— Вы что-то узнали о Веронике? Она нашлась? — встрепенулась Лариса.

Женщина огляделась.

— Мы не можем где-нибудь присесть? Здесь очень шумно.

Еще бы не шумно. У раздевалки очереди, народ разбегался после третьей пары.

— Можно в буфет пойти, — Лариса кивком указала в конец коридора, там, в холле, за стеной из зеленых растений в кадках стояло несколько столиков.

Ее разбирало любопытство. Неужели Минкова и в самом деле нашлась? Но почему мать Вероники выбрала именно ее, а не кого-то другого из группы, чтобы поделиться своей новостью? Они не были знакомы. Да и с Вероникой особенно не дружили. Вероника ни с кем в группе не дружила, всегда была сама по себе. Это Лариса со всеми была в хороших отношениях, — до этой истории, — а Вероника наоборот, умудрилась почти всех девчонок против себя настроить. Нет, она не ссорилась в открытую, но как-то немного свысока на других поглядывала. Кому это понравится? Лариса на такие вещи внимания не обращала, потому и с Вероникой, как и с другими, иногда обедала вместе, по центру бродила, болтала о том, о сем. Главным образом, конечно, о тряпках. Вероника, в отличие от многих, в одежде разбиралась, и всегда была хорошо одета. Впрочем, на ее фигуре любая одежда смотрелась как последний писк моды. Мать у нее тоже стройная. И все у нее в порядке — прическа, макияж; ногти, хотя и короткие, видно, что маникюр свеженький. И держится хорошо, несмотря на свое горе, не могла про не отметить про себя Лариса. Это внушало уважение.

Они присели на диванчик у одного из столиков.

— Я вас не задержу. — Женщина расстегнула шубку, под которой был красивый шерстяной пуловер. Немного помолчала, рассматривая Ларису. — В то, что я сейчас скажу, трудно поверить, но это правда, — произнесла, наконец, ровным приятным голосом, глядя Ларисе в глаза. — Наверное, мне следовало бы начать разговор издалека, но на это уйдет много времени, которым я не располагаю. Да и вы, вероятно, торопитесь.

— Да, мы всей группой в кинотеатр идем…

— То, что я сейчас скажу, вряд ли вам понравится, — не обратив внимания на ее реплику, продолжила женщина. — Вы сначала не поверите. Но повторяю, это абсолютная правда. Вероника ваша родная сестра. По отцу, — уточнила.

Лариса подумала, что ослышалась. Бросила быстрый взгляд на собеседницу. А что если…может быть, та сошла с ума? Неудивительно, после всего пережитого. Да, возможно именно этим и объясняется ее спокойствие и желание… желание найти дочери… замену?

— Вы меня, наверное, с кем-то путаете. — Кашлянув, обрела, наконец, Лариса голос. — Этого не может быть. Мы с ней просто однокурсники, учимся вместе, в одной группе, — попыталась мягко убедить женщину. — Как мы могли одновременно…

— Я знала, что вы зададите этот вопрос, — спокойно кивнула та, смахивая невидимые пылинки со своей черной шерстяной юбки. — На него есть ответ. Когда я узнала, что вы поступаете на филологический факультет, я посоветовала Веронике пойти туда же. И, скажем, — усмехнулась, — помогла ей поступить.

— Но мы же почти одного возраста! — пыталась сопротивляться Лариса всей этой чудовищной несообразности. — Такого просто не может быть! как такое могло случиться?

— Вы сестры, — твердо повторила женщина. — Если вы мне не верите, спросите у своего отца, он объяснит, как такое могло случиться. — Она снова подняла глаза, и некоторое время бесстыдно рассматривала Ларису. — Вы даже похожи, но не очень. Кажется, она больше взяла от своего отца.

Почудилось это Ларисе или в ее голосе действительно прозвучала насмешка?

— Зачем вы мне все это рассказали? — чувствуя, как ее медленно заполняет чувство страха перед этой женщиной, спросила Лариса.

— Просто хочу, чтобы вы это знали, — последовал спокойный ответ.

Женщина встала и, не застегнув шубки, быстрым шагом направилась к выходу, оставив Ларису в одиночестве. Новость, которую она сообщила, была настолько неожиданной и странной, что Лариса еще некоторое время сидела на скамейке, переваривая услышанное, напрочь забыв, что еще пять минут назад спешила в кинотеатр.

Странное дело — она поверила этой полусумасшедшей тетке.

Конечно же, она не пошла смотреть фантастический фильм вместе со всеми, прямым ходом отправилась на остановку и поехала домой.

