Соня молчала. Она во все глаза смотрела на Игоря, испытывая странное чувство то ли досады, то ли недоумения. Как это она его раньше не разглядела? Был всего лишь раздражающим фактором, бытовой необходимостью, добытчиком хоть и очень скромного, но достатка, был личным водителем, кем угодно был, только не тем интересным, умным мужиком, которого она видит сейчас! «Я, как чеховская стрекоза Оленька, от досады начну локти кусать. Проморгала! Проморгала! Так тебе и надо!»

– Ну что ж, Антон Павлович, и на том спасибо...

– Что?

– Прости, это я так, сама с собой разговариваю. Вернее, с Чеховым...

– Ну вот видишь, тебе всегда есть с кем поговорить! Зачем тебе муж?

– Чтобы защищать... Помогать... Я же всего лишь слабая женщина! Сам же сказал, что я в облаках витаю, от земных проблем далеко...

– Ничего. Значит, время тебе настало – спуститься на землю. Здесь тоже неплохо, между прочим. Учись, приспосабливайся, меняйся. Классики помогут...

Вот это да! Если б еще месяц назад кто-нибудь воспроизвел ей этот ночной разговор с мужем, она бы долго смеялась. Не умеет он так говорить! Не может быть у него таких сияющих, насмешливых, уверенных глаз! Не может человек измениться за считанные дни! Хотя как сказать... Она ведь изменилась! Что-то перевернулось в ней, и начался отсчет в другую сторону. Наверное, от неба к земле... Только слишком быстро, как будто у этого что-то не раскрылся парашют. Не разбиться бы вдребезги о приближающуюся землю...

Распрямив спину, Соня внимательно посмотрела в новые, незнакомые глаза мужа и, актерски искусно придав взгляду и голосу как можно больше твердости и уверенности, чтобы замаскировать паническую внутреннюю трусливую дрожь, произнесла:

– Ну что ж, иди, раз так счастья захотелось... Так захотелось, что про детей ничего не спрашиваешь...

– Да при чем здесь дети, Соня! Дай мне в себя прийти, я и сам пока себя не узнаю! А дети как были моими, так моими и останутся... Отцовства моего никто не отменял. И помогать буду, как смогу, и они мне помогут, как смогут.

– Прости. Ты прав, наверное. Даже определенно прав... Я действительно держала тебя на чувстве долга перед своей слабостью, перед детьми. Мне так удобно было. А что с тобой происходит – не замечала... Мне даже казалось, что я создала идеальную модель семьи: спокойную, без ссор, без скандалов, с послушными детьми, с мужем-добытчиком. Мне все знакомые завидовали. Ты прости меня, Игорь!

– А ты другая стала... Я, если честно, боялся сюда идти, слез твоих боялся, истерик. Если б не Машенька, долго не пришел бы. Думал, ты в меня вцепишься, пугать начнешь, к совести, к долгу взывать! А ты другая... Соня, а Мишку ты замуж отпусти, ладно? И не заводи с ней разговоров про ее красный диплом, ради Бога! Ее еще со второго курса чуть не отчислили. Я ходил, договаривался, взятки давал... Ты ж ей установку дала на красный диплом, вот она и врала тебе все пять лет! Боялась, переживала, извелась вся. И я, идиот, молчал. Тоже боялся. Как лихо ты нам всем гайки-то закрутила!

Помолчали. Стало вдруг слышно, как часто капает вода в кухонную раковину, словно невидимый глазу секундомер отсчитывает уходящее время: тук-тук, тук-тук...

– Вот, кран сломался... – безысходным каким-то голосом произнесла Соня, будто собираясь заплакать.

– Я пойду...

Игорь быстро поднялся из-за стола, пошел в прихожую, на ходу произнося буднично, как будто уходил не навсегда из своего дома, а в булочную напротив:

– Я из квартиры на днях выпишусь, за вещами завтра заеду. Ты собери там что-нибудь, что считаешь нужным... Или, наоборот, ненужным... Дачу можешь продать, если хочешь, я доверенность дам. А машину я себе оставлю, от нее все равно уже толку нет, дорого не продать, на металлолом разве... Ну все, пока...

Соня закрыла за ним дверь, медленно прошла на кухню. Тихонько вошли следом за ней Мишка с Машкой, в пижамах, с растрепанными волосами, щурясь от яркого света.

– Ну что, мам, поговорили? – первой спросила Сашка, садясь напротив матери.

– Поговорили... Впервые в жизни, наверное, поговорили. Надо же, двадцать пять лет с человеком прожила, бок о бок, можно сказать, и ни разу с ним не поговорила по-человечески... Он всегда был благодарным моим слушателем, а собеседником – никогда. Девочки, а с вами я так же себя веду? Я как начинаю об этом думать, у меня сразу на сердце так горячо становится, так стыдно...

