На полках — книги Неда; над столом пришпилено письмо, написанное почерком Неда. Судя по дате, двухгодичной давности. «Милая Дженни — спасибо за росмерсхольмские[5]карточки. Как всегда, блестяще. Вскоре позвоню. Совершенно закрутившийся Нед». И под знакомым росчерком — два крестика, дескать, «целую». Ничего предосудительного: Нед всегда в письмах к друзьям ставил два крестика, символы поцелуев. Или один? Сама Александра удостаивалась трех. Господи, это что, соревнование?


На столе лежал чек на двести фунтов, подписанный «Вильна Мэнселл». Валяется так, словно его бросили не глядя. Выписан в прошлое воскресенье. Что ж, хоть кто-то хоть однажды не солгал. Вильна тоже чокнутая, но у нее есть хоть какое-то оправдание — родина, истерзанная войной. Кроме того, она считает себя подругой Александры и даже двухсот фунтов за это не пожалела. Сплошные дурные знамения.


Александра вновь переключилась на фотографии. Кажется, Неда с пирамидками сфотографировала она сама. Это было в мае. Три месяца назад. Она сдала пленку в мини-лабораторию в местной аптеке. Здесь почти все так делают. Договорившись с кем-то из работников аптеки, Дженни могла тайно завладеть любым количеством фотографий Неда. Достаточно предупредить, чтобы с пленок печатали дополнительные экземпляры и откладывали их в отдельную стопку. Александра обратила внимание на один снимок, наполовину сожженный. Изначально Нед и Александра были запечатлены на нем вдвоем в Киммериджской бухте, на фоне сланцевых утесов с живописно торчащими окаменелостями. Александру Дженни сожгла, Неда оставила. Фотографировала Эбби. В бухту ездили на машине, вместе с Артуром и Эбби. Три года назад. А не столкнулись ли они там случайно с Дженни Линден и ее мужем? Быть может, Линдены угостили их кофе из своего термоса? Что-то такое вспоминается. Мужа Дженни Линден зовут Дейв. А Саша тоже на этом снимке был? Почти наверняка. Нед пристально смотрит с оскверненной фотографии. Обугленный край приходится на его рукав.


Все, что здесь есть, подумала Александра, свидетельствует только об одном: эта женщина свихнулась от любви к моему мужу. Уродливая, психически больная, несчастная. В сущности, она заслуживает только жалости.


Александра поднялась в крохотную спальню Дженни Линден. Незаправленная кровать, скомканное белое покрывало; всюду разбросаны подушечки, на полу — черные кружевные трусики с алой каемкой. Черное и алое — что ж, в свое время Александра тоже носила такое белье. Вульгарное, зато нескучное. С Дженни Линден как-то не вяжется. Но, может статься, она живет надеждами. Женщинам это свойственно. На деревянной каминной полке — окаменевший аммонит. В этих местах они практически под ногами валяются. Строители тематического парка «Тюремный замок» роют на территории котлован. Чего только не извлекает ковш экскаватора из потревоженных недр — римскую керамику, топоры каменного века, трилобитов. Судя по всему, когда-то здесь простиралось море. Судя по всему, Дженни Линден держала ухо востро: ведь коллекционирование окаменелостей Нед одобрял — в отличие от большинства хобби и увлечений.


В воздухе все еще чувствуется дрожь — можно подумать, вопли прекратились буквально секунду назад. На стене — портрет Неда. Написанный маслом. Минуточку… да это же коллаж! Вместо мазков — клочки ткани. Коронная техника Дженни. На туалетном столике — очередной макет. При ближайшем рассмотрении это оказался макет спальни Неда и Александры. Хорошенькое дело! Дубовый стол склеен из спичек; кровать — из яблочных черенков и скрученных кусочков золотой фольги. Зеркало, позаимствованное из кукольного домика, висит на том самом месте, где и в реальности. Там же, где зеркало Александры. Откуда Дженни знать, как выглядит эта спальня? Бывала в гостях в «Коттедже»? Возможно, даже в отсутствие Александры — на какую-нибудь вечеринку приходила? Значит, Нед иногда устраивал светские рауты? Порой гости оставляют пальто в спальне. Невинное объяснение. Или же все было совсем иначе: стоило Неду и Александре уехать, как Дженни Линден пробиралась в дом и бродила по комнатам, дышала одним воздухом со своим любимым? Поклонница, преданная поклонница, почитательница, жрица, фанатка, неумная, некрасивая, немолодая толстуха. Давно просроченные женские прелести. Маньячка, изготовляющая макет чужого счастья, чтобы им завладеть. Так колдуют над куколкой, изображающей соперницу.