Наверное, она даже пообедала, вернувшись из университета. Иначе с чего бы вдруг стала мыть тарелку? Она не любила убирать со стола, не любила мыть посуду, даже загружать ее в посудомоечную машину не любила — снимать салфеткой остатки еды с тарелок, расставлять… Но сейчас Лариса с остервенением возила щеткой по жирной тарелке. Она мыла посуду. Мыла вручную и без перчаток. Хотя только вчера сделала очень дорогой маникюр. Ей нужно — нужно было, чтобы руки были заняты. Да и мозги тоже. Иначе… Что иначе? Она склонилась над раковиной, шмыгнула носом. Слезы капали в раковину.

Лариса и ковры пылесосить не любила, терпеть не могла мыть полы, просто ненавидела всю эту домашнюю работу, справедливо считая, что еще успеет наработаться. Но сегодня, перемыв посуду, она принялась за уборку. Сначала убрала у себя в комнате, чего давно уже не случалось. Унесла оттуда лишние книги в библиотеку. Разобрала одежду, что-то повесила в шкаф, что-то отправилось в корзину для стирки. Собрав пылесосом пыль под столом и по углам, и пропылесосив ковер, отправилась делать уборку в Наташкиной комнате. Потом в гостиной. Слезы все капали и капали. Хорошо, что мамы нет дома.

Сегодня она с утра отправилась устраиваться на работу. Случались такие порывы и раньше, но обычно все заканчивалось пшиком — или условия труда ей не подходили, или она не подходила для выбранной работы. Скорее всего, то же самое случится и в этот раз. Никчемная у нее мать, никчемная. Никаких достоинств, за которые можно любить. Некрасивая, толстая, ни умом, ни талантами не блещет, ничем не интересуется. Такой и изменить — раз плюнуть. Кто с такими, вот, домашними клушами, считается? Ну почему, почему она такая? Такая серая, такая заурядная, такая обычная? Если бы она хоть чем-то интересовалась, театром, например, ходила бы на спектакли, или книги читала и могла поговорить о литературе. Или о кино, о режиссерах, которые создали какой-то шедевр, знала бы актрис и актеров. Нет, ничего ей не интересно. Даже собой не занимается, стрижку никогда вовремя не сделает, ногти не накрасит. Зачем? Она же дома сидит. А какая холеная мать у Вероники. Вся такая ухоженная. В молодости, наверное, как и Вероника, красивой была. Неудивительно, что отец…

Отец всегда искал других женщин. И, — хотя Лариса всегда избегала об этом не только говорить, но и думать, — конечно же, находил. Все эти годы ее отец, которого она так любила, если не сказать, боготворила, вел очень свободный образ жизни. Другими словами, гулял направо и налево. И так, наверное, было всегда, с самого начала. Они с Вероникой одного возраста, значит, он сразу после свадьбы начал это делать. Это мать думала, что он женился на ней по любви. Какая любовь, если будучи женатым, бегал по девочкам? Лариса всегда думала, ей хотелось так думать, что это у матери характер такой, вздорный, да возраст уже критический для женщины, климакс и все такое, поэтому она говорит отцу всякие гадости. Но, оказывается, для этих скандалов, которые она время от времени устраивала отцу, были веские основания. Как Лариса этого раньше не понимала? Разве стала бы мама просто так, безо всякого повода, поднимать эту бесконечную «женскую» тему? А она, Лариса, еще сердилась на нее, за то, что пилит ее лучшего в мире отца. Не понимала ее, не видела очевидного, считала, что мама от природы ревнива. Но вот оказывается, что для ревности причин было больше, чем достаточно. Даже тот вопиющий случай, когда мать ударила отца бронзовой лампой по голове, и рассекла ему кожу на лбу, теперь можно было объяснить.

«Да ты сумасшедшая! — трясясь от ужаса, закричала тогда прибежавшая на шум Лариса, увидев залитое кровью лицо отца. — Тебя надо лечить! Тебя надо отправить в сумасшедший дом!» Мать, белая как стена, на фоне которой она стояла, не говоря ни слова, затравленно оглядывалась по сторонам, словно сама не понимала, как такое могло произойти. Не понимала, что она тут делает посреди ночи, и почему муж медленно опускается на диван, зажимая рану на лбу. Потом, не сказав ни слова, вышла из комнаты. Отец тогда проявил редкое, как Ларисе казалось, великодушие. Нигде ни слова, ни полслова о том, что произошло той ночью. Даже в больнице, куда Лариса поехала вместе с ним в машине скорой помощи, он сказал, что спускался в подвал, поскользнулся и ударился головой о косяк. Там, конечно, все поняли, но сделали вид, что поверили, наложили несколько швов, и через пару часов они с отцом вернулись домой.

