Отец Вивье. – Это настоящее безумие.

– Мама, мама, подожди! – умолял Ренато.

– Чего ждать? Если бы это случилось при твоем отце, который был смелым, он бы подчинил их хлыстами! Но ты, ты…!

– Что я, мама?

– Ты больше, чем трус! Тряпичная кукла, которой женщины играют по своим прихотям! Недостойно твоего имени и звания!

– О, хватит! Клянусь тебе, что…! – вскинулся негодующий Ренато.

– Не клянись ни в чем! Дай мне выйти! Дай пройти! Я буду… я…! – София остановилась, словно задыхаясь, и вскоре упала на пол.

– Мама… Мама!

– Не приближайся, не трогай меня! – отвергла яростно София.

– Янина! – гневно позвал Ренато. И приблизившись, властно приказал: – Позаботься о матери, отведи ее в спальню и пусть она не встает с кровати. Пусть не выходит, даже если придется запереть ее на ключ!

– Ренато, Ренато…

– Прошу вас, оставить меня в покое, Отец.

– Я не могу уйти, не договорив. Кое в чем права донья София. Нужно поехать в Кампо Реаль, попросить помощи у властей. Пустить в ход все средства. Там творится ад, хаос. Понятно, что, используя только силу, это будет невозможно, но нужно найти средство. Возможно, эти люди уже насытились и будут слушать посредника. Я обещаю остаться рядом с доньей Софией и попытаюсь ее упокоить; но если бы вы прямо сейчас сходили в дом губернатора…

– Нашего губернатора нет в Сен-Пьере, – гневно и язвительно отозвался Ренато. – Он нашел удобное решение всех проблем. Ему нужно было поехать в свой дом отдыха в Фор-де-Франс.

– Это печально. Но остались власти, глава полиции, комендант Крепости. У кого можно попросить необходимой помощи.

– Я не буду ничего делать, Отец Вивье, пусть даже вы решите, как моя мать, что я трус.

– Ради Бога! Вы принимаете во внимание эту мимолетную вспышку злобы, лучше сказать отчаяния? Потому что она…

Холодный и режущий взгляд Ренато остановил последние слова священника. Это было красноречивее любых слов. Отец Вивье стоял неподвижно, пока тот удалялся через двор.


– Моника, посмотри туда! Подойди, скажи, что ты тоже видишь, что это не только мои глаза, я не сплю.

Изумленная, взволнованная, Моника позволила увести себя, Хуан почти тащил ее за руку к краю острых вершин скалистого берега. С кошачьей гибкостью спустился он, помогая, поддерживая ее, словно для его крепчайших ног не существовало скользких мест и трудностей. И наконец, они продвинулись к обломку камня, который выходил в море в виде площадки.

– Посмотри, смотри, Моника! Видишь? Понимаешь? Возвышенность, цепь из камней, которая образует водоворот.

– Возвышенность? – повторила Моника, сбитая с толку. И быстро поняла: – О, уже нет! Исчезло, скрылось!

– Вон, вон! Это сделали взрывом, который открыл ров. Нас отделили от земли, отрезали, превратив Мыс Дьявола в остров, но не учли кое-что. Разрушилась и помеха! Ты не помнишь, о чем мы говорили? Нужно пройти много миль, чтобы пройти эти течения. Невозможно было осмелиться на лодке пройти этот кипящий клубок, который образовывала эта возвышенность. Теперь нет помех, видишь? Не сталкиваются волны, море спокойно.

– Хуан, о чем ты думаешь?

– Есть способ сбежать. Твоя первая мысль была правильной, у нас остался путь на море и по этой дороге я спасу тебя.

Моника повернулась к нему и посмотрела прямо в лицо. На мгновение ее глаза осветились. Словно волна благодарности к тому, чья жажда спасти ее сейчас была выражена как нельзя сильнее. Затем она словно очнулась:

– Почему ты говоришь спасти меня, а не нас? Разве я не говорила…?

– Ты будешь делать то, что я посчитаю нужным. Разве ты не понимаешь? Мы воспользуемся одной лодкой, достаточно крепкой, чтобы с вероятным успехом совершить это путешествие. Воспользуемся спокойствием, темнотой ночи; думаю, мы сможем пройти в город незамеченными. Мы будем в южной бухте, рядом с твоим старым домом. Мы смогли бы это сделать, если удача будет на нашей стороне. Кроме нас двоих в лодке будет мальчик. Я возьму Колибри, оставлю его с тобой. Я смогу вернуться раньше рассвета. То, что случится потом, не имеет значения, потому что ты будешь в безопасности.

