– Я уже сделал ход, пока вы говорили, – сдержанно сказал Филипп.

– Сделал ход, черт возьми? А, королевская пешка. Классический гамбит, мсье… а я иду вот этой пешкой. Вот так.

Филипп склонился над доской, нахмурившись, целиком поглощенный шахматами, а над ним возвышался Флоримон, раскинувшийся на стуле, рассыпающий сигарный пепел на лацканы изысканно сшитого пиджака. Он ласково и снисходительно смотрел сверху вниз на Филиппа, ни на минуту не прерывая поток своих довольно бессвязных речей, из которых мальчик, даже если бы он к ним прислушивался, едва понял бы треть.

Я сидела молча, наблюдая за ними, чувствуя глубокую симпатию к этому немолодому знаменитому парижанину, который, несмотря на постоянную занятость, нашел время для того, чтобы навестить мальчика, показать ему, что он не совсем одинок. Послушав его, можно было подумать, что главным занятием для него в прошлом было ждать, когда он еще раз сможет сыграть с Филиппом в шахматы.

Вдруг я заметила, что мадам де Вальми больше не вышивает. Ее руки праздно покоились на сложенном холсте, лежавшем на коленях. Я подумала, что мадам заинтересовалась игрой, но потом заметила, что она не глядит на доску. Ее глаза не отрывались от склоненной над шахматными фигурами головы мальчика. Должно быть, она глубоко задумалась о чем-то, потому что, когда мальчик неожиданно вскрикнул, сильно вздрогнула.

Он издал радостный возглас и ухватился за доску:

– Ваша королева! Королева! Regardez, monsieur![7] Я взял вашу королеву!

– Вижу, – безмятежно ответил Флоримон. – Но может быть, вы будете так любезны объяснить мне, Капабланка, какое новое правило позволяет продвигать эту фигуру через всю доску?

– Между ними на доске ничего не было, – объяснил Филипп.

– Не было, верно. Но фигура, которой ты пошел, старина, – слон или, иначе, епископ. Извини меня за мелочность, но есть правило, которое гласит, что епископ ходит только по диагонали. Ты можешь сказать «пустяки, нелепость», но таково правило, Филипп.

– Епископ? – переспросил мальчик, понявший, очевидно, только это слово.

– Те фигуры, что с остроконечной шапкой, – спокойно пояснил Флоримон, – называются слонами или епископами.

– О! – сказал Филипп. Подняв голову, он с улыбкой посмотрел на своего противника, нимало не обескураженный. – Я и забыл. Возьмите назад свою королеву.

– Очень тебе благодарен. Спасибо. Ну а сейчас твой ход, и мне бы хотелось, чтобы ты снова подумал над тем, в какой позиции находятся моя королева и твой епископ.

Филипп внимательно посмотрел на доску.

– Между ними ничего нет, – неуверенно сказал он.

– Именно.

– Ну… О! – Маленькая рука быстро схватила не подчинившегося правилам игры епископа и убрала его прочь от королевы. – Вот. Я ставлю его здесь.

Флоримон хмыкнул.

– Весьма мудро, – заметил он. – Мудро.

Он низко склонился над доской, внимательно глядя на нее сквозь облако табачного дыма; по его виду можно было подумать, что он играет с опытным шахматистом, а не с маленьким мальчиком, который даже не знает как следует правил игры.

Я посмотрела на часы – шесть часов шестнадцать минут – и с удивлением взглянула на мадам де Вальми, подозревая, что она с таким же беспокойством, как и я, следит за временем. Но она снова уронила руку на колени и смотрела на огонь в камине. Она была за сотни миль отсюда. Интересно, где… Судя по выражению ее лица, вряд ли в каком-нибудь приятном месте.

– Мадам… – сказала я.

Вздрогнув, она так быстро схватила вышивание, что уколола иглой палец.

– Простите, мадам, я вас испугала. Мне кажется, Филиппу пора подняться наверх, к себе?

Я сидела спиной к двери, поэтому не видела и не слышала, как она открылась; осознала это по тому, как быстро Филипп повернул голову, как широко раскрылись его глаза. Бархатный голос Леона де Вальми произнес:

– А, Филипп. Нет, не уходи. Карло, рад тебя видеть. Почему ты так редко бываешь у нас?

Кресло мягко катилось, чуть шелестели колеса. Появление Леона произвело ошеломляющий эффект. Филипп вскочил со скамейки и стоял, глядя на своего дядю, как птичка, завороженная взглядом змеи. Мсье Флоримон поспешно встал. Элоиза де Вальми снова уронила вышивку и быстро повернулась к мужу; когда кресло прокатилось мимо меня, я соскользнула со стула и ретировалась на свое обычное место у дальнего окна.

