Хюррем даже не ожидала от самой себя, что смерть пожилой женщины ее так расстроит. Она сама закрыла эти глаза, ставшие на старости лет стального серого цвета, повидавшие столько боли и радости. «Покойтесь с миром, матушка», – плакала она. Но при служанках она старалась сдерживать слезы и высоко держать голову. Хафза Султан умерла, и теперь во дворце султана Сулеймана не было иной женщины выше ее по положению.

Теперь всякий раз, когда Хюррем мрачная, словно туча, проходила по бесконечным коридорам дворца, все почтительно замолкали и расступались. И не было никого, кто бы не кланялся главной женщине династии Османов.

Султан Сулейман был потрясен смертью матери. Хюррем впервые увидела, как он плачет. Он пытался прятать свое лицо, чтобы никто не видел его слез, ведь слезы – признак слабости. Хюррем в душе сердилась на придворных. Кем считали все эти люди ее мужа, что не признавали за ним права даже заплакать в такую минуту? Ведь падишах такой же человек, как и все, и даже если весь мир у его ног, даже если он непобедимый богатырь на поле брани, в конце концов он всего лишь человек, один из тысяч рабов Аллаха на земле. И Хюррем не уставала кричать на слуг и служанок, чтобы они не смели лишний раз входить к повелителю. Не смела и она.

Она оставила падишаха оплакивать тело матери, а сама подумала: «А ведь я свою мать даже не оплакала. Я не знаю, умерла ли она, жива ли она, я не знаю о ней ничего».

Она изо всех сил зажмурилась, чтобы не заплакать, но это не помогло – из-под длинных густых ресниц по щекам поползли непокорные слезы. Пытаясь успокоиться, она быстро зашагала прочь: «Нам всем надо поплакать».


Подозрения, павшие на Ибрагима, были забыты за этими печальными хлопотами. Сразу после похорон стали поступать тревожные известия с восточной границы. Шах Измаил, правитель иранского государства Сефевидов, довольно быстро оправился от, казалось, полного разгрома, и между двумя тюркскими династиями, одна из которых была суннитской, а другая шиитской, вновь вспыхнула жестокая борьба. После того как трон Сефевидов занял сын шаха Измаила Тахмасп, во дворец султана Сулеймана одно за другим полетели тревожные донесения.

Молодой шах поставил себе цель отомстить за отца. Как-то он произнес: «Если мне понадобится заключить сделку с самим шайтаном, чтобы уничтожить династию Османов, то я не задумаюсь ни на минуту». И эти его слова мгновенно долетели до Стамбула.

Через некоторое время пришло известие о том, что отряды сефевидских воинов совершают набеги на приграничные земли османского государства. Ими был захвачен Битлис. Падишаху пришло донесение, что агенты Тахмаспа пытаются посеять раздор среди населения Анатолии. Они подстрекают к восстанию анатолийских крестьян и обвиняют султана Сулеймана в вероотступничестве. На их сторону перешли уже многие деревни. Обстановка стала исключительно опасной.

Садразам Ибрагим-паша без конца говорил: «Повелитель! Давайте не будем ждать, пока сефевидский дракон на Востоке подрастет и поднимет голову. Давайте снесем ему ее сейчас! А если мы вновь начнем воевать с Карлом V, и не приведи Аллах Сефевиды пойдут на нас войной, нам придется очень тяжело. Издайте, повелитель, приказ – немедленно отправить войска на Иран. Затем мы вернемся на Запад и разобьем Карла».

Сулейман знал, что Ибрагим на этот раз прав. Но, так как ситуация была очень сложной, никак не мог принять решение. У него была единственная настоящая цель: завершить дело, начатое тысячу лет назад Аттилой, вступить в Рим и перевернуть пыльную страницу христианского папского престола. Рим был главной целью всех его приготовлений и всех политических действий.

Поэтому он не соглашался с Ибрагимом.

– Мы не можем, – отвечал он, – пугаться какого-то юнца, у которого только-только отросли усы. Мы не можем из-за него отказываться от нашей главной цели. Неужели мой визирь готов сдаться? Неужели в то время, когда мы в силах стереть в прах европейское христианство, должны тратить усилия на какого-то юнца на Востоке?

– Цель остается прежней, повелитель. Но вместо того, чтобы идти к ней короткой дорогой и непременно попасть в ловушку, нам следует выбрать иной путь.

– Нужно все хорошо обдумать, паша.