– Что не имеет значения?

– Я буду чувствовать себя спокойным после всего.

– Я так тебе мешаю, Хуан?

– Мешаешь мне? Неужели я не благодарен, что ты решила остаться со мной? Неужели…? О, нет, нет!

– Продолжай, Хуан. Прошу тебя, говори, что думаешь. Что ты думаешь о такой женщине, как я, Хуан?

– Я груб на похвалы.

– Эти люди не заслуживают, чтобы я приняла то, что ты намереваешься сделать. Нет, Хуан, я не согласна. Мы все решимся на это. Как ты говоришь, путь в море открыт, значит, мы можем последовать туда, навстречу судьбе. У этих людей есть древесина, инструменты, маленькие лодки. Ты знаешь, как мы должны все это отремонтировать, починить, собрать все необходимое. Они говорили о том, чтобы соорудить нечто вроде плота.

– Который разобьется о камни.

– Теперь нет. Ты сам только что сказал.

– Только на одной лодке можно остаться незамеченным. Когда их несколько, то это не то же самое. В любом случае, мы постараемся, но только когда ты уже пройдешь этот ров.

– Тогда это будет невозможно. Ты должен соединить всю волю в одно усилие.

– Так не получится. Остальные должны ехать дальше. Ты можешь высадиться в любом месте.

– Разве Люцифер не находится рядом с южной бухтой? Там ты бросал якорь. Он не сможет помочь нам сбежать?

– Да, возможно. Это довольно тяжело для него. Хотя, на самом деле, мы… Всего лишь маленькая кучка больных и нищих.

– Люцифер – морской корабль, сильный, его трюмы просторные. Как я полагаю, они пусты.

– Действительно. Туда могут спрятаться все, да. Понятно, он конфискован, но не думаю, что занят охраной. Достаточно увезти его подальше от пристани, и бросить якорь с другого конца Мыса Дьявола. Им не придет в голову искать нас там.

– Правда, не так ли?

– Твоя идея великолепна, Моника, но гораздо опаснее моей.

– Какое имеет значение опасность? Ты говорил, что готов на все, чтобы спасти всех. Ты хотел просить губернатора взять на себя ответственность за происходящее. Они должны быть очень важны для тебя, раз ты был готов к подобному.

– Да, Моника, очень. Но есть кое-что в тысячу раз важнее для меня.

Он снова странно посмотрел на нее, а она взволнованно ждала; но неожиданно он спросил:

– Моника, ты думаешь, Ренато оставил тебя? Думаешь, когда он начал свой труд мести, то это было против тебя?

– Может быть. Когда он ушел, то говорил со мной угрожающе, – нерешительно вспомнила Моника. – Но не думаю, Хуан. Наоборот. Я убеждена, что если бы он смог избежать этого, то избежал бы.

– Из-за любви к тебе? Как ты думаешь, чего больше в его сердце: любви к тебе или ненависти ко мне?

– В нем любовь сильнее ненависти, Хуан. Думаю, он был рожден не для ненависти. В его душе злоба и ненависть временны. Порыв, вспышка, а потом все развеется. Всегда так было, не думаю, что внезапно он изменился. Его учили быть вежливым для жизни мягкой и простой. Но чего ты ждешь всеми этими вопросами? Чего ждешь от него и чего опасаешься?

Моника беспокойно посмотрела на него, и суровый, глубокий, полный грусти взгляд Хуана был ответом.

– Думаю, я приму твой план, Моника. Я не должен соглашаться, потому что слишком опасно для тебя. Но в конце концов, все равно, потому что из большей опасности я не могу тебя освободить, потому что сам не смог бы передать весла другому, когда повезу тебя. Я поговорю с остальными, дам им последний луч надежды. Это будет ради тебя, как тот хлеб, что ты разделила за моей спиной. Идем. Я повезу тебя, как подарок.


– Янина, что происходит? Моя мать…?

– Сеньоре немного лучше. У нее был сильный нервный припадок, потом удар. Пришел доктор и почти силой влил в нее успокоительное. Но она уже спит, рядом с ней Хосефа и Хуана.

