— Но для чего ему были нужны все эти обещания? Все эти разрывы?

— Вы ведь никогда не были бы откровенны с мужчиной, который не захотел бы навсегда остаться с вами в качестве супруга. Просто распрощались бы с ним, и уже никогда он не получил бы такой возможности духовного развития. Ведь вы делали это только рассчитывая, что он станет вашим партнером.

— Но получается, что от него шла не любовь, а эксплуатация… моих способностей?!

— Может быть. Это как в природе — дерево никого не спрашивает, оно просто высасывает землю, если хочет расти. Он нуждался в вас, и вы давали ему то, что нужно. Да и разве вы сами не брали от него любви, нежности, чувственного удовлетворения? Разве он не улучшил ваш дом, не упорядочил финансы и не сделал более компетентной в денежных делах различного рода?

Я кивнула. Тут Торак встал и, хромая, заходил по комнате из угла в угол.

— Не забывайте о том, что сами от него получили, и прекратите считаться. Не ждите «лучшей, правильной» жизни. Та жизнь, которую вы ищете, любовь моя, она — теперь! Слезы, наслаждение, смех, страдания, ярость, успехи, неудачи, разочарования, споры и благодушие — все это только теперь! А если не теперь, то когда же?

Он остановился.

— Сможете ли вы пережить все это позднее, лет через десять? Будет ли тогда на это время? И захотите ли вы вообще таких переживаний?

— Я не знаю… почему бы и нет? Но, может быть, не столь сильных! Я так устала; я хочу быть в мире со своим любимым человеком; хочу свить теплое гнездышко; и покой, покой…

Торак мягко положил свою руку на мое плечо.

— Да, любимая… смотрите сны… но, когда насмотритесь, вставайте снова.

Я осталась еще на некоторое время сидеть так, откинувшись и думая о своем. Затем меня подняло с софы. Торак скрестил руки, откинувшись назад, терпеливо ждал ответа, насмешливо наблюдая мои странные передвижения по комнате; он не задавал вопросов. Через некоторое время я остановилась и воскликнула:

— Теперь я знаю, в чем тут дело! Речь идет не о чем ином, как о душевной силе! Я выработала в себе экономическую потенцию, интеллектуально-риторическую потенцию и творческую потенцию!

— Сексуальную, пожалуй, тоже! — перебил меня Торак, ухмыляясь, — …и немалую!

— Да!.. Но я была духовно слабой! Вы понимаете?? А эти годы дали мощную закалку.

— Так, хорошо, а что еще? — спросил Торак ободряюще, чувствуя, что я еще не подошла к концу.

— …Еще независимость! Да! Она у меня была как роза в бутоне — нечто страстно желаемое, но еще не явленное миру… И не в последнюю очередь речь идет о глубине чувств и постоянстве, которым я училась тогда. Я теперь знаю гораздо больше о чувствах! И я теперь могу видеть по людям, что они чувствуют; я могу читать по человеческому поведению!

Я сделала небольшую паузу и непосредственно рассмеялась:

— Я думаю, Торак, что я стала лисой, а одинокую волчицу оставила в степи, вместе со шкурой бедной овечки!

Мы немного помолчали.

— А собачка… — спросил Торак со своей декадентской ухмылкой, появлявшейся на его лице всякий раз, когда он заводил речь о женском терпении. Я пересела в кресло прямо напротив него, взяла за руку и заглянула в глаза.

— Это столь обруганная вами собачка, Торак, любит постоянно, неизменно и долго — так, как я хотела бы быть любимой! Моя мама однажды написала мне такие строчки:


Ты, человек, мне говоришь, что это грех,

Любить собаку больше всех на свете?

Но пес был верен мне в штормах и бурях всех,

А человек же изменил в обычный ветер!


Это к вопросу о собачке, дорогой Торак. И закроем эту тему!

Торак ничего не ответил, лишь записал это четверостишие.

— … я понял вас, любовь моя.

Он попросил большой лист бумаги и немного терпения; он хотел выписать что-то для меня из какой-то книги. Когда он закончил, то протянул мне листок и сказал:

— Это вам, любовь моя, на тот случай, если снова будет штормить. Однако я думаю, что все самое плохое уже позади…

Я начала читать примечательный, с наклоном вправо почерк Торака, придававший бумаге вид документа времен Гете.