Не думаю, что Леон де Вальми обратил на меня хоть какое-то внимание, но Филипп заметил мой маневр. Он тоже сделал попытку удрать, но был, если можно так сказать, пригвожден к месту словами Леона:

– Нет-нет, Филипп. Мы так редко видимся! Я должен быть благодарен мсье Флоримону, из-за которого пришел сюда раньше, чем обычно. Сядь, Филипп.

Мальчик повиновался. Кресло подкатило к дивану и остановилось.

– Твоя верность долгу поражает меня, Элоиза. Это поистине трогательно.

Леон де Вальми тронул жену за руку.

Только натренированное ухо могло различить саркастическую ноту в мягком голосе Леона де Вальми. Я увидела, как их глаза встретились и Элоиза де Вальми слегка улыбнулась. Вторично за этот вечер меня обожгла злость. Неужели так уж трудно вытерпеть общество Филиппа даже полчаса в день? И неужели надо показывать свою неприязнь столь открыто? На этот раз Филипп все заметил. Я увидела, как он быстро взмахнул своими длинными ресницами, искоса взглянув на дядю, как его бледное личико приняло обычное мрачное выражение, и подумала: «Черт возьми, неужели не найдется кто-нибудь, способный дать вам отпор!»

Через минуту, казалось, все сгладилось. Леон де Вальми, пребывавший в самом радужном настроении, весело приветствовал Флоримона:

– Очень мило, что вы заглянули к нам, Флоримон. Вы из Женевы? Что привело вас туда?

Флоримон снова опустился на стул.

– Я шел по следу, разыскивая новый материал. – Он сделал один из своих широких жестов, на этот раз по направлению к «Повести о блистательном принце…», и задел книгу рукой, так что она упала на пол. – Когда-нибудь просмотри эти картинки, Элоиза, и скажи, видела ли ты что-нибудь, равное этому изяществу, этой куртуазной утонченности на грани декаданса… А, спасибо, зайчик. – Это он сказал, обращаясь к Филиппу, который тихо поднял книгу и молча подал ему. – Отдай это, пожалуйста, своей тете, малыш. Великолепно, не правда ли?

Она посмотрела на книгу.

– Что это, Карло?

– Угроза твоему спокойствию и моему карману, – улыбаясь, сказал Леон де Вальми. – Новые модели в стиле «мандарин» или что-то в этом роде: не сомневаюсь, что на грани декаданса. Признаюсь, не могу представить тебя в подобном наряде, дорогая.

Флоримон засмеялся:

– Уверяю вас, это только материал для размышлений, сырье. И вот что я вам скажу. Мы с Розой Готье состряпали штучку, которая произведет переполох в ноябре, и я приехал в Женеву, чтобы проследить за тем, как идет дело. – Он широко улыбнулся. – По крайней мере, это хороший предлог. Я всегда пользуюсь им, когда хочу сбежать из Парижа.

– Как обстоят дела с твоей новой коллекцией моделей? – спросила Элоиза.

Флоримон уронил пепел на рубашку и безмятежно растер его по отвороту элегантного пиджака.

– Идея пока в эмбриональном состоянии. Младенец еще не бьет ножкой, мне долго еще не удастся разродиться, может быть несколько месяцев. А потом, как обычно, бах! – меня осенит и придется вылизывать этого недоноска, пока он не примет какую-то пристойную форму ценой моего кровавого пота и слез. – Тут его взгляд упал на Филиппа, неподвижно сидящего на скамейке, и он добавил, почти не меняя тона: – На дороге между Тононом и замком густой туман.

– Правда? Очень плохая видимость?

Леон де Вальми взял с подноса бокал с коктейлем и подал его жене.

– Кое-где. Но мне кажется, это местное. В Женеве было ясно, конечно, со временем погода на берегу озера может измениться. А, благодарю вас.

Леон де Вальми подал ему бокал. Когда кресло, сделав круг, остановилось перед камином, он увидел на низком столике шахматную доску. Его темные брови поднялись.

– Шахматы? Вы всегда носите их с собой, Карло?

– Почти. Можно надеяться, что мы с вами сыграем сегодня вечером?

– С удовольствием. Но прошу вас, бросьте эти портновские булавки. Я не могу играть, когда за ходами надо следить с помощью телескопа.

– Играть вашими шахматами одно удовольствие, – сказал Флоримон, – не говоря уже о том, что вы достойный противник, с которым стоит скрестить шпаги. Иными словами, это значит, что вы даете мне проиграть в четырех случаях из пяти.

– Гм… – Леон де Вальми оглядел доску. – Кажется, красные играют весьма близоруко в полном смысле слова. Я знал, что ты не обладаешь шахматным мышлением, дорогая Элоиза, но не представлял себе, что дело обстоит так скверно.

Мадам де Вальми лишь улыбнулась, даже не взяв на себя труда объясниться. Да никаких объяснений и не требовалось. Леон знал, кто играл красными, и Филипп сознавал это.

