— Ах… я клоун, сударыня, и работаю в русском цирке. Точнее сказать — работал. Я больше не нуждаюсь в смехе других людей для того, чтобы самому быть радостным. И от маски я тоже отказался. Конечно, дети и взрослые были огорчены тем, что я не веселю их больше, но существует много клоунов, которые могут сделать это за меня. А я в один прекрасный день понял, что есть вещи, которые могу сделать только я.

— Например?..

— Например, быть с вами сейчас…


Я воздержалась от дальнейших расспросов, но мне показалось, что он знает какую-то очень важную для меня тайну.

Мы допили чай, и Торак настоял на том, чтобы заплатить самому. Когда мы поднялись, я почувствовала себя крайне неловко из-за того, что, будучи женщиной, оказалась намного выше его.

— Не думайте об этом, — сказал он мне снизу и улыбнулся, — я привык!


Он спросил у официанта свое пальто. Маленькое замшевое пальто цвета красного вина с вышитым орнаментом выглядело очень дорого, так же, как и черная шляпа.

Мы направились в Английский сад. Над лугами уже спустились сумерки, озерные птицы с ноябрьского неба бросали вниз свое гортанное «прощай». Симон… Как твои дела, чем ты сейчас занят, любишь ли ты меня еще?.. Ну почему ты не здесь, я так люблю тебя…

— Я так полагаю, речь пойдет о любви… — сказал Торак. — Кстати, вы можете не замедлять шага, такой темп для меня вполне приемлем.

— Как вы догадались?

— О, все очень просто… у женщин все всегда упирается в любовь.

Это меня задело. Я остановилась, засунула руки в карманы брюк и стала размышлять, не совершила ли я ошибку, решив встретиться с этим гномом, компенсирующим свои телесные недостатки непомерной спесью.

— Ох, простите меня, сударыня, я обидел вас. Это получилось случайно. Я неверно выразился…

Он поднял на меня глаза цвета черного угля — и у меня потеплело внутри. Его взгляды были как маленькие стрелы, всегда бьющие без промаха.

— Позвольте мне начать иначе… Любовь для женщины — это центр бытия.

— Но Торак!.. Это же не лучше того, что вы уже сказали, это в сто раз хуже! — Я рассвирепела. — И не говорите, ради Бога, что я очаровательна, когда зла как мегера! Иначе я прямо сейчас же отправлюсь домой!

Между тем было уже без чего-то там четыре, если не начало пятого.

— Сударыня, позвольте мне сделать маленькое критическое замечание: вы хотите видеть вещи такими, какими хотите их видеть, или такими, каковы они есть на самом деле?

А ведь он прав. Страдания проистекают либо из факта любви, либо из ее дефицита. Но почему же только у женщин?

Я промолчала.

— Я вовсе не хотел этим сказать, что мужчины не страдают от любви, наоборот; но они переносят все это легче.

— Вы женаты?

Он улыбнулся.

— Нет, нет, это не для меня. Я так много радости нахожу в размышлениях… А для них нужен покой. Покой — это самое ценное для человека.

Я думала о поместье в нижней Баварии, которое так часто лишало меня этого самого покоя, о своем сыне Бени, которого мне хотелось бы видеть более живым и резвым, о страданиях человека, когда у него нет спутника жизни, о грузе мысли, который наваливается на меня, когда я остаюсь одна. И еще о том, что не все вещи имеют равную значимость для людей. Торак был старше меня и, конечно, намного мудрее.


— Здесь дело не в возрасте, — сказал он. — Я всегда был одинок. У меня прекрасные друзья, мы часто встречаемся, но гораздо больше я нуждаюсь в покое безмолвных комнат…

После этого мы некоторое время шли молча.

— Если вы уже готовы, то, может быть, перейдем к человеку, который стоит за всем этим?

Я не стала ничего разыгрывать перед Тораком. Наконец речь пошла о мужчине и о любви, как сути моего бытия, о том, что развитие моих чувств не дошло еще до такого уровня, где любовь — чистая, жертвенная, ничего не требующая, но, напротив, дающая. Моя любовь требовательная, пылающая, жадная, горячая и инстинктивная.

