Хюррем даже не заметила показавшееся на мгновение в проеме огромной деревянной двери лицо Сюмбюля-аги. Все ее мысли были только о том, чтобы стать красивой. Сегодня ночью она должна быть очень красивой, самой красивой. Даже если потребуется для этого содрать с нее кожу, то пусть сдирают. Сегодня ночью ее ждет султан Сулейман. Сегодня ночью она станет женщиной и подарит османскому падишаху свою девственность. «Я должна вскружить ему голову, – думала она, – я должна очаровать его. Я не должна стать любовью на одну ночь. Я должна ответить ему всем сердцем, всем, что есть у меня. Правда, я неопытна в любви, но я верю, что небеса помогут мне выглядеть в глазах падишаха невинной, как ангел, и соблазнительной, как гурия».

Пока ее обтирали ароматной водой, она твердила про себя сотни, нет, тысячи раз одно и то же: «Меня зовут Хюррем, я Хюррем».

Но что значило это имя? У кого она ни спрашивала, ни у кого не могла получить ответа. Когда Сюмбюль-ага вошел в комнату, на нее одевали белую сорочку из китайского шелка. Затвердевшая от холода грудь была прекрасно видна сквозь тонкую ткань. Спереди на сорочке был сделан глубокий вырез до живота, в который была видна прекрасная нежная кожа. Малейшее движение Хюррем было способно свести с ума любого мужчину. Ее длинные рыжие волосы, волнами ниспадавшие с плеч, были расчесаны и уложены гребнями из слоновой кости.

На сорочку ей одели кафтан-харбал. На бархатной ткани пурпурного цвета были вышиты серебряными нитями вьющиеся на длинных стеблях цветы. Серебряный пояс от трабзонских ювелиров перехватил тонкую талию. «Я не смогу дышать с этим поясом», – ворчала она. Никто из сбившихся с ног служанок ей даже не ответил.

– Если я задохнусь и упаду в обморок перед повелителем, то я вам устрою! – но даже и эта угроза никого не испугала.

Под конец Мерзука и Сетарет-калфа, оттолкнув портних, работниц по ткани и служанок, придирчиво осмотрели девушку.

Сетарет не преминула сказать свое всегдашнее: «Машаллах!»

Мерзука долго молчала, а потом только и смогла прошептать: «Ты очень красивая, Александра». И тут же исправилась: «Прости, я хотела сказать Хюррем…»

Девушка повернулась и внимательно взглянула на татарку: «Не забывай о Хюррем, – сказала она. – И Османы никогда не забудут Хюррем, и весь мир. Вот увидишь».

Она величественно вышла в общий зал, где ее ждал взволнованный Сюмбюль-ага, который причитал: «Ну что вы там возитесь, давайте быстрее! Если мы еще немного задержимся, повелитель нам всем снесет головы с плеч!»

Не глядя ни на служанок, благословлявших ее, ни на наложниц, высунувшихся из своих комнат и смотревших ей вслед, она направилась за Сюмбюлем-агой. Она не ответила даже тем наложницам, которые попытались посмеяться: «Куда это в таком виде наша московитка?» Чтобы успокоиться, она всю дорогу твердила про себя: «Куда-куда. Хюррем идет на свидание к султану».


Долгий коридор никак не кончался. В конце концов главный евнух остановился перед дверью, рядом с которой несли стражу закованные в доспехи грозные на вид воины с обнаженными мечами. Густые усы, доходившие стражникам до подбородка, на мгновение напомнили Хюррем Тачама Нойона. Правда, у них усы не были такими черными. Один из стражников, сверкнув глазами, медленно приоткрыл тяжелую дверь, а в это время Хюррем подумала: «Интересно, где сейчас мой Тачам?» Она вспомнила, как он перевернул всю ее жизнь, как с ним пережила она самые черные дни и как с ним же начала свое возрождение. Ей стало тоскливо. Почувствовав, что на глаза наворачиваются слезы, она испугалась и тут же взяла себя в руки.

«Смотри, не вздумай плакать, – сказала ей одна из собиравших ее женщин. – Если ты заплачешь, то сурьма у тебя на бровях и ресницах потечет. Лицо станет черным, как уголь, а повелитель тебя отошлет».

Пока дверь открывалась, Хюррем широко раскрыла глаза, чтобы не плакать. Она увидела еще один коридор, по обеим сторонам которого висели огромные светильники. Хюррем, неслышно ступая, глядя перед собой, как ее и учили, краем глаза заметила, что в стенах коридора сделаны ниши, в тени которых стоят стражники.