– Да ладно, мам, не парься! Давай лучше Мишкину свадьбу обсудим! Знаешь, ты когда спала, ее жених приходил, хотел официальное предложение сделать. Он же не знал, что у нас Машка пропала... Так что у нас теперь Мишка – невеста! – на одном дыхании протараторила Сашка. Потом повернулась всем корпусом к Мишке, лихо подперев красивое бедро кулаком: – А мы тебя так просто не отдадим! И не надейся! Ты у нас не абы как, а с высшим образованием невеста, умница-разумница, еще поискать таких! А на свадьбе я на столе стриптиз станцую, вот веселуха будет! Как приложение к твоему диплому!

Соня весело рассмеялась, легко, по-девичьи, словно что-то отпустило внутри, как будто ушла противная внутренняя тревога, паутиной затянувшая душу.

– Сашк, достала уже своим стриптизом... Хватит уже! Оно тебе надо? – заворчала смутившаяся было Мишка.

– Да, Саш... Может, ты подумаешь? Может, и правда тебе это не надо? – отсмеявшись, тихо спросила Соня.

– Не знаю, девочки. Надо, наверное. Я так чувствую... Все равно буду делать то, что задумала.

– Ну тогда покажи хоть, как это выглядит. Можно нам с Майей на репетицию прийти?

– Ой, она ж просила позвонить! А который час? – спохватилась Сашка.

– Поздно уже. Она спит, наверное. Удивительный человек твоя Майя, Сашка. Я ж всегда себя за умную почитала, а поговорила с ней и поняла, что я абсолютная дура! Сердце обожгло, пробило, торкнуло, как хотите... Вы простите свою глупую мать...

– Ой, да ладно, мам, опять начинаешь! Мы тебя любую любим и принимаем, и с обожженным сердцем, и пробитую, и даже слегка торкнутую...

Соня опять засмеялась, легко и благодарно. Потом прислушалась, подняв кверху палец. Из ее комнаты доносилось негромкое Машкино кряхтение, похожее на частый сухой кашель.

– Пойду температуру померяю... А вы спать идите, скоро уже светать начнет! Завтра вам рано вставать.

Девочки как по команде послушно встали из-за стола, ушли в свою комнату. Соня подошла к лежащей на диване Машке. Та спала, выпростав из-под одеяла худые ножки, тяжело дышала носиком. От прикосновения ко лбу Сониной ладони вздрогнула, проснулась, удивленно уставилась на мать.

– Спи, Машенька... Все хорошо, ты дома, со мной.

– А папа где?

– Я его попросила, чтоб он тебя ко мне привез. Папа тебя любит, и я тебя люблю, я, знаешь, как соскучилась!

– И ты на меня сердиться не будешь, что я без спросу ушла?

– Нет, что ты, не буду.

– А где Миша с Сашей?

– Дома, Машенька, дома. А ты поспи со мной рядом, ладно? А утром мы проснемся и позовем в гости тетю Надю с Лизкой. И вместе с тобой пирог испечем. Такой же вкусный, как у тети Нади... У нас ведь тоже получится, правда?

Соня что-то еще ласково приговаривала Машке на ухо, гладила по спинке, по рыжим волосам, прятала холодные ножки под одеяло, пока не почувствовала, как под ее рукой уходит из Машки напряжение и страх, как она беззаботно проваливается в свой детский сон. Потом прилегла тихонько рядом, боясь потревожить то ли спящую дочь, то ли свое новое хрупкое состояние, которое еще до конца не поняла, не осознала, но которое теплым покоем переполняло ее душу.

Странный ей снился сон. Она видела себя в освещенной ярким и в то же время каким-то мертвенным светом галерее, похожей на длинный узкий коридор. В коридоре нет ни одной двери, только в конце его светится что-то похожее на проем. Соня движется к этому проему, ей надо быстрее дойти до него, выйти из этого страшного коридора. Но чем быстрее она идет, тем дальше и дальше отодвигается видимый вдали выход. Свет становится таким ярким, что режет глаза. Вдруг она замечает, что стены коридора совсем не пустые и голые, как ей показалось вначале. На них висят портреты ее любимых классиков, все как полагается, в красивых золоченых рамах, только что-то странное, жутковатое бросается в глаза, отчего она пугается, становится страшно идти совсем одной по этому светящемуся мертвому коридору. Вот Александр Сергеевич чуть развернул в ее сторону свой необычный профиль, обдав холодной высокомерной улыбкой. А вот, глядя на нее, сердито свел широкие седые брови Лев Николаевич. Во взгляде Федора Михайловича Соня увидела больное какое-то равнодушие, даже, как ей показалось, скрытую неприязнь... Даже любимый Антон Павлович неодобрительно блеснул на нее своим пенсне, внимательно проводив грустными глазами. Соню охватила паника, она уже бежала по длинному коридору, стараясь изо всех сил не вглядываться в эти живые портретные лица. Они сердито изгоняли ее из своего мира, недовольно смотрели вслед, но до выхода еще так далеко, и сколько ни беги, а он не приближается...