Но сейчас — сейчас Лариса уже не могла безоговорочно обвинять мать даже за такой ужасный поступок. Теперь этот поступок можно было понять и простить. То, что мама несдержанна на язык, да, с этим не поспоришь, но дать такую волю рукам? Она и курицу не смогла бы зарезать, боялась панически мышей, и чтобы вынудить ее вот так поднять руку на мужа, ударить его, ему надо было совершить что-то поистине из ряда вон.

Внезапно Лариса вспомнила гадалку. Вот она — встреча, после которой все резко поменялось в ее жизни. Также как и она сама. Белое станет черным, сказала гадалка, черное белым… То, что вчера ее, Ларису, восхищало, сегодня вызывает ненависть, то, что казалось незначительным, вдруг выросло до такой степени, что закрыло горизонт. И она уже никогда, никогда не сможет относиться по-прежнему ни к своему отцу, ни к своей матери.

11

В среду после работы Людмила Ивановна долго гуляла. Вначале она бродила по улице, потом села на скамейку у дома напротив и стала ждать, пытаясь унять внутреннюю дрожь. Было сыро и холодно, и она просто окоченела, прежде чем увидела, наконец, тощую фигуру того, кого так долго ждала. Было уже начало десятого.

— Мне нужно поговорить, — сделав над собой усилие, произнесла стылыми губами.

— О Верке, что ли? — прищурившись, враждебно поинтересовался парень.

— Где она? — У нее уже не было сил на предисловия и объяснения. Она должна, должна знать правду.

— А я почем знаю? — взъерепенился Штырь. — Мы давно с ней не общаемся! Я за нею следить не обязан, не родственники.

— Перед отъездом я видела вас вместе, — не отступала Людмила Ивановна.

— Дома рядом, один двор, не разминутся, — скривил губы. — Виделись как-то, да. Я ее спросил, как жизнь протекает, вот и все.

— Вы не раз встречались, я знаю.

— Не отрицаю, раньше встречались, — с вызовом ответил Руслан. — Только давно разбежались. Она гордая слишком стала. Я для нее недостаточно образованный, в тюрьме сидел. — Глаза его нехорошо блеснули. — Что, домой не является? Загуляла, наверное. Или уехала куда-нибудь с каким-нибудь… образованным.

— Ты устроил ей отъезд за границу, — пытаясь поймать его взгляд, произнесла Людмила.

— Какой такой отъезд? — оторопело уставился на нее.

— Она пропала…

— А я-то здесь причем? — окрысился парень. — Какие ко мне могут быть вопросы?

— Она мне говорила, что ты ей угрожаешь, — чувствуя полную беспомощность, понимая уже, что ничего от него не добьется, солгала Людмила.

— Мало ли что она там говорила, — парень откашлялся и сплюнул в снег.

Она вцепилась в его рукав.

— Где она?

Штырев резко выдернул руку.

— Надеюсь, там, откуда не возвращаются, — произнес злобно.

И снова грязно выругавшись, нырнул в полутемный подъезд.

Улегшись, как всегда, в десять вечера, Людмила долго не могла уснуть. Сначала мешала собака. Ее лай то удалялся, то становился громче, как будто она бродила от окна к окну и звала своего хозяина. Может быть, потерялась, а может быть, ее завезли из другого района и бросили. Бродит, голодная, несчастная, не понимая, как здесь оказалась, и куда пропал ее дом. Вот также где-то в чужой стране, в недобром месте находится сейчас ее дочь. Поехала за деньгами, и исчезла. Столько времени никаких известий. Может быть, ее и на белом свете-то уже нет… Все может быть. Нет известий и от этого байкера. Ему нечего сообщить Людмиле. Вероятно, он так и не смог выехать в Италию. Это дорого. Да и что он смог бы сделать там, один, когда даже интерпол не может разыскать ее дочь?

Людмила лежала с открытыми глазами, глядя в светлый проем окна, за которым горел фонарь, не в силах побороть нервное возбуждение, не в силах снова уснуть, несмотря на снотворное. Накатывали воспоминания, как части мозаики, крутились в голове какие-то осколки, прежде чем, в конце концов, все эти отдельные кусочки не сложились в целостную картину. Этот негодяй убил ее. Может быть, не в прямом смысле, но это сделал именно он. Если бы он не преследовал ее, Вероника не поехала бы неизвестно куда. Ну, конечно же, она убегала от него! Он начало и причина всех бед ее дочери. И ходит, как ни в чем не бывало по улицам, когда Вероники уже, возможно, нет в живых.