Это удивило и даже немного напугало Шаронова. Он давно постиг истину, что в жизни нет ничего случайного. Если к человеку приходит какая-то мысль, кое-то чувство или ощущение, то нельзя отмахиваться от этого, как от нечто незначительного. Значит, настало время пережить что-то новое, войти в иной жизненный поток, отдалиться от прежнего существования. Именно так и случилось с ним однажды, когда он под влиянием одного, но мощного импульса перечеркнул, словно неудачное сочинение, всю свою прежнюю жизнь. Может, для него снова наступает такое же время. То, что он оказался на этом корабле, имеет какой-то свой отдельный от всех событий смысл – это он начинает понимать все отчетливей. И дело не только в болезни сына, есть и другие причины его тут появления. Правда, разгадать, какие именно, он пока не в состоянии. Иногда смутное даже не понимание, а предчувствие грядущего понимания мелькает у него. Хотя с другой стороны не исключено, что это ему только кажется. В последние дни он подметил в себе некую мнительность – качество, которое раньше в себе не замечал. Нет сомнений, что она возникла как результат раздвоенности. А раздвоенность в свою очередь возникла практически в тот момент, когда он поднялся по трапу на борт этой яхты. Еще ничего не произошло, а он тогда сразу ощутил, что находится в некой новой для себя зоне ответственности. Слишком долго он чувствовал себя комфортно, стал реже задавать себе вопросы, ему все меньше стали интересовать ответы. Да, однажды он встал на путь, но обычно сначала кажется, что он ведет к истине, но вдруг в какой-то момент понимаешь, что он завел в тупик. А он, Шаронов, как-то позабыл об этом, незаметно для себя пропитался, как скатерть пролитым соусом, самоуверенностью в собственную непогрешимость. Вот его и решили одернуть. Или тут кроется что-то другое…

Шаронов еще раз посмотрел на жену. Она по-прежнему спала, при этом лицо у нее было очень спокойным. Хотя это он и направил ее на путь, но иногда ему кажется, что она идет по нему уверенней его. У него периодически начинают шевелиться сомнения; раньше он легко их отгонял от себя, как пугливую кошку от своих ног, но сейчас к нему все настойчивее лезет мысль: не пора ли покинуть обжитую обитель духа и отправиться в новые странствия. Но, если быть честным с самим собой, не очень-то ему это и хочется; покидать привычное всегда и тяжело и неприятно. Но кто-то же его спрашивает, так ли он живет, все ли делает правильно? И не пора ли снова в дорогу? Вот только бы понять, куда идти?

Шаронов, стараясь не потревожить сон жены, тихо вышел из каюты. Он поднялся на бак; там стояли несколько шезлонгов. К одному из них была прислонена недопитая бутылка коньяка.

Он подошел к краю площадки и оперся о перила. Солнце уже находилось довольно высоко и быстро нагревало воздух, который сталкивался с идущей от моря прохладой. Возникший от этой встречи ветер приятно обдувал лицо.

Шаронов вознес руки вверх. Они словно антенны должны были улавливать энергию космоса и передавать в его тело, которое насыщалось ею, разносясь по всем клеточкам и органам организма.

Но смысл этого ритуала заключался не только в подпитке космической энергии. Вместе с нею в его сознания входил некий высший смысл. Его нельзя было выразить словами, не поддался он познанию и не обретал контуры через чувства. Но он все равно возникал, как смутная тень на картине. Он был выше привычных представлений, реакций, он не опирался ни на мысли, ни на ощущения, ни тем более на опыт, он вообще ни на что не опирался, он был невесом, но в нем заключалась такая многогранность, такая могучая объединяющая сила, открывающая доступ в неведомые миры, что гасил все накопленные за жизнь сомнения. Вернее, они отпадали сами как что-то абсолютно ненужное. Как становится ненужной кожура апельсина, после того, как его очистили.

Шаронову казалось, что эти минуты лучшие в его жизни, минуты, когда он полностью расстается с самим собой и сливается с высшей реальностью, становясь ее неразделимой частью. Эти ощущения длились обычно считанные мгновения, да и возникали далеко не всегда, но когда появлялись, все менялось в один миг.

Иногда Шаронов думал, а стоит ли этот миг всех тех жертв, усилий, которые он требует, чтобы возникла бы эта вспышка? Но эти мысли приходили до того мгновения, пока она не вспыхивала, и исчезали мгновенно, когда это происходило. Но когда все проходило, они начинали копошиться вновь. И тогда он понимал, как он еще далек от цели.