— Итак, с чего начнем? — Он скрестил руки на животе и пошевелил пальцами. — Позвольте сделать небольшое предложение — начните с самых темных и глубоких мест. Вы, когда вами владеет чувство, находитесь глубоко внизу. Видимо, там и нужно находиться, не правда ли? Это видно по вашим глазам. И, очевидно, иногда вы поднимаетесь снова наверх, к свету. Это тоже очевидно. И когда вы находитесь в этой глубине, порой кажется, что уже все, это самое дно, но и после вы спускаетесь еще и еще глубже, в ночь своей души. Так это бывает?

Я взглянула на него. Он бодро хромал подле, и хотя ему было явно утомительно приноравливаться к моим шагам, что выдавало напряженное дыхание, он казался в прекрасном настроении и полным сил.

— Итак?..

— Пойдемте, присядем на скамейку здесь, у озера. Я расскажу вам, как это бывает. Но нам понадобится время.

— Мы не спешим… если вы захотите… у нас есть время всего мира. Через два дня я приду к вам, и останусь на три ночи. А сегодня мне нужны только ваши темные мысли, сударыня!

Он остановился. И вдруг, схватив меня за подол куртки, притянул к себе с такой нечеловеческой силой, какую трудно было предположить в этом скрюченном теле, так, что я оказалась почти на коленях, и дико взглянул на меня. Лицо его было теперь прямо перед моим, а в глазах мерцало нечто, похожее на безумие.

— Мне нужны ваши темные мысли, любовь моя, и вы выложите их мне, здесь и сейчас! И не увиливайте!

Я вздрогнула от испуга и неожиданности. Гипнотическая сила его глаз проникла до самых глубин моей души. Это было так, как будто его энергия вошла в меня и подавила все мои силы. Я опустилась на скамью. Торак стоял передо мной, скрестив руки. Глядя на меня из-под опущенных век, он приказал:

— Ну!..

СОСТАВИТЕЛЬ БУКЕТОВ

Я сидела около шести часов вечера перед своим домом у самого входа и тупо смотрела на заходящее солнце. Полуоткрытый рот, безжизненный взгляд, полная апатия, бессмысленная игра пальцев.

Я потеряла ориентацию и была занята только и исключительно черными мыслями; сплошной пессимизм и паника. Все, что я могла делать — это валяться в постели или бесцельно бродить по дому. Как я проводила свои двухчасовые выступления было загадкой для меня самой. По-видимому, я проводила их, потому что это было нужно. Когда в зале сидят восемьсот человек — это на самом деле нужно.

Мою прострацию прервал звонок Составителя Букетов — вот уже двенадцать дней моего нового спутника жизни; до этого мы были знакомы полтора года. Это вполне женатый мужчина, который в ответ на последний мой ультиматум, что называется, собрал вещички, каковые состояли из двух пар брюк и трех футболок, и переселился ко мне. Но в итоге к лучшему ничто не изменилось. Скорее наоборот.

Джек и я уже больше полугода зовем его только Составителем Букетов. Не Симон или мой друг, а Составитель Букетов.

Я отчетливо сознавала, что, выбрав его, я делаю большую ошибку, но не могла найти в себе силы освободиться.

— Привет, — сказал он своим глубоким, звучным голосом, — как дела?

— Ничего, — соврала я.

— Я буду у тебя в половине девятого. Мне еще нужно сделать кое-какие расчеты.

— В половине девятого — это наверняка?

— Ну да, где-то около того.


Он всегда опаздывал.

Тридцать минут — самое меньшее, а то и на полтора часа. Ожидание Составителя Букетов в эти месяцы составляло семьдесят процентов моей жизни. Это было тридцать первого марта. В феврале мои страхи достигли апогея. Я постоянно просыпалась в пять часов и, как курица на гриле, крутилась и переворачивалась в своей постели, трясясь от страха и не находя сил встать. Страхи, которые для нормальных людей со стабильной психикой кажутся необоснованными, для человека в состоянии кризиса полностью реальны и очевидны. Страх перед болезнями, страх перед родителями, страх перед выходом из дому, страх перед налогами, перед выступлением, страх перед ростом цен, страх перед Янни — ах да, Янни! — страх попросту перед всем.

Страхи начались в июле прошлого года, за четыре недели до премьеры моей новой программы.

Янни съехал, а Джек, мой друг музыкант, с середины января обосновался у меня на четыре месяца. После пяти лет мыслей о разрыве я наконец выставила своего мужа из дому и была счастлива. Сначала. И вот в марте следующего года я была ничто без него, пустая оболочка, фрагмент.