Проснулась она от звонка, испуганно соскочила с дивана. Принялась нажимать на кнопку будильника, стрелки которого указывали на шесть утра. Потом сообразила, что звонит телефон. В комнате было совсем светло, за окном весело щебетали птицы, радуясь наступлению нового дня. «Вот приснится же бред какой, хуже самого страшного кошмара, – подумала Соня, встряхивая головой и беря телефонную трубку. – То романы во сне пишу, то классики меня изгоняют... Так и с ума сойти можно от собственной впечатлительности».

Звонила Майя. Услышав ее голос, Соня облегченно еще раз встряхнула головой, прогоняя остатки кошмара.

– Нашлась, нашлась Машенька... Игорь ее привез ночью. Все в порядке. Я что хотела сказать, Майя... Спасибо тебе.

– Да за что?

– Даже не знаю, за что. Не знаю, как это назвать. Во мне все перевернулось в одночасье... В общем, мне стыдно за себя, я действительно не умела любить своих детей, ты права... Теперь все будет по-другому!

– Не впадай в эйфорию, Соня. Так не бывает: вчера не умела любить, а сегодня научилась. Это очень длинный путь. Надо себя ой как переделать, все в себе перелопатить... Может всей оставшейся жизни не хватить, а ты еще и полшага не сделала!

– Да я понимаю. Вот с сегодняшнего дня и начну, сделаю эти полшага. Я способная, я сумею! Ты мне только помоги.

– Соня, никого нельзя научить любви. Можно чему угодно научить, только не любви. Ты сама должна. Как сумеешь, как почувствуешь. Просто заглядывай в глаза своим детям, и ничему больше и учиться не надо. Там все написано. Ты знаешь, любимого ребенка сразу видно. Не залюбленного-задаренного, воспитанием-образованием замученного, а просто любимого. У него глаза особенные. В них страха нет. Страха не выслужить материнскую любовь. Не ставь им никаких условий. Разреши им быть всякими. Прими их и плохими тоже. Я думаю, тебе это будет трудно поначалу, но попробуй! Это действительно трудно. И я думаю, тебя множество неприятных сюрпризов ждет. Если они тебе поверят, конечно...

Соня слушала Майю молча, тихо вытирая бегущие по щекам слезы. Она столько всего на свете прочитала, столько всего знает, а сейчас вдруг почувствовала полную свою беспомощность, словно пропустила в жизни что-то главное, что-то неуловимо прошло мимо, а она и не поняла ничего... Неужели для того, чтобы научиться мудрости, надо пройти через потери, лишиться чего-то важного, испытать сильное потрясение? А хватит ли у нее сил? Сможет ли она теперь, когда потеряно столько драгоценного времени, дать своим девочкам хоть немного той безусловной любви, о которой говорит Майя? А вдруг у нее не получится? Откуда ей силы-то брать? Она ж совсем одна. Нет у нее друзей, есть только собственная самодостаточность, которой она так гордилась и которая, наверное, и называется-то у нормальных людей по-другому. Эгоизмом, например, или еще как похлеще...

– Эй, ты что там, плачешь, что ли? – В голосе Майи слышалось недоумение. – А сейчас-то почему? Машенька нашлась, слава Богу...

– Девочек жалко... Представляешь, мне Игорь сказал, что Мишка все время врала про свою учебу. Никакая она не отличница и госэкзамены кое-как сдала. Ей казалось, что я ее за это презирать буду... Что же она в душе-то выстрадала, бедный мой ребенок!

– А-а-а... Вон в чем дело. Тогда плачь.

– Я уж про Сашку у тебя и не спрашиваю. Там, наверное, вообще темный лес, мне сейчас правды просто и не осилить.

Горячие слезы все текли и текли по Сониным щекам. Уже в который раз за эти десять окаянных и бесценных дней... Она и не пыталась их остановить, ей очень нужны были эти слезы, просто необходимы, чтобы промыть душу, очистить ее от слепого испуганного равнодушия, как промыл готовые к возрождению новой жизни деревья тихий ночной дождик этой ночью.

– А вообще-то, знаешь, кончай плакать! – снова услышала Соня издалека Майин голос. – Силы береги. Тебе ж надо, как я понимаю, старшую дочь замуж отдавать. Мальчик у нее хороший, умненький такой, мы вчера с ним побеседовали... А чтоб свадьбу нынче провести, это ой как покрутиться надо! Это тебе не Наташу Ростову на бал спровадить, при нынешних-то ценах... А еще нам с тобой предстоит жить вместе с Сашкиным стриптизом и его последствиями, а это испытание не для слабонервных, уж поверь мне! Так что кончай киселиться, у тебя на это просто времени нет! Вытирай свои слезы и приступай к новой жизни. Только помни, что все и сразу никому никогда не дается. Жизнь штука сложная, но ее жить надо, а не наблюдать и не придумывать из стеклянного домика, если выражаться твоими образами, дорогая моя Соня...