Хюррем видела, что совершаются какие-то тайные приготовления. Падишах вновь ушел в себя и все время о чем-то думал, не замечая того, что происходит вокруг. Ее люди доносили, что Ибрагим пытается вновь убедить падишаха воевать на Востоке. И в какой-то момент Хюррем поразила простая мысль: Ибрагим много лет назад принял ислам, как и она, но, может быть, в душе он все еще оставался христианином? Не были ли его усилия обратить войска Османов на Восток попыткой спасти христианский мир? Сулейман часто говорил, что его мечтой является подчинение исламу всей Европы. Впервые услышав об этом, Хюррем помрачнела. Неужели христианству предстоит исчезнуть? «Тебе-то что, – подумала она, – ты давно мусульманка. Ты много лет молишься на Киблу вместе с Сулейманом. А может быть, греческий девширме по-прежнему молится Христу?» Хюррем вспомнила о статуях из Буды, о которых возмущенно говорил весь Стамбул. Странно распорядилась судьба. Два прежних единоверца были теперь по разные стороны.

«А я-то кто такая, – все время размышляла Хюррем. – Дочь священника, с юных лет читавшая Евангелие. Мусульманка, постившаяся в Рамазан. Где теперь моя родина: в славянских землях или в османских? Неужели я приняла ислам только для того, чтобы возвыситься в глазах падишаха?» Это признание самой себе потрясло Хюррем. «Аллах, прости мне мое двуличие», – говорила она про себя.

Впервые за много лет тем вечером она достала свою старенькую сумку с приданым и долго смотрела на полустершийся портрет Девы Марии с младенцем Иисусом на руках. Слезинка намочила осыпавшийся нимб Христа. Во время утреннего намаза Хюррем долго сидела на саджжаде[72]. Ее губы бормотали молитву.


«Ну что, посмотрим, – сказал Сулейман Ибрагиму-паше, – так ли искусен Тахмасп, как его отец шах Измаил».

Хюррем не знала, радоваться ли ей тому, что Рим спасен, или нет. У нее не было сил думать об этом, потому что Сулейман перед отъездом в поход оставил вместо себя на троне сына Гюльбахар Мустафу.

Паника охватила Хюррем, когда она услышала об этом. Неужели мальчик, которого обрезали еще только два года назад, обладает теперь в отсутствие Сулеймана всеми полномочиями своего отца? Ей было страшно за себя и своих детей. К тому же маленький шехзаде Джихангир постоянно болел. Она изо всех сил старалась не показывать своих страхов. В поход она проводила мужа своей неизменной улыбкой:

– Отправляйтесь, повелитель, и возвращайтесь с победой. Да будет благословен ваш путь. Мы будем вас ждать. Наш богатырь шехзаде будет нас охранять.

Она стояла и смотрела вслед удалявшемуся падишаху, который совершенно не замечал того, что происходит в его собственном дворце. А может быть, он все знал и не хотел замечать?

После истории со змеей страх и осторожность никогда не покидали Хюррем. Теперь все, что она ела и пила, тщательно проверяли. Первый кусок и первый глоток всегда доставался специальному мальчику, назначенному для этой цели верным Джафером. Теперь она не ложилась в кровать, пока ее тщательно не осмотрят несколько раз. Точно также осматривали постели детей.

Хюррем оказалась в совершенно новой ситуации. Она не знала, как ей поступить, а попросту говоря, не знала, как ей избавиться от сына Гюльбахар. Она целыми днями не выходила из своих покоев в поисках ответа на этот вопрос. В качестве первоначальной меры она велела перевести в свои покои детей – троих сыновей и дочь. Старший сын шехзаде Мехмед к этому времени уже уехал санджак-беем в Манису. Но и ему она отправила гонца с предупреждением. «Все твои усилия напрасны, Хюррем, – думала она. – На османский престол сел ублюдок Гюльбахар, и что же теперь тебе делать?»

А Гюльбахар была вне себя от радости. Это сводило Хюррем с ума. Сулейман далеко. Искендер-паша отправился вместе с войском. Хафза Султан умерла. Хюррем была совершенно одна. Кроме чернокожего евнуха и Мерзуки, рядом с ней не было ни одного человека, которому можно было бы доверять. Разве просто охранять жизнь пятерых детей? Дворец полон врагов, в каждом углу устроена ловушка. «Теперь Гюльбахар переедет во дворец, – размышляла Хюррем. – Наконец гадюка достигла своей цели. Ее сын почти занял османский престол. Осталось только официально объявить его султаном». Эти мысли терзали Хюррем. Она каждого считала своим врагом. В покои к ней могли входить только Мерзука, Сетарет-калфа и Джафер. Сетарет-калфа была уже совсем старой, ее кучерявые волосы давно поседели. Это делало ее забавной, но Хюррем было не до веселья.