Шаронов стоял с поднятыми вверх руками в ожидании снисхождения на него благодати. Но она не снисходила, хотя он нуждался в ней сегодня, как никогда. В глубине души он знал, что так все и должно быть; благодать никогда не приходит по заказу, она рождается одновременно внутри и вне сознания. Только в этом случае она окутает тебя своим облаком. А сейчас его сознание явно не готово к такому рождению, оно снова, как и раньше, занято мелкими мыслями и чувствами. Их следует непременно прогнать. Но сделать это будет крайне сложно, незаметно для себя и вопреки своему желанию он погрузился в царящую вокруг него бессмысленную суету. Это было с его стороны ошибкой, но, как он понимает, ошибкой запрограммированной к которой двигался все последнее время. И снова подтвердился вечный закон: идем к одной цели¸ а приходим к другой.

Внезапно Шаронов почувствовал, что он тут не один. Он опустил руки и обернулся. В нескольких метрах от него стоял Филипп и внимательно наблюдал за ним.

Шаронов и сам не знал, почему вдруг тоже стал внимательно рассматривать юношу. Вечером, когда он увидел его впервые, занятый своими мыслями, мало обращал на него внимания. Теперь же он поразился тому, что он был не просто совершенно не похож на своего отца, а являлся его полной противоположностью. Шаповалов был невысок и коренаст, Филипп был его выше на полголовы и очень тонок. Лицо у Шаповалова было довольно грубой лепки, у Филиппа – тонким и одухотворенным. Этот антагонизм не случаен, невольно подумал Шаронов, это конфликт двух начал. И как он сразу не ощутил этого.

Филипп продолжал смотреть на Шаронова.

– Вы хотите что-то спросить? – поинтересовался он.

– Да, если позволите.

– Спрашивайте, о чем хотите.

Филипп нерешительно посмотрел на Шаронова.

– Зачем вы здесь?

Почему-то Шаронов полагал, что он спросит о чем-то ином.

– Чтобы заработать деньги.

– Я немного читал о вас. Мне казалось, что деньги вас не должны интересовать.

– В той или иной степени деньги интересуют всех, – слегка улыбнулся Шаронов. Ему показалось, что на лице юноши промелькнуло разочарование. – Вы ждали чего-то другого?

Филипп несколько мгновений молчал. Потом кивнул головой.

– Да.

– Но почему?

– Деньги не приносят ничего хорошего. Я думал, ваше учение отвергает их.

– Вы дважды не правы, Филипп. В деньгах не меньше божественного, чем во всем остальном. И наше учение деньги не отвергает, оно вообще ничего не отвергает. То, что отвергается, то признается главным. А для нас главного нет. Или точнее, для нас главное все и ничего. Вам понятно?

В глазах юноши что-то зажглось. Но что именно. Шаронов понять не мог.

– Может быть, – пробормотал он. – Мне казалось… – Но что ему казалось, он не договорил.

Шаронов решил, что сейчас не время это уточнять. У Филиппа явно свои представления о некоторых вещах. И не стоит его переубеждать. В переубеждении нет ничего хорошего; тот, кто легко поддается переубеждению, почти непременно поддастся еще много раз. Каждый должен идти к своей вере, не подталкиваемый никем и ничем в спину. Этого принципа он, Шаронов, придерживался неукоснительно.

– Не стоит настраивать себя ни против одной вещи, ни против даже одного человека, хотя иногда кажется, что для этого предостаточно оснований. Но чем их представляется больше, тем бдительней надо себя вести.

– Бдительней? – удивился юноша.

– Да. Не поддаваться на провокации своего сознания, не пускать в него недоброжелательных мыслей, как мы стараемся не пускать в организм болезнетворных микробов или вредных веществ.

– Но если человек подлец, негодяй?

– Тем более. Когда мы сталкиваемся с такими качествами человеческой породы, то они служат для нас оправданием для проявления недоброжелательства к этим людям. А это крайне опасно.

– Я не верю, что таких людей можно любить, – вдруг резко проговорил Филипп.

– Не их надо любить, а себя. А любовь к себе приходит тогда, когда человек ко всем доброжелателен, когда не подпитывается ненавистью ни к кому и ни к чему.

Филипп молчал, опустив голову вниз.

– Я не понимаю, как тогда себя вести, – вдруг пробормотал он. – Я знаю, что он плохой человек, он совершил нехороший поступок. Очень нехороший. И я должен к нему хорошо относиться?