Я чувствовала себя полностью разрушенной психически, руиной, живым трупом. При этом я не употребляла ни наркотиков, ни алкоголя, я даже не курила.

Все попытки вернуться к нормальному состоянию были не более чем трепетанием, легким подрагиванием переломанных крыльев. Два дня — йога, два дня — какая-нибудь бодрая книга, покупка якобы целительного драгоценного камня.

Затем снова визит к терапевту (все найдено в прекрасном состоянии), к психиатру (выписал таблетки), к эзотерику (смысл моей жизни — повышать сознательность мужчин, ха, ха, ха), к народному целителю («кризис продлится еще полгода»), к двум народным целителям («накладывать на себя руки — не имеет смысла»).

Я была устойчива к психотропным средствам, которые не оказывали должного действия, обычные же медикаменты оказывали прямо противоположное.

У меня было стойкое ощущение, что организм разучился радоваться.

Люди, звонившие мне, не могли пробиться сквозь стену; мне было безразлично, чего они хотят и о чем спрашивают. Меня больше не было, внутри все испарилось, руина, где поселились крысы, шныряют мыши и пауки плетут свои сети.

Но несмотря на это состояние, где-то в самой глубине моей души все еще теплилась маленькая искорка надежды.

Я верила в то, что весь этот кошмар когда-нибудь кончится и я снова широко расправлю крылья и смогу взлететь. Мой внутренний голос говорил, что Составителя Букетов нужно отправить домой к жене, дом продать, чтобы не усугублять мое и без того нагруженное состояние, а самой жить в мире со своим сыном в какой-нибудь маленькой квартирке.

Ничего из этого я сделать не могла.

Тем более начать новую жизнь со своим сыном. Меня не интересовали ни его истории, ни его игры. Ему было восемь с половиной лет, и я любила его. Он был просто убит нашим разводом, но старался быть мужественным и стойко все переносил. Большую часть времени он проводил у матери Янни; я не могла постоянно находиться рядом с ним из-за вечных разъездов.


В семь часов я все еще оцепенело сидела перед домом. Птицы чирикали и носились над головой, цвел ракитник, и среди такой идиллии — я ощущала себя развалиной.

Неужели моей жизни суждено закончиться столь недостойно и мучительно — в тридцать восемь лет сидеть в психушке, раскачивая головой, цепенея в депрессии и мелко дрожа?

Едва ли кого интересовали мои стоны и жалобы, да и вряд ли кто смог бы помочь. Как обычно, у людей полно своих проблем и трудностей.

Я думала, практически не переставая, о Симоне, о его великолепном теле, смуглой коже, полных губах. Когда он прикасается своими губами к моим — мне хорошо. Когда я чувствую его язык под своим — я начинаю жить, когда его дыхание сливается с моим, я забываю все свои страдания. Он первый и единственный, с кем я могу делать это по десять раз на дню. Я постоянно хочу, я подошедшее тесто, я открытая рана, я похотливый кусок женского мяса; я была, как та, от имени которой писались мои тексты, так смешившие меня раньше. Когда я чувствую ямочку на его шее — я зверь, когда лежу в его руках — я ребенок у материнской груди, когда слышу его голос — я преданная собачка своего господина. Послушная, покорная, подневольная.

Я вслушивалась в него и в каждую вещь, которую он рассказывал. Он прагматик, истинный нижний баварец, торгаш. Никакого интеллекта, никакой философии, никакого обмена мыслями, никакой инициативы. Это был бык, накачанный супермен, воплощенный идеал американского боевика, на которых я выросла. Мускулы, загар, деньги, волчий взгляд, длинные волосы, деляга, бабник и лжец. Он дарил мне один оргазм за другим, и каждый был новым и неповторимым. Его фантазия по части обращения с моим клитором не имела границ. Я была в полной зависимости от него.

И эта зависимость все увеличивалась. Я, как правило, всегда полностью фиксировалась на тех мужчинах, которые были рядом со мной, но никогда это не распространялось на секс.

С тех пор, как ушел Янни, который никогда не мог удовлетворить меня полностью, впрочем, виноват в этом был не он один, а мы оба, — с тех пор сексуально я была удовлетворена постоянно, но при этом чувствовала себя как севшая батарейка — выжатой, истощенной, без шансов вернуть себе способность к полету, жажду к жизни и энергию.


Торак захлопал в ладоши и даже слегка подпрыгнул, что, правда, чуть было не привело его к падению.