Хюррем взмолилась, чтобы следующая дверь была последним препятствием на пути к султану. Вдруг неизвестно откуда появилась пожилая женщина. Судя по тому, как Сюмбюль-ага уважительно поклонился и приветствовал ее, она была важной персоной. Женщина вела себя так, словно Хюррем не стояла рядом, однако девушка почувствовала, как краем глаза женщина подробно рассмотрела ее с головы до пят. Сюмбюль-ага тихо прошептал: «Это Дайе Хатун. Кормилица нашего падишаха. Именно она вырастила и воспитала повелителя и до сих пор ему служит. Повелителю она как мать».

Хюррем сразу поняла намек. Не дожидаясь, пока Сюмбюль договорит, она почтительно склонилась перед пожилой женщиной. На лице была ее невыразимо прекрасная, полная нежности улыбка. Дайе Хатун ответила на приветствие девушки легким кивком. Не отрывая глаз от глаз Хюррем, она сказала что-то главному евнуху.

– Как только ты войдешь в комнату, немедленно упади в ноги повелителю, – прошептал в свою очередь евнух девушке. – Если он скажет тебе встать, ты поднимешься и направишься прямо к его ложу, поцелуешь и приложишь ко лбу одеяло в изножье.

– Что?

– Поцелуешь и приложишь ко лбу одеяло в изножье.

– Зачем?

– Делай, как тебе говорят, – сказал Сюмбюль-ага тихо.

Дайе Хатун обратилась к Хюррем:

– Когда повелитель позволит тебе уйти и сам удалится, сразу не выходи. Сначала придут и разберут постель, заберут простынь и уведут тебя.

– Простынь?

– Да, простынь. Не задавай вопросов и делай, что говорят.

Хюррем снова склонилась перед Дайе Хатун и, улыбнувшись самой любезной своей улыбкой, сказала: «Ни о чем не беспокойтесь. Хюррем не заставит вас краснеть».

По знаку женщины стражник открыл дверь. Дайе Хатун удалилась. Сюмбюль-ага многозначительно посмотрел на Хюррем: «Здесь мы расстаемся. Дальше ты идешь одна».


От волнения она сделала прямо противоположное тому, чему ее учили. Вместо того чтобы пасть ниц и ожидать, пока Сулейман разрешит ей подняться, она замерла посреди комнаты.

Казалось, что стены комнаты окрашены в желтое из-за дрожащего света пламени, горевшего в камине с остроконечным верхом. Горели и светильники перед огромной зеркальной консолью. Свет от очага и светильников отражался в желтых, красных, синих, зеленых и белых изразцах, покрывавших стены, и в стеклах. От янтарного пламени синие и зеленые изразцы иногда приобретали коричневатый оттенок. Поодаль стояла огромная кровать, а перед окном были расположены большой широкий диван и стол, на котором были разбросаны бумаги и карты. На маленьком столике перед диваном стояли кувшин, переливавшийся разными цветами, несколько бутылок и большая чаша с фруктами.

Неужели это были покои самого султана Сулеймана, заставлявшего дрожать весь мир? Где же золото, рубины, изумруды, бриллианты? Разве могло быть у правителя, о силе которого слагали легенды, столь простое жилище?

Внезапно Хюррем заметила, что в тени рядом с кроватью, не двигаясь, стоит большая темная фигура в огромном тюрбане. «Пресвятая Матерь Божья! – взволнованно подумала Хюррем. – Вот же он!» И она немедленно склонилась в поклоне. «Интересно, раздумывала она, – не рассердился ли он, что я не поклонилась сразу, как вошла. Раз до сих пор ничего не сказал, наверняка рассердился. Сейчас он меня выгонит. Почему он молчит? А если броситься к его ногам и молить о прощении? Ну же, давай, говори. Скажи хоть что-нибудь! Рассердись, закричи на меня, но не молчи. Говори же, черт тебя побери!»

Раз уж все было кончено, не было никакого смысла и дальше стоять, согнувшись в три погибели. Хюррем выпрямилась, бормоча: «Может быть, мой повелитель все-таки меня помилует?» Темная величественная фигура в огромном тюрбане даже не шелохнулась. Хюррем продолжила, придав своему голосу самое нежное выражение: «Я простая деревенская девушка. Я впервые оказалась в покоях правителя. Пусть мое невежество извинит моя растерянность. Простите меня».

Именно тогда произошло нечто совершенно неожиданное. Огромная темная фигура продолжала хранить молчание, а в это время из-за инкрустированной перламутром ширмы рядом с зеркальной консолью раздалось: «Ну что, похожа моя комната на комнату повелителя? Такой ты ее себе представляла?» – и вышел султан Сулейман. Хюррем совершенно растерялась и только хлопала глазами, глядя на величественную темную тень, продолжавшую грозно стоять у кровати.

Сулейман засмеялся и отложил салфетку, которой вытирал руки: «Неужели ты приняла мой кафтан с тюрбаном за меня самого?»