Филипп явно говорит о конкретном человеке и можно догадаться, о ком именно, отметил Шаронов.

– То, что вы к нехорошему человеку не испытываете ненависти или гнева, не означает, что вы прощаете его плохие поступки, а то, что вы не уподобляетесь ему. Во всех ваших действиях и поступках ваша главная задача – сохранить незамутненность собственного сознания, не позволить проникнуть в него ничему отрицательному: ни мыслям, ни эмоциям, ни чувствам. И тогда и ваше отношение к такому человеку окажется более спокойным, сбалансированным. Я не случайно произнес это слово – сбалансированность. Это один из краеугольных камней того учения, которого я придерживаюсь.

Филипп молчал и смотрел себе под ноги, словно бы боялся взглянуть на Шаронова.

– Я плохо знаю и понимаю ваше учение – вдруг после довольно продолжительной паузы негромко произнес он.

– В этом нет ничего удивительного, – отреагировал Шаронов. – Если у вас не пропадет желания, то в удобное для вас время я могу вам рассказать о нем.

– Не пропадет, – сказал юноша.

– Приятно это слышать. Не стану скрывать, такое желание возникает у многих, но мало кто доводит его до реализации. Большинству подобные вещи кажутся ненужными, либо лишними, которые только мешают жить. А они действительно мешают жить. Вернее, мешают жить прежней жизнью, они требует ухода из нее. Я всегда предупреждаю людей о такой опасности, прежде чем они приступят к изучению пути.

– Меня это не пугает, – заверил Филипп.

– В таком случае милости просим. А сейчас, прошу извинить, мне надо возвращаться в каюту.

– Это вы меня извините, – вдруг весь залился краской Филипп. – Я вас задержал.

Шаронов остановил на нем взгляд. Действительно странный юноша, что-то в нем есть неординарное.

– Вам не зачем извиняться, – улыбнулся Шаронов. – Интуиция подсказывает мне, что эта беседа была полезной. Причем, обоюдно.

Филипп с некоторым сомнением посмотрел на него. Он явно не был в этом уверен.

29

Суздальцев вошел в каюту Ромова, когда тот завтракал. Продюсер был непривычно хмурым¸ вернее, даже не хмурым, а каким-то помятым. Если раньше он вел себя просто нагло, то сейчас нерешительно топтался у порога. Его вид чем-то напоминал побитую собаку.

Ромов бросил на него злорадный взгляд. Он хорошо понимал истоки этой метаморфозы, Суздальцев боится, что из-за вчерашней ссоры с Мариной и столкновением с отпрыском Шаповалова его выкинут с корабля. А ведь это, в самом деле, вполне реально. Но тогда и положение его, Ромова, может пошатнуться; ведь он тут исключительно благодаря Суздальцеву. Как он раньше не подумал о такой возможности. Так что вряд ли ему стоит радоваться неприятностям продюсера.

Чувство злорадства в отношении Суздальцева тут же испарилось, хочет он того или нет, но в этой ситуации ему лучше принимать сторону продюсера. Если, конечно, от него что-то зависит.

– Старик через полчаса призывает вас к себе, – бесцветным голосом сообщил Суздальцев. – Затем вдруг добавил нечто неожиданное: – Можно я тут у тебя недолго посижу.

– Разумеется, посиди. Могу даже поделиться завтраком, – щедро предложил Ромов.

Продюсер взглянул на еду.

– В рот ничего не лезет.

– Похмельный синдром, – предположил сценарист.

– Если бы. Черт знает, что я вчера натворил. Вроде бы и был не так уж и сильно пьян, а самообладание потерял.

– Да уж не без этого, – согласился Ромов, не совсем понимая, чего добивается от него Суздальцев.

– Я вот зашел поговорить о ней.

– О Марине? – немного удивился Ромов.

Суздальцев кивнул головой.

– Видишь ли, я сегодня утром был у Шаповалова. Он сказал, что я вел себя, как свинья. Как тебе это? Будто он ведет себя лучше. Впрочем, не это главное, он заявил мне, что моя судьба целиком зависит от нее.

– От Марины? – еще больше удивился Ромов.

– Он сказал, что если она потребует моей депортации с судна, я буду депортирован.

– Ну и дела! – Что-то оборвалось внутри Ромова, уже не в первый раз за такое короткое время к нему пришла мысль о примирение с Мариной.

– Да, дела странные, – согласился продюсер. – Получается, что твоя бывшая пассия в фаворе у него.