– А, да, – спокойно сказал Флоримон. Он внимательно оглядел миниатюрные фигурки. – О господи, я совершенно запутался, верно? Может быть, мне нужны очки от близорукости. Ты совершенно прав, дорогой Леон, большая ошибка – недооценивать противника. Никогда этого не делай.

Крупная рука быстрыми движениями переставила несколько пешек. Добродушное лицо выражало интерес только к лилипутским маневрам на шахматной доске.

Я заметила, что Леон де Вальми бросил на него быстрый взгляд, выражавший насмешливый интерес, быстро исчезнувший, словно рассеявшееся облако.

– Не могу сказать, что я его недооцениваю. – Потом он улыбнулся Филиппу, молча сидевшему на скамейке. – Заканчивай свою партию, Филипп, я думаю, твоя тетя пока еще не отошлет тебя в спальню.

– Мне бы… не хотелось, благодарю вас.

Филипп съежился и стал еще бледнее.

– Тебя совершенно не должно смущать, что ты проигрываешь, – сказал Леон де Вальми с приторной улыбкой.

Мальчик багрово покраснел. Флоримон ровным голосом сказал:

– Вряд ли мы сможем окончить нашу партию. Я нечаянно спутал фигуры. Прости, Филипп. Я очень надеюсь, что буду иметь удовольствие еще раз сыграть с тобой. Ты прекрасно играешь.

Отодвинув доску, Флоримон с улыбкой посмотрел сверху вниз на ребенка, который ответил ему лишь быстрым взглядом. Потом он откинулся на спинку стула и, ласково улыбаясь хозяину дома, начал рассказывать одну из своих невероятных историй, отвлекая внимание присутствующих на себя. Филипп казался еще меньше на своей скамейке: он сидел молча, словно воплощение мрачного одиночества. В эту минуту мне хотелось убить Леона де Вальми и его изысканную супругу. Филипп, должно быть, почувствовал мой взгляд, потому что вдруг посмотрел на меня. Я подмигнула ему и улыбнулась. Его лицо оставалось неподвижным. Черные ресницы снова опустились.

Дверь отворилась, и вошел Седдон, лакей супругов де Вальми. Пройдя через всю комнату, он подошел к Элоизе:

– Мадам, только что звонил мсье Рауль.

Элоиза быстро повернула голову к мужу:

– Мсье Рауль? Да, Седдон, я вас слушаю.

– Он просил меня передать вам, что едет сюда, мадам.

Леон де Вальми со звоном поставил стакан на ручку кресла:

– Сюда? Когда он звонил? Откуда?

– Не могу сказать, сэр. Но не из Бельвиня. Он сказал, что будет здесь вечером или ночью.

Наступила пауза. Я слышала мягкое, приятное тиканье красивых часов, стоящих на камине.

Потом Флоримон добродушно сказал:

– Как приятно! Не помню, когда я в последний раз видел Рауля. Надеюсь, он успеет к ужину?

– Вряд ли, мсье. Он сказал, что может опоздать, и просил не ждать его. Он просто сообщил, что будет здесь сегодня, – ответил Седдон.

– А что еще он сообщил? – спросил Леон де Вальми.

– Это все, сэр.

– Он не сказал, что случилась какая-то неприятность… в Бельвине?

– Нет, мадам, что вы.

Флоримон хмыкнул:

– О чем вы беспокоитесь, дорогая? У них там, наверное, неделю дует мистраль, и он решил просто удрать от него. Ужасно нездоровый ветер!

– Обычно он бежит в другом направлении, – очень сухо произнес Леон. – Хорошо, Седдон. Благодарю вас.

– Вы не могли бы предупредить миссис Седдон, чтобы она немедленно велела приготовить комнату, – сказала мадам де Вальми.

– Конечно, мадам.

Седдон, безучастный как всегда, наклонил голову. Я заметила, что Элоиза де Вальми вновь посмотрела на мужа. Со своего места я не могла различить его лица, но мадам кусала губы, побледнела и выглядела напряженной и усталой.

Веселенький прием готовится единственному и любимому сыну. Он и Филипп… Представление о Вальми как об уютном семейном доме было сильно поколеблено. Мне припомнился приют Констанс Батчер.

И тут большая люстра брызнула радужным каскадом яркого света. Седдон прошелся по комнате, задергивая занавеси и наполняя бокалы. Зазвенели стаканы, кто-то засмеялся. Филипп весело вскочил и стал помогать Флоримону складывать миниатюрные шахматы. При ярком свете люстры напряжение сразу же ослабело, потом вовсе исчезло. Огонь камина, смех, смолистый запах сосновых поленьев, звон медных колец, на которых держались портьеры, и тяжелый свистящий звук тяжелого атласа… Чистейший абсурд населять изящный замок Вальми мрачными привидениями Торнфилд-холла![8]