Хюррем только и смогла выговорить дрожащим голосом: «Да… то есть нет» – и в это время вспомнила, что не поклонилась падишаху. Бормоча что-то уж совсем сбивчивое, она попыталась исправиться, а Сулейман захохотал еще громче.

– Ну ты же видишь, бояться нечего. То, что ты называешь повелителем, это кафтан с тюрбаном. Так что весь почет – им.

Хюррем продолжала стоять, согнувшись.

Сулейман смотрел на волосы склонившейся перед ним Хюррем, отливавшие алым в свете очага. Линии ее тела угадывались под одеждой.

– Подними голову, посмотри мне в глаза, – попросил султан.

Он не рассердился! Сулейман на меня не рассердился! Она немедленно подняла голову и посмотрела на молодого человека, стоявшего перед ней. Без тюрбана и кафтана он был совершенно не похож на того падишаха, которого она привыкла видеть. Теперь он не выглядел так пугающе. Он казался даже немножко худым. Без тюрбана он гораздо красивее. У него густые черные брови и большие сверкающие глаза.

Молодой падишах продолжал внимательно разглядывать Хюррем. Грудь ее, которую хорошо было видно в глубоком вырезе сорочки, вздымалась. С трудом оторвав взгляд от ее груди, Сулейман залюбовался ее глазами. Он был уже готов потерять голову в глубине этих глаз, как вдруг Хюррем побежала к кровати.

– Хюррем, что случилось? Что ты делаешь?

Вместо ответа она встала на колени и сделала так, как учила Дайе Хатун: три раза поцеловала и приложила ко лбу атласное одеяло.

Падишах подошел к ней и, протянув руку, поднял ее: «Как я погляжу, матушка Дайе и тебя этому обучила? Так повелось во времена наших отцов, и так и должно продолжаться. Если женщина не поцелует одеяло мужчины, то изобилия этому ложу не будет».

Не выпуская руки, Сулейман повел ее к седиру перед окном. Как это он сказал? Изобилие ложа? Или ей только так показалось? Падишах намекал на то, что на этом ложе будут зачаты их дети?

– А повелитель в это не верит?

– На все воля Аллаха. Как он решит, так и произойдет. Он проявил к нам милость и даровал шехзаде Махмуда, а потом забрал его у нас. Никто не смог его спасти – ни моя сила, ни искусство лекарей. Поэтому если будет Аллаху угодно благословить своих рабов потомством, то он благословит, а если нет, то нет. Так что судьба никак не связана с обычаем целовать одеяло.

– Я очень расстроилась, узнав о смерти шехзаде. Да дарует Аллах повелителю долгих лет жизни. И все-таки у вас есть еще один сын.

– Благодарение Аллаху, мой шехзаде Мустафа с каждым днем растет и становится все сильнее. Храни его Аллах, да продлятся дни его долго.

– Я молюсь, чтобы все было так, как желает повелитель.

Хюррем пыталась не очень много говорить, но ей это очень плохо удавалось. Ей давно хотелось задать один вопрос, и она даже знала на него ответ, но сдержаться она не могла. Падишах довольно скоро заметил ее нетерпение.

– Наша хохотушка хочет что-то нам сказать?

– Да простит мой султан мне мое невежество. Пусть он помнит, что перед ним простая деревенская девушка. Да простит мне Аллах мою дерзость, но после вас… как сказать… шехзаде?

Сулейман все понял.

– Ты хочешь спросить о том, кто возглавит Османскую империю после меня? Но ответ на этот вопрос заранее известен. Наш наследник – шехзаде Мустафа Хан. Правда, ему еще только шесть лет.

Он помолчал и засмеялся:

– Неужели мы так быстро надоели Хюррем Ханым, что она уже ищет нам наследника престола?

Говоря это, Сулейман вдруг понял, что он впервые шутит после смерти шехзаде Махмуда. У Хюррем отлегло от сердца – она не разгневала султана Сулеймана неподобающим вопросом. Но падишах все равно заметил испуганное выражение в ее глазах.

– Успокойся. Падишах остался там, – и он указал на тюрбан с кафтаном, перед которыми недавно почтительно склонилась Хюррем. – У тебя еще есть вопросы?

– Да.

– Тогда спрашивай.

– Почему вы изменили мне имя?

– Как тебя звали, Руслана, и еще… Как-то на А…

– Александра, – перебила его Хюррем. – Александра-Анастасия Лисовская.

В ее голосе слышалась легкая обида.

– Да, именно так. Оба имени тебе не подходили.

– А что значит – Хюррем? Я ведь не знаю.

– А почему ты тогда не спросила?

Девушка, смутившись, опустила голову: