И когда в течение нескольких лет мне пришлось сдавать экзамен на зрелость, то, что осталось, было: юмор.

То, что меня спасло: юмор.

То, что возрождает меня вновь: смех.

Я родилась под смех и рождаюсь снова и снова благодаря ему же.

— Как тебя зовут, Лена? — все время звучит глубоко во мне нежный голос.

Когда я бываю измучена ночными кошмарами, он зовет меня из глубины печалей: «Как тебя зовут, Лена?..»

И когда меня все-таки достают мания, безумие, страдания, он настойчиво звучит во мне: «Как тебя зовут, Лена???»

— Лустиг… Меня зовут Лустиг… Лена Лустиг!..

— Хорошо, Лена… — говорит голос, — никогда не забывай об этом…

Юмор рождается из страданий.

И правда, не смешно ли — это бесконечный танец вокруг любви и наслаждения, жизни и смерти, радости и горя? Не выставлять на посмешище то, что с нами происходит, а окунать ужасающую правду в позолоту, чтобы можно было принять ее как высочайшую ценность человеческой жизни, которая покажет нам цену нашего бытия.

Эта позолота и есть смех.

Итак, я приняла свою боль и достигла здоровой печали, я приняла свою ярость, и она стала жизненной силой, я приняла свое страдание, и оно начало превращаться в доброту. И вдруг я заметила, что стала много, много сильнее в тот год.

Я — зрелая женщина.

Но еще не совсем.

С момента нашего разрыва прошло два месяца; за эти восемь недель я полностью написала всю свою новую программу: женщина, которая из-за мужчины оказывается на грани жизненного кризиса и вдобавок еще напугана докторами-психологами. Они берут с нее деньги, но никакого облегчения не приносят. Родственники выдают тривиальные советы, пьянство дает какое-то облегчение от страданий, но в качестве долговременного средства не годится, философия остается чистой теорией. Потом я еще высказала и отношение к политике: человек, погруженный в личные неприятности, не играет значительной роли в политике, либо если играет, то неверную. А наше общество состоит все больше и больше из таких вот погруженных в эти самые неприятности. А коллективные неврозы опаснее индивидуальных, особенно, когда к власти приходят демагоги.

И назвала я свое шоу «Феникс».

Потом я написала песни — «Любовь мучит», «Горячка», «Ангел-хранитель», «Иллюзии», «Благополучный мир» и заглавную песню «Феникс», самый острый номер из всех.

Я начала учить тексты, я зубрила их неделями, месяцами. Потом послала их Янни. Тот сказал:

— Хорошо, я буду это ставить. В декабре начнем репетиции. Как называется все вместе?

— «Феникс».

— Ладно, мне нравится. В марте — премьера в Мюнхене. За неделю до этого сделаем пробный прогон в провинции. В австрийской глубинке, например.

— Я боюсь, что там это не пойдет, — сказала я. — Ведь кризис типа того, что описан у меня, это специфика большого города.

— Это мы еще посмотрим. И, кроме того, когда речь идет о любви, тут уж каждый дурак поймет!


В сентябре я с Бени отправилась на недельку на отдых. Бени брал уроки езды на пони, и сейчас его обучала хорошенькая, приветливая девушка; я, по материнскому праву преимущественного проезда, галопировала по степи на венгерской чистокровке. Больше всего мне бы сейчас хотелось проехаться на четырехлетнем, только что объезженном жеребце, вороном, с длинной развевающейся гривой.

Ветер свистел у меня в ушах, легкие дышали свободно, и я пришпорила свою клячу, будто собираясь убежать от предстоящей катастрофы, будто она могла на своей широкой спине унести меня от всех страданий в далекий мир приключений и романтики. Мы галопировали через леса; носились по туманным утренним лугам; миновали мягкий, солнечный осенний полдень до тех самых пор, когда багровый шар заходящего солнца не закатился за горизонт. Ноздри моего коня раздувались, бока курились, его копыта втаптывали мой гнев в венгерскую траву.

Со времени нашего разрыва прошло уже три месяца, и я констатировала постоянное улучшение и общий прогресс, хотя, конечно, были и провалы, и тоска, и боль утраты, и сожаление о тех годах, когда я все растратила и думала, что потеряла окончательно. И все же какой лишенной всяких инстинктов идиоткой я была тогда! Эгоцентричная гусыня! Где было мое чувство собственного достоинства, приличествующее возрасту и положению в обществе? Без всех этих долгоиграющих причитаний и отговорок?

Я боролась с постоянной усталостью. Гигантская психологическая энергия, которую я тратила все эти годы, требовала теперь компенсации.

Мужчины ничего не могли мне дать, а я была слишком измотана и слишком трезва, чтобы пустить в свою душу или тело кого-то чужого. Я держалась за Бени, которому была нужна и который, в свою очередь, очень хорошо действовал на меня после всех этих лет. Вдобавок, меня постоянно мучила нечистая материнская совесть до тех пор, пока в одной газете я не прочитала следующее: «Оставьте жалость в стороне, дарите внимание!»

Ах, эта слезливая, слюнявая и сладкая душа! Высушить всю слизь из головы, пропустить сквозь нее свежий ветер, добиться кристальной свежести мышления, высокого напряжения вместо низкого, ментального электричества вместо клиторального… или анального и орального.


Жизнь, верни мне меня обратно и позволь, несмотря ни на что, любить!


В октябре я дискутировала с Томом, руководителем тура, нужно мне взять музыкантов или нет. Янни был против.

— Что тебе нужно от идиотов, которые получают деньги, выпендриваются и портят всем нервы? Ты ведь гораздо лучше сделаешь все сама!

Это было очень близко к действительности; Янни знал все повадки и замашки музыкантов. Но жизнеспособность артистки зависит также и от радости, которую она получает от выступлений, не только от таланта и способностей или же дисциплины. Ее представления излучают свет благодаря тем шуткам, которые она выплескивает на зал.

— Мне кажется, лучше выступать с музыкантами, — сказал Том.

— Мне, собственно, тоже, — сказала я.

— Что ж, давайте сделаем так!.. Нужно делать так, как хочется.

Я еще некоторое время поразмышляла над этой проблемой, после чего принялась за поиск. В самом деле, музыканты требовали значительных издержек в каждом отдельном выступлении. Не только из-за жалования, но и из-за расходов на транспорт и отели, что, в свою очередь, требовало своего распорядителя. Все вместе это увеличивало расходы почти вдвое. А это значит, что мне придется поднять плату за входной билет, дать более широкую рекламу, повысить оплату организаторов и устроителей, а также арендовать большие залы. Не исключено также, что это означает и уменьшение моего личного заработка.

Я рискнула, решив вновь вернуться к своим старым добродетелям: выносливости, любви к риску, радости от преодоления препятствий.


— Привет, Лена. Твой вечер был просто гигантским…

Я только подошла к нашему столику в ресторане.

— А ты, значит, Йоханнес… Привет!

Передо мной сидел крупный парень с голубыми глазами стального оттенка, блестящими черными волосами и капелькой безумия в сияющем взгляде.

— Я был бы чертовски рад работать вместе с тобой. Конечно, я не самый крутой профессионал из всех рок-гитаристов, но могу делать свое дело очень классно! Когда тебе можно сыграть что-нибудь?

— На следующей неделе я буду в Мюнхене.

— Хорошо! И, пожалуйста, называй меня Джей!

Номером вторым был Пит, большой, светловолосый англичанин, мать которого родом из Вены. Он соединял в себе английский черный юмор с венским шармом. Джей исходил из чувства и дерзости, Пит — из интеллекта и навыков; Джей был музыкант-самоучка, Пит учился этому. После первой же пробы появились проблемы.

Пит читал по нотам, а Джею, лишенному этой возможности, требовалось довольно много времени, чтобы разобрать мелодию на слух. Разумеется, это сразу же стало очевидно. Когда Пит ушел, Джей сокрушенно уставился перед собой.

— Что такое? — спросила я. — Почему ты повесил нос?

— А… У меня проблема: он играет совсем просто и очень быстро, а я ничего не понимаю и боюсь, что у меня ничего не получится…

Пришлось уговаривать обе стороны. Пит был недоволен.

— Послушай, если мне придется его обучать, то на это уйдет в два раза больше времени! Я, конечно, не против стать музыкальным руководителем и нести ответственность, но тогда это будет дороже стоить!..

— Так не пойдет!

— Мне и так приходится давать некоторые указания Джею — твои песни в гармоническом отношении не так-то просты. И когда он улавливает ту гармонию, то играет классно, но это затягивается так надолго!..

— Ох, Пит, пойдем!

У одного были образование и высокомерие, у другого — оригинальность и дилетантизм самоучки.

Им нужно было притереться друг к другу. Позже выяснилось, что они дополняют друг друга, как день и ночь. Пит нашел в Джее младшего брата, которому он мог бы объяснять мир и музыку. Джей позволял Питу шлифовать себя, но, порой, и осаживал его круто и безапелляционно. У Пита были трудности и с тем, и с другим. Во время долгих совместных разъездов у них развилась нежная дружба, однако это не мешало им постоянно спорить; Джей упрекал Пита в том, что его композиции слишком академичны и бескровны, слабы по содержанию, а тот Джея — в дилетантизме.

А я прошла за три месяца проб весь процесс созревания и стала начальницей. До сих пор мужчины указывали мне путь, говорили, куда стоит идти, а куда нет — на этот раз мне все приходилось решать самой.

Прежде всего Пит постоянно напоминал мне об этом:

— Если ты шефиня, то это ты должна решать, как нам нужно играть. А не Джей и не я. Или мы управляем коллективом, но тогда все будет происходить иначе. Итак, завтра скажи нам, что ты выбрала. Жду твоего решения, шефиня.

Мне не оставалось ничего другого, как вживаться в свою новую роль. Янни пока не мог присутствовать на репетициях, и я не могла улизнуть ни в спор, ни в возмущение, ни в прямое бегство. От меня ждали компетентности и чего-то вроде естественного авторитета. А оба музыканта держались линии установленного маршрута. Они ожидали, что эту линию должна установить я сама. Лучшего и быть не могло. Чисто интуитивно я сделала правильный выбор нужного времени и нужных людей.

Очевидно, мой ангел-хранитель был все-таки не дурак.


Мы сидели молча. Торак, как всегда, пил свой черный чай. Я смотрела в окно и размышляла над событиями прошедшего года. Еще некоторое время мы сидели так, ничего не говоря, потом Торак сказал:

— Взгляните, уважаемая… стоило только на что-то решиться самой, как это тут же удалось.

— Вы забываете, что все-таки потребовалось время на обучение мастерству.

— Это верно, но проблема женщин в том, что сначала они спихивают на мужчин функции вожака, а потом сами же жалуются на результаты этого. В нормальных, зрелых отношениях в одной ситуации лидирует один, в другой — второй.

Я откусила от своего бутерброда, который вот уже час лежал на столе невостребованный. Жуя, я ответила:

— Вы забываете, что мужчины сами охотно берут на себя руководство и хотят указывать, каким путем следует идти.

Торак перебил меня.

— Но только тогда, когда вы это им позволяете, уважаемая! Ведь со своими музыкантами вы получили прямо противоположный опыт.

— Ну да, борьба утомляет, но иногда мне тоже приходится сделать привал и опереться на кого-то.

— Это вы делаете и в спорте и потому не впали в покорную пассивность. Жизнь — это борьба, это провокация. Выносливость тренируема, разве вы этого не знали?

— Знала, конечно, это ведь я сама и говорила!

— Вдумайтесь, какой маленькой вы сделали себя и какой сильной снова стали. Вы же никогда не ломались, а только все сильнее и сильнее прогибались или… может быть, даже собирались в складки? Вы обладаете чрезвычайной гибкостью, и в этом-то и кроется ваша сила.

Он закрыл глаза и оставил меня наедине со своими мыслями. И вдруг сказал тихо:

— Когда я вижу перед собой цветок вашей жизни, то вижу тоненький стебелек, производящий очень хрупкое впечатление; но когда приглядываюсь к нему ближе, то замечаю, что у этого стебелька такая прочность, которая позволяет ему бесконечное число раз сгибаться и наклоняться. А сила, с которой он потом выпрямляется, может чувствительно поранить того, кто окажется рядом в этот момент… Будьте добры и помните о своей силе. Будьте осторожны в обращении с ней. Другие уже упали в пропасть, которую вы смогли миновать.

— Я была в этой пропасти…

Торак пожал плечами.

— Может быть. И все-таки, это очень интересно. Многие там не были. Они так и живут: ровно. Без взлетов, без падений, не испытав ни глубины, ни мудрости. Они знают об этом, но все имеет свою цену — слава, страдания, и большая часть людей не захотела бы пережить то, что довелось пережить вам.