По отношению к телесной любви, к сексу, человек учится испытывать чувства, он учится чувственной предрасположенности. Тепло и близость, удовлетворение сексуальных потребностей и импульсов — это все необходимая ступень на пути к любви. Следующая, более утонченная, есть уже собственно Эрос — с добавлением страстного желания отдать себя всего. Здесь речь идет уже не только о телесном удовлетворении, здесь становится важно и удовлетворение, получаемое от чувств другого. Партнер теперь уже не только объект страсти, но любимая, желанная и дополняющая часть самого себя. Следующей формой любви является всеохватная, бескорыстная любовь, которая ничего не требует, ничего не ждет от своего партнера, ни с кем и ни с чем не считается, лишь отдает саму себя и в некоторых своих проявлениях переходит в любовь к Богу. Она включает в себя отречение, отдачу, способность разделить как страдание, так и счастье, независтливость, благодарность, радость от готовности радоваться, готовность помочь, но также и довольство самим собой, которое ничего не имеет общего с эгоизмом, а лишь предполагает знание о богоспасенности. После этой формы любви каждый, испытавший ее, стремится на путь самосовершенствования.


Я подняла голову и в раздумье посмотрела на Торака. Он, приветливо кивнув мне, попросил:

— Расскажите, пожалуйста, конец…

ВСЕ ТЕЧЕТ, ВСЕ ИЗМЕНЯЕТСЯ

Случилось нечто странное.

Чтобы защитить наши тела друг от друга, мы становились уродами. Мы прямо-таки спасались бегством в уродливость и болезни: по меньшей мере месяца три мы подхватывали одну инфекцию за другой, болели и непрерывно заражали друг друга. Я мало-помалу набрала шесть килограммов лишнего веса, у него тоже наметился животик. Меня очень удивляло то, что он все реже и реже действительно хорошо выглядел — черты лица стали утомленными, запали, щеки начали отвисать. Он стал выглядеть старше, чем был на самом деле. И когда я сама смотрелась в зеркало, то тоже ужасалась.

А он вел себя как жена, отказывающая мужу по всевозможным причинам. Он, дескать, не может представить, что кому-то может понравиться его тело, он-де сам себя выносить не может, да и вообще, он не может заниматься сексом без любви.

Когда мы тренировались, то и тогда уже не испытывали никакого удовольствия от своих отражений в зеркале. А иногда по нескольку недель кряду не тренировались вообще. Он часто с удивлением говорил о том, что, оказывается, у мужчин точно такие же проблемы с возрастом, как и у женщин. А его жена между тем поняла, что высказанное ею в свое время замечание по поводу моего возраста было голом в свои ворота, как выяснилось позже. И она тоже постарела.

Иногда, очень редко, у нас бывали неожиданные вспышки страсти в прихожей или на кухне, особенно, когда в доме бывали гости или же если нас возбуждала опасность быть застигнутыми, как подростки. Но, несмотря на эти редкие счастливые мгновения, в целом пришло большое увядание чувственности.

Я понимала, что у Симона большие проблемы из-за того, что он просто стареет. Он часто выглядел отекшим, бледным от бессонной ночи, вялым, больным. Время от времени я замечала, что он покуривает гашиш или пьет слишком много пива. Судя по всему, и ему было нелегко.

Его раздвоенность начала доставать его. Он уже не мог быть чем-то целым, единым. От ощущения, что он не может, не в состоянии жить последовательно, он спасался бегством в сарказм. Мне казалось, что его пугала собственная пустота, и, в качестве замены недостающей сущности, он разыгрывал различные роли, ожидая одобрения за них, — роль ухажера, роль великого бизнесмена, роль коленопреклоненного, роль фавна и, с недавних пор, роль комика. Были моменты, когда он действительно был смешным, но чаще всего это производило впечатление некоторой неестественности, манерности, позы, которая должна прикрыть то, что… да, а что, собственно? Что там у него было такого, что нужно было скрывать?

Все снова и снова я спрашивала, о чем он думает, как его дела, чего он хочет, о чем мечтает; бесчисленное количество раз я пыталась выяснить, что же он на самом деле чувствует, проникнуть в глубь его души, но всякий раз он захлопывался, как устрица в своей раковине.

Он погрузил чувства в яму своего сердца и боролся со своей слабостью, не видя выхода их этой дилеммы. Застарелая проблема — то, что он никого не мог оставить, не мог вырвать из своего сердца, вросла в его сущность. Очевидная невозможность разрыва ни с той, ни с другой, стоявшая все время перед его внутренним взором, заметно подкосила его. И я так часто настаивала… напрасно. Все это были тщетные старания. Он говорил только:

— Когда чувствуешь себя хорошо, то все в порядке, и с сексом тоже. Но когда сам себя выносить не можешь, то тут уже речи ни о каких утехах быть не может.

