Торак стал прощаться, собираясь пойти в свой номер.

— Возьмите с собой шляпу и солнечные очки, уважаемая, — крикнул он уже из прихожей. — Я не хочу, чтобы вас постоянно останавливали немецкие туристы. — До скорого!..

Я погрузилась в послеобеденную дремоту, довольно легкую и приятную, а когда проснулась, солнце высоко стояло в небе. С маленького балкончика, огражденного кованой решеткой, выкрашенной в белый цвет, можно было видеть узкие переулочки между высоких, живописных, старых домов, романтические садики на крышах, с растениями в горшочках, балконы напротив, с развешанным для просушки бельем, а под ними — пробегающую водную магистраль, с темной, бурлящей водой, где поток нес всякую гниль и водоросли. Время от времени моих ушей достигали далекие детские возгласы, тихая музыка и шум голосов. Все это слагалось в сладкую, меланхоличную тысячелетнюю мелодию красоты, грации, изящества и упадка.

Любовь и смерть были здесь парой, красота и грусть — крестниками Эроса и смерти.

И глубокий покой снизошел на мое измученное сердце, дав возможность дышать полной грудью. Я вдыхала легкий весенний воздух, вместе с ним — время от времени — запах плесневеющих домов, гнилого дерева, водорослей, иногда мочи и отбросов, потом снова табака, вина и жареного мяса.

В два часа пополудни мы предприняли долгую прогулку по Венеции. Мы прошлись по площади, которая в тот момент была полна людьми всех национальностей. Солнце светило по-весеннему ярко, собор Святого Марка с его светящейся золотой мозаикой высился в ясном, голубом небе.

— Вы обязательно должны посмотреть базилику изнутри! — сказал Торак. — Пойдите сюда, любовь моя, я покажу ее вам!

Мы вступили в огромный, сумрачный неф через древнюю входную дверь и остановились на мозаичном полу, выложенном вручную из миллионов маленьких камешков, воспроизводивших все цветовое многообразие природы. Перед нами навечно застыли бесценные фигуры святых, каменные балконы с ажурными перилами, мощные колонны и стеновые панели из старого мрамора, скамьи для коленопреклонений и просто скамейки из темного, точеного дерева, громадные кованые светильники — и надо всем этим парил огромный купол с золотой мозаикой и изображениями святых. Как огромное, темное материнское чрево объяла нас базилика и лишила дара речи от изумленного восхищения.

При выходе из церкви нас ослепил свет на площади, белой от яркого солнца. Мы невольно подняли руки к глазам, защищаясь, и стояли так некоторое время, привыкая к его слепящей силе. Так, должно быть, происходит при рождении, — подумала я тогда, — только во много раз сильнее.

Почти три часа мы бродили по городу, заходя в музеи и на выставки, разглядывая картины впечатляющей силы и красоты, примеряя шляпы в салонах и разнообразные карнавальные маски в бесчисленных магазинчиках. Я в своей жизни никогда еще не видела таких произведений искусства: лица ангелов, гримасы чертей, волшебники, принцессы, демоны и кобольды из царства духов — все были сделаны в виде масок. Под конец мы остановились перед магазином, торгующим историческими костюмами. В витрине красовались парчовый, расшитый жемчугом наряд времен королевы Елизаветы английской, рядом — костюм мушкетера из красно-черного бархата и изумрудно-зеленое бальное платье из чесучи. Я не могла оторвать зачарованного взгляда, театральная кровь бурлила, с возгласами восхищения я переходила от одного наряда к другому, не заметив, что Торак скрылся в глубине магазина. Я уже собиралась идти искать его, когда он снова выскользнул из дверей.

— Одно небольшое дело… — с лукавым видом ответил он на немой вопрос, и мы двинулись дальше. Казалось, что Торак совсем не устал, хотя такие расстояния пешком, очевидно, давались ему много труднее, чем мне. Я в очередной раз позавидовала его неистощимой энергии.

Уже ближе к вечеру мы сделали небольшой перерыв в кафе «Лавена» и договорились об ужине в восемь часов, когда вернемся в отель.

— Вы обязательно должны там поесть, сударыня! — сказал Торак. — Это ваш долг в Венеции. Это, конечно, сильно облегчит кошелек, но зато оставит незабываемые впечатления.

Перед нами через огромные окна открывался потрясающий вид на море, официанты бесшумно и с достоинством скользили среди гостей, а еда — я заказала замысловатую семгу с молодым шпинатом, а Торак отбивную с фасолевым маслом и картофельные крокеты — была в самом деле поэмой, это было гурманство особого рода, оправдывавшее возложенные надежды.