Однажды ночью ей не спалось. Она села на постели. Неужели ты так и будешь бездействовать и чего-то ждать? Ты – законная жена султана Сулеймана. Кого ты боишься, этого мальчика? Ему надо показать, кто по-настоящему силен. Утром она первым делом позвала Мерзуку.

– Немедленно сообщите наместнику султана, что мы хотим с ним поговорить.

Мустафа немедленно ответил, что сам к ней придет. Хюррем торопливо собралась, выбрав одно из самых красивых своих платьев, зеленого цвета. На голову надела зеленый хотоз, расшитый золотом и изумрудами. На руке красовалось кольцо с огромным изумрудом, подаренное ей султаном Сулейманом.

Но никто не пришел ни после полуденного намаза, ни после дневного. «Он, наверное, сейчас с Гюльбахар», – думала Хюррем. Она очень волновалась. Они не виделись с Мустафой много лет. На празднике обрезания она смотрела на него издалека, да и то из-за полога. Она попыталась представить, о чем они могут разговаривать с Мустафой. Кто знает, чему научила его мать?

Раздался призыв к вечерней молитве, и наконец ей доложили:

– Шехзаде Мустафа Хазретлери!

Со дня праздника обрезания Мустафа еще больше вырос. Он стал еще больше похож на свою мать. Тюрбан на голове был ему немного великоват, и из-за этого лицо его казалось маленьким. Острый нос, черные глаза, брови и тонкие губы напоминали отца.

– Мы так давно вас ждали! – нежно сказала она.

Не глядя на нее, Мустафа ответил:

– Мы сюда вернулись только несколько месяцев назад.

Хюррем сделала вид, что не поняла намека. «Мы собирались встретить в пути нашего любимого шехзаде и его прекрасную мать, но падишах нас опередил. Так мы не смогли вас повидать».

Чувствовалось напряжение. Хюррем сделала несколько шагов к молодому человеку. «Проходите, садитесь», – сказала она. Увидев, что юноша колеблется, она взяла его за руку и сама повела к седиру. «Ничего не стесняйтесь, дорогой мой, мы ведь тоже вам почти, как мать. И что же это за официальный наряд? Он вам очень идет, но мы здесь не на заседании Дивана! Снимите тюрбан, так будет лучше видно ваше прекрасное лицо».

Мустафа медленно поднял руки и хотел было снять тюрбан, но потом передумал.

– Наместник падишаха без тюрбана быть не может.

– Ну как вам угодно. Как поживает ваша матушка? Иншаллах, она здорова и благополучна?

– Все хорошо.

Мустафа помолчал и добавил: «Она справляется о вашем здоровье… Она очень расстроилась из-за этой истории со змеей. И сейчас говорит, что надеется, что вам уже лучше».

Хюррем чуть было не расхохоталась.

– Да, со мной теперь все хорошо. Произошло обычное недоразумение. Сначала мы все, конечно, очень испугались, но теперь вспоминаем со смехом.

– Интересно, как сюда попала змея?

Хюррем чуть было не сказала: «Как-как, твоя мать принесла», но закусила губу и с улыбкой произнесла: «Мне кажется, она заползла по трубам. Откуда ей еще взяться в бане, – и, решив сменить тему, спросила: – А как ваши дела?»

– Я учусь быть падишахом.

На мгновение Хюррем застыла, продолжая улыбаться. «Учись, – подумала она, – но твоя учеба тебе не поможет».

А молодой человек с этими словами встал. На поясе у него был усыпанный драгоценностями меч, подаренный ему на праздник обрезания отцом. Сейчас он придерживал меч левой рукой, что придавало ему властный вид. Он был очень похож на своего отца. Ей показалось, что она видит молодого Сулеймана. Глаза Мустафы так же блестели, когда он говорил.

– Мы очень просили отца взять нас с собой в поход, но он нам отказал. Сказал, что порученное нам дело гораздо важнее. Ведь он поручил нам трон и государство.

– Как прекрасно сказал повелитель. Пока падишах сражается, наш шехзаде посидит на престоле…

– Главное место падишаха – на поле сражения. Настоящий падишах должен быть во главе своего войска. Чему я могу здесь научиться в четырех стенах? Я только и слышу здесь, что жалобы придворных друг на друга. Один другому не продал, один у другого не купил.

– Но ведь и это очень важно, разве не так?

– Да, важно, но падишах должен воевать. Если завтра, будет на то воля Аллаха, престол батюшки освободится, я стану настоящим падишахом, то клянусь, ни на день не покину своих воинов. Именно так должен жить сын султана Сулеймана Мустафа Хан – от победы к победе.