— Но ведь это нехорошо, что ты все носишь в себе. Это же убивает, — настаивала я. — Тебе нужно поговорить об этом с кем-нибудь!..

Он только усмехнулся и сказал:

— Мой друг — то дерево, оно все знает.

Я сделала, что могла. Он не хотел.

Выдержать или покончить.

Он не мог прервать наши отношения по глубоким, внутренним причинам. И я не отпускала его. Мое внутреннее кредо было таким: «Это должно быть пережито обоими! До горького конца. До тех пор, пока каждый не взглянет в глаза истине и не сможет рассказать о ней, даже если она неприятна!» Я понимала, что нужно лишь ждать, пока не перевернется страница. Терпеливо выжидать сколько нужно, не жалуясь и не причитая.

«Нужно быть дольше своих трудностей», — говорит Шри Ауробиндо. Другого выхода нет.

ВЕНЕЦИЯ

Через несколько дней Торак пригласил меня на карнавал в Венеции. Немного поколебавшись, я приняла предложение, и вот мы стоим на площади перед собором Святого Марка.

Торак взял меня за руку. У меня было такое чувство, что я веду уродливого ребенка. Свободной рукой он указывал на величественный собор.

— Видите вон то гигантское строение? Сегодня после обеда я покажу вам базилику изнутри — неизгладимое впечатление! Но давайте еще немного продвинемся к воде и насладимся утренним солнцем. Затем слегка позавтракаем, а потом вы, вероятно, захотите немного успокоиться и отдохнуть после поездки. В два часа мы с вами встретимся у бюро регистрации.

Мы сели на желтые пластиковые стульчики у маленькой пристани. Солнце посылало нам свои первые теплые лучи, вода блестела, было еще прохладно. Площадь была еще пуста, не было видно ни души.

— Через два часа все будет забито народом, — сказал Торак. — Наслаждайтесь покоем… Карнавал в Венеции — это не шумливое сборище пьяниц; это оазис стиля, полного фантазии, сказок из «Тысячи и одной ночи», мечты из цвета, золота и серебра. Вас охватит чувство изумления и наслаждения, и вы захотите только смотреть, смотреть и смотреть. А сейчас взгляните на ту даму в красном!..

Существо в красном тюле и кружевах, парче и жемчуге, с огромным головным убором, похожим на тюрбан, в маске из красных перьев медленно, с горделивой осанкой шествовало по мощеной площади; казалось, что оно почти парит над землей. Женщина остановилась ненадолго, элегантно склонила голову, сделав грациозный жест рукой, поклонилась, вновь подняла голову и, как в замедленной киносъемке, пошла дальше.

— Не фотографируйте, — пусть лучше это останется зыбкими картинами в голове или чувствами в сердце, чем если пытаться перенести все эти маски на бумагу. Они потеряют весь свой блеск и жизнь, даже если фотографии будут цветными, профессионально сделанными и самого лучшего качества. Маски околдовывают только в реальности, которая сама как мечта и остается в вас как внутренняя действительность. Ведь и сновидения исчезают, когда пытаешься передать их словами. Венеция — это сказка, а сказки остаются живыми только в воспоминаниях и ощущениях. Кто знает это лучше, чем вы, сударыня?.. И когда в среду вы будете уезжать отсюда, вы уже будете иной, чем теперь. Вы уедете обогащенной, обогащенной этими незабываемыми впечатлениями. Обогащенной… подумайте над этой фразой.

В отеле нас приняли очень приветливо; господа из бюро регистрации были крайне предупредительны и внимательны. Лифтер поставил наш багаж в кабину и показал нам комнаты. Моя вся была выдержана в темно-красных тонах. На большой кровати лежало покрывало из вышитого сатина с толстыми кистями и золотыми шнурами; длинные тяжелые шторы из бархата цвета красного вина спадали на мягкий разноцветный ковер. По стенам висели картины венецианских пейзажей, соседствуя с зеркалами в овальных, ручной работы рамах в стиле барокко, и как венец всего этого великолепия — огромная ванная комната из светлого мрамора, с огромной же ванной, в которую я сразу же пустила воду из золотых краников.