После еды мы, прогуливаясь, отправились по залитой лунным светом Венеции обратно к отелю. Витрина на витрине, платья ручной работы и изысканнейшего вкуса, ручной же работы стеклянные изделия, кованые старинные сундуки и лари…

— Что еще есть прекрасного в Венеции, сударыня? — спросил Торак, остановившись посреди мощеной площади. — Помимо впечатляющих строений, достопримечательностей и прекрасных магазинчиков?

Я ненадолго задумалась.

— Здесь нет машин! — сказала я.

— Верно! — он улыбнулся и кивнул. — Ни одной машины. Никаких автобусов, никакого общественного транспорта, ни мотоциклов, ни такси — даже ни единого велосипеда! Потому-то здесь так спокойно. Вот увидите, как только снова попадете в Великий Общественный Гараж, вам станут неприятны эта лихорадочная спешка, это зловоние, эти испарения. Люди перебегают дорогу, машины тарахтят, у всех угрюмые, серые лица. Здесь не то; здесь только покой и досуг, несмотря даже на толпы туристов, приехавших на карнавал.

— И еще чего-то не хватает! — сказала я кокетливо, гордая тем, что на сей раз опередила Торака. Он посмотрел на меня вопросительно. — Реклама! Разве вы не заметили? Ни одного рекламного плаката. Нигде! Этот город девственно чист и нетронут!

— Да, верно… — согласился он. — Но зато дорогие магазины и предметы искусства будоражат сильнее, вы не находите?

Незаметно мы подошли к отелю.

— Спите хорошо, любовь моя! — Торак галантно приподнял свою шляпу. — Встретимся за завтраком!


Я спала и во сне видела Венецию с ее переулочками.

На следующее утро я проснулась бодрой и свежей, с ясной головой. Мы завтракали долго и плотно, ведя насыщенную беседу об эстетике, стиле и манере общения.

— Существуют законы коммуникации, — говорил Торак. — Мы все подаем сигналы телесные, вербальные… а наш визави в ответ на них должен реагировать определенным образом. Разумеется, в определенном диапазоне и внутри определенного же игрового пространства; но даже, несмотря и на это, вид и способ выражать себя все равно значительно влияет на партнера и его реакции.

— То есть вы полагаете, что можно управлять поведением других людей?..

Торак кивнул.

— В некотором роде да. Возьмем, к примеру, маски. Они очаровывают нас, и мы стремимся избегать грубого поведения. Своим разнообразием, грацией и красотой они активизируют наше чувство прекрасного и потребность выражать себя в искусстве, развивают чувство формы и содержания. А если мы долгое время станем общаться с грубым, неотесанным человеком, то впадем в противоположную крайность…

Я задумчиво отправилась в свою комнату, чтобы отдохнуть немного перед вечером, и опустилась в большую кровать.

В пять часов вошел портье с большим свертком и двумя маленькими пакетиками.

— Это для вас, синьора, — сказал он. — От синьора Намадова!

Он передал мне сверток и записку. Я была заинтригована, пытаясь угадать, что Торак придумал на этот раз. В записке было:


«Любовь моя!

Здесь — костюм для вас. Я хочу, чтобы на сегодняшнем вечере вы были самой красивой маской!»


Я распаковала сверток и вытащила оттуда длинное платье, нет, мечту из золота с бесчисленными оборками и тремя нижними юбками! И еще кринолин, делавший юбки платья еще пышнее, и большую накидку с капюшоном из черной с золотом парчи, с подкладкой из золотого шелка. Белокурый парик и треуголка завершали этот костюм в стиле рококо. Из второго пакетика я вытащила прекраснейшую маску из всех, какие мы видели, гуляя по Венеции, — всю усаженную блестящими и мерцающими камешками, отделанную мишурой и украшенную пышным султаном из перьев.

Я оделась, надела парик, затем маску и накрасила губы ярко-красной помадой. Когда я подошла к зеркалу, передо мной стояло чужое существо. Я выглядела как персонаж фильмов Феллини и не узнавала себя больше! Я осторожно взяла накидку двумя руками, поднесла ее к лицу… и все вокруг окрасилось в золото, золото, золото!..


Я медленно спускалась по лестнице. Было пять минут девятого; Торака нигде не было видно. Только какой-то рослый человек стоял у бюро регистрации — мушкетер в красно-черном бархате, черной маске с огромным носом и громадной шляпе с мягкими полями. В руках он держал два удивительно длинных посоха с рукоятками.