Ренато выпил еще рюмку, затем отодвинул поднос с выражением недовольства и досады. Он был в глубине библиотеки, чья пещера снова служила ему убежищем, пока он безуспешно искал в алкоголе спокойствие и безмятежность. В жадном ожидании он провел там несколько часов, не находя себе места. Это был день, когда, по его подсчетам, должны прислать бумаги. Это были бесконечно долгие часы, каждая минута превращалась в вечность.

– Моя мать не говорила больше о возвращении в Кампо Реаль?

– Нет, сеньор. Сеньора только плакала. Не хотела слушать Отца Вивье. Да, я слышала все, что рассказали девушки на кухне. Как ужасно, сеньор, как все это ужасно!

– Могу себе представить, как тебя тронуло произошедшее с Баутистой.

– Он должен был так закончить. Ужасно, но это правда. Все его так ненавидели. Так сильно. И он поджег Кýму.

– Поджег ее? – Ренато был ошеломлен.

– Сеньор не знает, как все началось? Нет, конечно же. Все случилось потом. Баутиста поджег хижину Кýмы, не дав ей выйти. Говорят, он смеялся, когда охранники бросали камни, когда та высовывалась.

– Это неслыханно! О чем ты говоришь?

– Когда наконец ей дали выйти, ужасно обгоревшей и почти задохнувшейся от дыма, ее поволокли к большой каменной ограде, затем кинули в ущелье. Там ее оставили, как животное, и пригрозили ружьем, если попытается снова прийти. Там же ее нашли мертвой те, кто ехал на повозке тем утром. Поэтому все восстали против Баутисты, сожгли дом.

– Об этом знает моя мать? – спросил Ренато, вскочив на ноги, совершенно бледный.

– Да, сеньор, знает. Сам Баутиста мне сказал, только не так ясно. Сказал, что по вашему приказу.

– Моему приказу? Как я мог приказать подобную вещь?

– Это я и осмелилась сказать. Что вы не могли приказать. Но сеньора и он не позволили мне говорить. Теперь он заплатил свой долг.

– А ты кажешься довольной, что он поплатился, – упрекнул Ренато неторопливым и спокойно. – Тем не менее, Баутиста был твоим родственником.

– Он не был родней. А Кýма была моей подругой.

– Кýма… Это правда…

Ренато замолчал, вспомнил и посмотрел на странную девушку, которая преобразилась под его взглядом. Ее глаза горели, подрагивала смуглая плоть.

– Ты купила у Кýмы любовный напиток. Думаешь, эта бурда действует?

– Кýма имела силу, сеньор, и хорошо это доказала: три человека, которые плохо с ней обошлись, уже умерли.

– Но не из-за силы этой несчастной, Янина.

– А почему нет, сеньор? Кýма никогда не проклинает без причины и просто так. Сила любви и сила смерти имеют…

– Сила любви… – повторил Ренато шепотом. Мысль пронеслась в его разуме, как вспышка, но он сразу же отверг ее: – Хватит глупостей. Принеси мне бутылку коньяка и проследи, чтобы мне никто не мешал. Только...

– Да, сеньор. Я помню указание. Только тот, кто принесет бумаги из Епархии, которые вы ждете.

Ренато опрокинул еще рюмку и замер, опустив голову и прикрыв глаза. Он пил, чтобы забыться, но не мог потушить горящую искру в сознании, ослабить тревогу напряженного, бесконечного ожидания. Он допил то немногое, что оставалось в бутылке, и отбросил ее в сторону, встал, пошатываясь, и услышал глухие взрывы, как гром.

– О! Что это? – и крикнув, позвал: – Янина! Янина!

– Вот коньяк, сеньор, – указала Янина, быстро зайдя.

– Что это за шум? Эти взрывы?

– Это длится уже несколько дней, сеньор. Не помните? Говорят, это вулкан. Небо стало красным и опять сыпется пепел, как прошлым вечером. Крыши и деревья стали уже белыми. Говорят, похоже на снег.

Ренато провел пальцами по подоконнику распахнутого окна, собирая тончайший густой и горячий пепел, который падал, и проговорил пренебрежительно:

– Снег? Ба! Горячий снег. Он почти горит, и трудно дышать. Поставь сюда бутылку и не возвращайся, пока не передашь бумаги, которые я жду. Ух! Какая же сделалась проклятая адская жара!