Вечер был тёплым, почти душным, а его затрясло, словно в ознобе, когда на эстраду вышла жена – в чёрном платье, с высокой причёской, в наброшенной на плечо кружевной шали. Её встретили аплодисментами, но Настя улыбнулась, чуть приподняла руку – и всё смолкло. Митро встал возле неё с гитарой. Из второго ряда вышел Гришка со скрипкой. Андруцаки произнёс название романса, но Илья его не расслышал. Только когда вступила скрипка, он понял, что Настя будет петь одну из своих старых вещей. Ещё молодым, неженатым он слышал её в Москве.

Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали

Лучи у наших ног в гостиной без огней.

Рояль был весь раскрыт, и струны в нём дрожали,

Как и сердца у нас за песнею твоей.

Ты пела до зари, в слезах изнемогая,

Что ты одна – любовь, что нет любви иной,

И так хотелось жить, чтоб, звука не роняя,

Тебя любить, обнять и плакать над тобой.

На публику Илья больше не смотрел. Он и так знал, что там – ни звука, ни движения, что люди боятся даже моргнуть. Так было и раньше, так осталось сейчас, и будет так всегда, пока поёт Настя… Он сидел, подавшись вперёд, не отводя взгляда от прямой стройной фигуры на краю эстрады, от руки, придерживающей на груди складки шали, от вьющейся прядки волос у виска, от спокойно глядящих в зал больших чёрных глаз. Она всегда пела так – ни улыбки, ни лишнего поворота головы и уж тем более никаких гримас, которыми сейчас грешат молодые… а в зале никто мигнуть не смеет. Бывало, в ресторане купцы Тит Титычи про свои расстегаи забывали и ревмя ревели под Настькины романсы… Кто ещё так споёт, кто сумеет?

– Настька… – позвал Илья шёпотом, чувствуя, как сводит судорогой горло. – На-астька…

Услышать его Настя, конечно, не могла. Но, дождавшись, пока отыграет скрипка, взяла вдруг следующий куплет так сильно и отчаянно, что у Ильи снова мороз пробежал по спине, и тут уж он не выдержал – перекрестился дрожащей рукой.

И много лет прошло, томительных и скучных,

И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь.

И веет, как тогда, во вздохах этих звучных,

Что ты одна – вся жизнь, что ты одна – любовь,

Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки,

А жизни нет конца, и цели нет иной,

Как только веровать в рыдающие звуки,

Тебя любить, обнять и плакать над тобой.

Когда Настя закончила и весь парк принялся неистовствовать, выкрикивая её имя, Илья прислонился спиной к толстому стволу каштана, несколько раз с силой провёл ладонями по лицу и снова повернулся к эстраде, зная – так просто Настьку не отпустят. И не ошибся: все столики встали, поднялись даже дамы, дружный хор голосов выкрикивал:

– Про-сим! Про-сим! Ещё! Ещё!

Настя сдержанно кланялась, улыбалась. С трудом дождавшись тишины, шепнула что-то музыкантам и вполголоса, задумчиво, словно обращаясь к кому-то, запела:

– Как хочется хоть раз, последний раз поверить,

Не всё ли мне равно, что сбудется потом?

Любовь нельзя понять, любовь нельзя измерить,

Ведь там, на дне души, как в омуте речном…

Эту вещь Илья сам пел в своё время, хорошо её помнил и почти не слушал – лишь смотрел, не отводя глаз, в лицо жены, снова шёпотом звал её по имени, снова и снова проводил ладонью по глазам, злился – что это с ними, отчего так жжёт? – опять глядел туда, на освещённый круг, на знакомое лицо, на руки, на волосы… А потом Настя взяла наверх так, что, казалось, дрогнули низкие южные звёзды:

– Пусть эта глубь – безмолвная,

Пусть эта даль – туманная,

Сегодня нитью тонкою связала нас судьба…

– Твои глаза бездонные! – вдруг подтянул Илья. И не тихо, не шёпотом, а в открытую, так, как пел когда-то в хоре. Мимоходом удивился сам – откуда только взялось, думал – забыл всё давно… Его голос пролетел через всю отгороженную площадку, люди заозирались, кое-кто даже привстал, цыгане, все как один, подняли головы, Митро резко обернулся – а Илья видел лишь широко открытые глаза Насти, её руки, судорожно сжавшие шаль. Но – вот что значит настоящая певица! – романса она не оборвала, и вышло так, что припев они дотянули вдвоём, она – с эстрады, он – с дерева:

– Пусть эта глубь – безмолвная, пусть эта даль – туманная,

Сегодня нитью тонкою связала нас судьба…

Твои глаза бездонные, слова твои обманные

И эти песни звонкие свели меня с ума.