— Вы выглядите великолепно, сударыня!

Я обернулась; это был голос Торака! Но самого его нигде не было. Голос принадлежал высокому человеку!

— Я напугал вас, любовь моя? Простите, я не хотел этого. Взгляните сюда…

Человек высоко поднял широкие штанины, из-под которых моему изумленному взору предстали деревянные ходули. Это был Торак!

— Я заказал их еще год назад. Немного поупражнявшись и при некоторой сноровке, на них вполне возможно передвигаться! Так и я смогу что-то увидеть в толпе снаружи. И это единственное время, когда я такого же роста, как и все прочие… Идемте, моя королева… давайте окунемся в сутолоку улицы!

Швейцар открыл перед нами дверь, и мы пошли по направлению к площади Святого Марка. Стоило мне оказаться среди людей, как на меня направилась добрая дюжина камер и со всех сторон раздались восхищенные возгласы: «Оооо!!» и «Ааах!», «Как прекрасно!..», «Гляди, золотая женщина!..» На немецком, английском, французском — даже на баварском. Как дома, — подумала я, — но гораздо приятнее, ведь никто не знает, кто я такая… прекрасная маска, одна из многих, чьи настоящие лица тоже никто не знает!

— Давайте еще немного погуляем по переулочкам, — сказал Торак, — прежде чем появимся на площади!

Он выглядел в своем костюме столь импозантно, что люди расступались перед ним в стороны как вода, образуя шпалеры, сквозь которые мы шли. Торак шел на своих ходулях, как другие ходят на ногах, и мне потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к его новой внешности. Он уже не был уродливым, карликовым клоуном; это был высокий мушкетер, дерущийся за королеву и любящий женщин. Его горб был скрыт под большой бархатной накидкой, а искривленные руки почти полностью спрятаны в широких рукавах.

Мы шагали по узким, изгибающимся переулкам, помнящим дух и судьбы людей минувших столетий, мимо кованых фонарей на блестящих зеленым лаком сваях, каменных аркад и выстроенных в византийском стиле домов с облупившейся на стенах краской цвета старой розы, винно-красного, кремового, оливкового, серого, ржавого, укутанных венецианской ночью.

Все люди, которых мы встречали по пути, приходили в восторг от наших костюмов. И среди обычных туристов, бродивших по переулкам, шагали, нет, шествовали маски, словно не касаясь земли, и массы других людей вокруг, сознавая почти мистическую привлекательность своего одеяния. И всякий раз, когда встречались две маски, они ненадолго останавливались, рассматривая друг друга, приветливо кланялись и продолжали свой путь дальше. Я еще никогда в жизни, даже в театре, не видела такого буйства красок, как здесь в Венеции. Карнавал выражал дух этого своеобразного города, города, как бы парящего между реальностью и фантазией.

И я вдруг почувствовала себя укрытой, в безопасности в этом метафизическом упоении, экстазе фантазии.

Мы пошли назад, к площади Святого Марка.

В людской толчее на площади смешались люди и маски. Около девяти часов музыка смолкла и голос из репродуктора сообщил, что сейчас лучшие маски соберутся на громадной сцене. Это был момент, которого я никогда не забуду. По меньшей мере десять дюжин людей, нет, скорее неземных существ, медленно поднимались по высоким ступеням наверх. Здесь были султан с огромным тюрбаном из серебристого шелка; за ним дама во всем лиловом с громадной шляпой из перьев; за ней некто в блестящем серебристо-голубом; за ним принц из страны восходящего солнца; рядом с ним шел бог солнца с венком из лучей на голове и золотым шлейфом; русалка в переливающемся зеленом, вся усыпанная блестками. Шли ведьмы с ужасными красными рожами, укутанные в дерюги, и что-то напоминающее эльфа, в желтом тюле с головным убором из перьев почти метровой высоты. Позади шли благородные дворяне в костюмах рококо и воинственные рыцари, сверкающие серебристым металлом.

Все они собрались на сердцевине площади — большой сцене — и после того, как окружающие достаточно насмотрелись на них, стали выстраиваться в большой светящийся поезд, чтобы попрощаться с карнавалом. Каждая маска несла в руке горящий факел, и так они шли друг за другом через всю площадь, по переулку, вдаль, к самому морю, и там исчезали в голубой ночи. Над площадью звучал Вивальди, и тысячи людей, бывших там, принялись танцевать; к ним присоединились вернувшиеся маски.