Александра зашла в ванную и обнаружила в стакане зубную щетку Неда. То есть желтую, с синей полоской поперек щетинок. Если полоска стерлась, знай — щетка свое отслужила. На этой полоска едва видна. Может быть, утром в воскресенье Эбби швырнула щетку в мусорное ведро? А Дженни ее украла? Может быть, Дженни упивается своей близостью к любимому — с наслаждением ощущает во рту щетку, которая побывала во рту у Неда? Какая гадость.


Александра забрала щетку с собой. Сняла со стены все фотографии Неда. Забрала ежедневник и записную книжку. Выпустила рыжую кошку, и та невозмутимо потрусила по тротуару. А Александра поехала домой, в нестерпимо пустой «Коттедж». Не так-то долго осталось терпеть безлюдье. К вечеру приедет Хэмиш.


На автоответчике было восемь сообщений. От корреспондента «Мэйл он санди», из «Таймс» — просили краткую биографию Неда для некролога, от доктора Мебиуса — «прошу вас, перезвоните», от неизвестной женщины — бессвязный лепет сквозь слезы, голос слишком невнятный, не поддающийся опознанию; из цветочного магазина — уточняли, как проехать к «Коттеджу», и еще одно: к телефону подошел Нед, сказал: «Леа? Секундочку, я только этот чертов автоответчик выключу». Так он сказал — если только Александра правильно расслышала. Она вновь прокрутила сообщение. Оно давнишнее. Сохранилось на кассете под слоями более поздних звонков. Попыталась найти его вновь — и случайно стерла. «Леа»? Неужели он действительно сказал «Леа»? Уж наверно, это было какое-то скомканное «алло»? Так и рехнуться недолго, на пару с Дженни Линден.

Александра чувствовала, что ее грубо отстранили. Отрезали ножницами и сожгли. Лицо Неда на фотоснимках — чужая собственность. И его голос говорит с чужими — не с ней. Даже его тело, его череп заграбастали чужие руки. Может быть, в этот момент ему как раз пилят голову? Интересно, мозг действительно выплескивается наружу, как в триллерах? Алмаз, громко сопя, крутился под ногами. Александра развела в камине огонь. Сожгла фотографии — ведь Дженни изгадила их своим взглядом. Сожгла зубную щетку, почти наверняка отравленную мерзкой слюной Дженни. Положила щетку на растопку, чиркнула спичкой, смотрела немигающими глазами, как щетка, рассыпая вокруг себя брызги расплавленной пластмассы, превращается в факел. Смотрела, как Нед исчезает в лиловых, зеленых и черных всполохах. Но ощущение, что его больше нет, не приходило. Она чувствовала спиной его улыбку. Как у Чеширского Кота. Тела давно уже нет, а улыбка остается.


Если бы Дженни не была так похожа на слизняка… Будь Дженни Линден красивее, умнее, моложе, Александра теперь не ощущала бы себя выброшенной на помойку. Дженни — как уцененное и переуцененное платье — несказанно уныла. Скорбь должна быть возвышенной, чистой.


Сверху донеслись какие-то звуки. На сей раз это и впрямь был Алмаз — опять на кровать забрался. Александра поднялась в спальню. Шуганула пса. Кажется, на макете, что стоит у Дженни в спальне, была и собака — сердито ощетинившийся комок. Да, вроде бы — но ни собственной памяти, ни собственным органам чувств Александра больше не доверяла. Все — иллюзия. Все — виртуальность. В любом случае Алмазу на кровати не место. Может быть, сообщить в полицию об идефикс Дженни? — подумала Александра. Все знают, что такие люди небезобидны. Но теперь она сама, Александра, обворовала дом Дженни. Бог с ними, с фотографиями, с зубной щеткой — они принадлежали Александре по праву. Ежедневник и записная книжка — другое дело. Зачем она, собственно, их взяла? Александру втягивают в ситуацию, которую благоразумнее было бы игнорировать. Вновь почувствовав крайнее изнеможение, она прилегла на кровать в спальне и заснула. Разбудил ее телефон.

8

— Мама, — деловито объявил Саша своим пронзительно-звонким голоском, — кошка народила котят. Мне некогда.

И убежал.

Трубку взяла Ирэн.

— Голубка, — проговорила она, — я надеюсь, ты не слишком расстраиваешься. Мужчины есть мужчины — иначе говоря, дети малые, несмышленые.

— А из-за чего я должна расстраиваться? — переспросила Александра. — В частности-то? Если не считать того, что я овдовела. Какие еще могут быть причины?

— Ты знаешь, что такое «закон экономии»?

— Нет, — сказала Александра. — Может, лучше поговорить о кошке и ее котятах? Сколько их?