Илья точно знал: Настька его не видит. Ни Настька, ни Митро, ни остальные, ведь там, в парке, светло от фонарей, а здесь – тьма-тьмущая, да ещё и ветви… Не увидят, не разглядят. И не догадаются. По спине бежал пот, Илья сам не знал, что вдруг нашло на него, отчётливо понимал, что не нужно было этого делать, что Настька на эстраде едва держится на ногах, что Варька теперь его убьёт и будет права, но… Но, видит бог, если б не запел – сердце бы лопнуло.

Не нужно ничего, ни слов, ни сожалений,

Былого никогда мне больше не вернуть.

Но хочется хоть раз, на несколько мгновений,

В речную глубину без страха заглянуть…

Пусть эта глубь – безмолвная, пусть эта даль – туманная,

Сегодня нитью тонкою связала нас судьба…

Твои глаза бездонные, слова твои обманные

И эти песни звонкие свели меня с ума.

Отчего Настька там, на эстраде, плачет, не вытирая слёз? Отчего она ведёт второй куплет с закрытыми глазами? Настька… Плюнуть, что ли, на всё, отчаянно думал Илья, подойти туда, к ней… на людях не прогонит, а там, дальше, видно будет… Ведь жена она ему! И никого, кроме неё, он не любил никогда! Никого, ни одну из своих баб, никого… даже Маргитку. Стоило промучиться шесть лет, чтобы понять это наконец… Илья перевёл дыхание и бесшумно спрыгнул с каштана.

Перебравшись через ограду, Илья прижался лицом к холодным чугунным прутьям и долго стоял так. Он не знал, сколько пролетело времени, но, когда пришёл в себя окончательно и смог наконец различать звуки, услышал, что невидимый теперь хор за оградой поёт «Невечернюю». Это означало скорый конец выступления. Илья помотал головой, словно стряхивая последнюю нерешительность, провёл ладонью по волосам и быстро пошёл вдоль решётки.

Пролётки, на которых приехал хор, стояли неподалёку от главного входа. Сейчас около них, кроме извозчиков, не было ни души. Илья прибавил шаг, ему хотелось выяснить, в какой гостинице остановились московские артисты, двигаться прямо туда, чтобы поговорить с Настькой наедине, без лишних ушей. Как будет выглядеть этот разговор, Илья ещё не успел подумать, но точно знал лишь одно: без него Настька отсюда не уедет. Он не сразу заметил идущего ему навстречу человека и остановился лишь тогда, когда встречный окликнул его по имени:

– Илья, это ты?

Негромкий, ровный голос показался ему знакомым. Неизвестный вышел из тени, свет фонаря упал на его лицо, и Илья ошалело спросил:

– Ваша милость… вы? И вы здесь?

– Да, я, здравствуй. – Сбежнев подошёл ближе. Илья, не зная, что сказать, растерянно оглядывал князя. Тот был в светлом летнем костюме, не скрывавшем, впрочем, военной выправки, держал в руке шляпу, чуть заметно улыбался, но по чуть сощуренным глазам Илья догадался: Сбежнев взволнован не меньше, чем он.

– Чего изволите, Сергей Александрович? – с нарочитой любезностью осведомился Илья.

– «Очи чёрные» под мадеру, – в тон ему ответил князь. – Что с тобой, Илья, мы ведь не в ресторане!

– А коль не в ресторане, то дайте пройти! – грубо буркнул Илья. В голове уже вертелись слова Варьки: «Настька за князя выходит…» Выходит? Ну так чёрта с два выйдет! – Пустите, ваша милость… Дайте пройти, говорят вам! Дорога не купленная!

– Илья, стой! – вдруг резко приказал Сбежнев, и Илья, впервые услышавший, как князь повышает голос, невольно подчинился. Тут же разозлившись на себя за этот испуг, зло процедил:

– Да чего вам надо-то? Ещё бы городового позвали, в каталажку сдали меня!

– Это ты вторил Насте? – поинтересовался князь.

– Вам что? Ну, я…

– Гм… Стало быть, ты здесь. Как, однако, шутит судьба… И куда же ты спешишь?

– Сами, поди, знаете, – мрачно сказал Илья. – А то б наперерез не помчались… Что – так и будем стоять посредь дороги?

– Илья… – Князь умолк на минуту, словно обдумывая что-то, а потом решительно произнёс: – Тебе к ней лучше не ходить. Я думаю…

– Отойдите с дороги, ваша милость! – перебил Илья.

– Илья, послушай меня…

– Да отойдите, говорят вам! – взорвался он. – Что мешаешься под ногами, ваше благородие? Это цыганские дела! Она жена мне, была и есть! Князь, не вводи в грех… Не отойдёшь – клянусь, зарежу!

– Ого… – Сбежнев вдруг улыбнулся, и рука Ильи, дёрнувшаяся было к голенищу, замерла на полпути. Так и не достав ножа, он выпрямился, сдавленно попросил:

– Христом Богом прошу – уйдите.