— Восемь, — сказала Ирэн. — Неужели я дала тебе такое плохое образование?

— Ты меня отдала в театральную школу, — напомнила Александра.

— «Закон экономии доводов» — это одна из разновидностей «бритвы Оккама», — сообщила Ирэн, окончившая Челтэнхэмский женский колледж в пору его расцвета, а затем и Оксфордский университет. — Он гласит, что самое простое объяснение обычно является истинным — или самым эффективным. Если, как ты утверждаешь, Неду навязывалась в любовницы какая-то полоумная дамочка…

— Навязывается теперь, задним числом, — поправила Александра.

— …то, вероятно, Нед этому как-то потворствовал. Вспомни «Роковое влечение».

— Но она такая страшная, вся заплывшая жиром, — возразила Александра.

— Ты хочешь сказать: «Что Нед мог в ней найти, раз у него была я»?

— Вот именно, — отозвалась Александра. — Кроме того, мы любили друг друга. Он никогда не пошел бы на такое. Он не изменял своим принципам. Терпеть не мог никакой грязи.

— Как скажешь, но ты чрезвычайно много времени проводила вне дома, — заметила Ирэн. — Мужчинам такое не нравится. Если жена не находится на своем законном месте в постели, первый порыв мужа — уложить на это место другую.

— Я работала, — сказала Александра. — А что еще мне было делать? Разве моя вина, что я должна зарабатывать деньги? Да я и роль-то получила благодаря Неду, его стараниями. Думаешь, мне нравилось торчать в Лондоне? Мы даже последний день рождения Саши не смогли отпраздновать вовремя, потому что у меня был утренний спектакль. А бедный мальчик так страдал из-за того, что на выходные мы выдергивали его в Лондон. Все дни рождения своих друзей пропустил, но что мы могли сделать? И Нед умер в столовой, рухнул на пол и умер, раз — и все, а я была далеко и ничего не знала.

И Александра разрыдалась.

— Хватит хлюпать носом, — сказала Ирэн, которая всю жизнь мечтала стать актрисой, но (по ее собственным словам) принесла свой талант в жертву раннему замужеству и почти столь же раннему материнству. — Подумай о публике. Будешь носом хлюпать — кто на тебя посмотрит? И мне от твоих слез — одно расстройство. Я осознаю, что бессильна тебе помочь. Не хочется оставлять тебя одну, но и Сашу в «Коттедж» привозить не стоит. Я в этом уверена. В разоренном доме ребенку не место.

— Но я по нему так истосковалась, — проговорила сквозь слезы Александра.

— Ты только о себе думаешь, — отрезала Ирэн. — Я подержу Сашу у себя, пока Неда не похоронят. И точка. Это лучший выход. А когда похороны? Почему никто не говорит? Ты его кремировать решила или как? Кремация — самое разумное, вот только с прахом всегда проблема.

— Не знаю. Ничего я не знаю, — взвыла Александра. — Мне об этом даже думать больно. Хэмиш со всем разберется.

— Ты — вдова Неда, — напомнила Ирэн. — Ты должна хотя бы некоторые решения взять на себя.

— Все-то ты знаешь, — съязвила Александра. — Такой уж у тебя богатый опыт.

— Ты права, — сказала Ирэн, и впрямь схоронившая двух мужей (один из которых приходился отцом Александре) из четырех, — опыт у меня богатый.

— А что было у нас в доме, когда умер твой второй муж? Шепот не слышался? И шорохи, и точно кто-то невидимый шныряет — замечаешь краем глаза какое-то движение? Кажется — вот-вот разглядишь, а на деле — ничего, пусто? Здесь такие странные вещи творятся.

— Все было совершенно заурядно и мирно, — сказала Ирэн. — Я устроила так, чтобы он умер в больнице. Но когда умерла Мандаринка, наша кошка, все было точно так, как ты описываешь, пока мы не предали ее земле. Саша сделал в саду маленькое надгробие. Наверно, он тебе говорил. Нет? Мне все время чудилось, что я вижу Мандаринку на лестнице. А потом посмотришь — нет никого.

И Ирэн продекламировала:

Идя по лестнице, всегда

Я не встречаю не кота.

В иные, лучшие года

Кота встречал я никогда[6].

— Обман зрения, — продолжала она. — А теперь дочка Мандаринки родила ее восьмерых внучат. Может быть, возьмешь одного, чтобы не так грустно было? Нет? Разумно. Ты ведь живешь, как цыганка. Чем скорее Неда похоронят — или сожгут, — тем лучше. А с этой Дженни Линден ты поосторожнее. Такие люди опасны. Если Нед был Богом, то кто тогда ты?