– Выслушай меня, и я уйду. – Сбежнев шагнул с освещённой аллеи в тень, и Илье поневоле пришлось последовать за ним.

В двух шагах от дороги, в темноте ветвей они остановились. Илья прислонился спиной к стволу, пользуясь кромешной тьмой, закрыл глаза. Та отчаянная смелость, накатившая на него несколько минут назад, уже схлынула, снова подступил озноб. Илья с трудом заставлял себя слушать слова Сбежнева.

– Илья, поверь, я хочу только её счастья… Я знаю, Настя любила тебя. Возможно, любит до сих пор. За эти годы я трижды просил её руки, и трижды она мне наотрез отказывала. Весной я попытал удачи в четвёртый раз, и Настя согласилась подумать. Вчера… – князь запнулся на миг, но Илья не заметил этого, – вчера она дала окончательное согласие.

– Вон как… – попытался усмехнуться Илья. – И что – все наши слышали?

– Да, это было при цыганах.

Илья молчал. Говорить было нечего. Жалел об одном: что не сделал, как велела Варька, не остался дома.

– Илья, я сидел сейчас за столиком, слушал Настю. Я видел её лицо, когда ты запел. Она чуть не лишилась чувств. С твоей стороны это было не очень уместно… Чёрт возьми, почему ты, сукин сын, никогда не думал о ней?! – выругался вдруг князь.

Илья поморщился. Хрипло, с угрозой проговорил:

– Не кричите на меня, ваша милость.

– Прости. – Сбежнев помолчал. – Видишь ли… Я ничуть не сомневаюсь, что стоит тебе сейчас, как ты намеревался, подойти к Насте… Я вижу – она всё ещё живёт тобой. Это очень сильное чувство, и мне оно понятно, но… Кто сможет поручиться, что через полгода ты не сбежишь с очередной юбкой?

– Чего?! – взвился Илья. – Да… Да… Кто же вам права такие дал?

– Не взыщи, я уж без прав скажу, – холодно отрезал князь. – Настя никогда ни словом не пожаловалась мне на тебя, но от цыган я узнал многое. Ты же не будешь утверждать, что живёшь в этом городе один?

Илья ничего не ответил. Молча шагнул мимо князя к освещённой аллее, но Сбежнев положил руку ему на плечо.

– Пустите.

– Нет! – твёрдо произнёс князь. – Годы мои, конечно, уже не те… Да ты и помоложе будешь, но всё-таки я тебя не пущу.

– Не беспокойтесь. Я не к ней. Клянусь.

Князь, явно колеблясь, всё ещё держал его за плечо. Илья стоял не двигаясь, ждал. И оба вздрогнули, когда из конца аллеи послышался истошный крик:

– Илья!

Они повернулись одновременно. По аллее к ним со всех ног бежала женщина. Сначала Илье показалось – Настя, но, приглядевшись, он увидел чёрное платье, сползший на затылок платок, резкое, от страха ещё больше заострившееся лицо сестры.

– Сергей Александрович, вы-то зачем… – простонала Варька, останавливаясь возле них. Она сильно запыхалась после бега, но, не переведя дыхания, сразу же бросилась к Илье и, вцепившись обеими руками в его рубаху, отрывисто, ненавидяще пообещала по-цыгански:

– Клянусь, если подойдёшь к ней – прокляну!

Он молчал. Смотрел в свете разноцветных огней на искажённое лицо сестры, на растрепавшуюся после бега причёску, на слёзы в её глазах. Подождав, медленно переспросил:

– Ты меня – что?

– Прокляну, – тихо повторила Варька.

Илья взял сестру за запястья, отцепил её руки от своей рубахи. С коротким странным смешком сказал:

– Ну, до смерти ты меня напугала… Забирай гаджа, и валите отсюда оба. Вон уже хор выходит.

Варька обернулась. Из освещённых ворот парка в самом деле выходили окружённые толпой зрителей цыгане, слышались возбуждённые голоса, смех. Чей-то голос на весь парк звал:

– Варька! Эй, Варька! Где ты?!

– Ступай, тебя ждут. – Илья отошёл в тень и сел на тёплую влажноватую землю. Варька не двигалась, но подошедший князь, взглянув на Илью, тронул её за локоть:

– Идём, Варенька.

Варька, вытирая слёзы, кивнула. Сбежнев подал ей упавшую шаль, Варька, не расправляя, перебросила её через плечо, оперлась на предложенную князем руку и зашагала вместе с ним к пролёткам. Илья сидел на земле, провожая взглядом удаляющиеся фигуры, затем уставился в землю. Уже укатили пролётки с цыганами, стихли шум и смех за оградой парка, один за другим начали гаснуть огни у эстрады, а он всё не мог заставить себя подняться. И неизвестно, до чего бы досиделся, не окликни его знакомый голос: