Лена Сокольникова таким равновесием похвастаться не могла, в том и состояла непреодолимая пропасть между мной и Иркой.

В женском обществе все как обычно — каждая приехала с собственной, очень важной идеей текущего бытия. Женьку волновали перспективы цен на недвижимость в условиях полного государственного расколбаса; проблема была обсуждена, но в отсутствие компетенции остальных членов клуба — результатов дискуссия не возымела; Ирка находилась в ожидании защиты в Женевском университете и невероятно перспективных последствий этого события. Тут тоже никто из нас не мог полноценно поддержать беседу, и получился короткий монолог. Но Асрян и не нуждалась в советах и оценках. Ирка делилась своими планами с напускным безразличием. Я молча слушала, вглядывалась в ее новое красивое лицо, а потом начала читать между строк. Там оказалось интереснее, даже проскочила неожиданная догадка: а не собирается ли госпожа Асрян свалить в Европу? А если да, то КТО поедет с ней, кроме Стаса? И поедет ли этот КТО-ТО вообще?

Как насчет Александра Эппельбаума, подруга? Как насчет твоего мужа?

Я слушала, смотрела и понимала — даже если развод, она никому ничего не скажет, даже мне. Чокнулись за блистательную Иркину карьеру; Оксанка, ощутив неполноценность жизни домохозяйки на фоне таких небанальных достижений, начала о своем:

— Девочки, что же мы все только о себе, да о себе. Предлагаю присоединиться: одна знакомая открыла группу «ВКонтакте». Сбор денег на лечение больных детей и всякая другая помощь. Подписчиков много, а детки! Такие несчастные детки, просто ужас. Кроме денег надо еще много чего — помощь с визами, с проживанием, всякие переезды, консультации юристов. Уже трех малышей отправили в Германию. Лен, я тебе скидывала ссылку, ты не видела?

— Видела.

— Чего же не вступила?

— Оксанка, я не уверена, что это хорошая идея, по крайней мере для меня.

— Лен, да там самое большое, по триста-пятьсот рублей…

— Слушай, ну ты снова о том же самом. Ирка вон, на своих мозгопромывательных сеансах по-христиански ко всем; как говорится, и к дающим, и к берущим, и к страждущим… я тоже, между прочим, целый день в процессе спасения кого-нибудь от чего-нибудь. Мне кажется, я заслужила несколько часов отдыха после работы. Правда, Оксанка, ты только не обижайся. У меня тридцатого на отделении мужик чуть не помер от тромбоэмболии, думала уже все, похоронили. Знаешь, это такая ситуация, когда приходится за несколько минут сначала встать раком, потом сделать ласточку, а потом сальто-мортале. Секунда идет за день. Едва успели до сосудистого центра довезти.

— Но тут же дети, Лен…

— Да при чем тут дети, не дети… Людям и в сто лет жить хочется. А мне после всего этого хочется прийти вечером домой и как минимум не думать о чужих болячках. Хотя бы до утра.

Женька с Костиной женой отстраненно молчали, а я застыла в боевой стойке и не собиралась виниться. Оксанка раздумывала еще полминуты, потом решила не сдаваться и аппелировать к старейшине:

— Ир, вы же врачи, как же так?..

Ирка даже не собиралась занимать оборонительную позицию.

— Девочки, а вы в курсе, что есть такое понятие, как государство? И вообще, никто не задумывался, почему жизнь ребенка должна зависеть от сердобольности кучки бездельных тетушек? Посмотрю я на тебя, Оксанка, когда доллар будет сто пятьдесят… вот тогда и послушаем. И еще, я, кстати, твою ссылку посмотрела, потратила время. Я тебе как врач скажу: в вашей конторке половина объявлений с детьми, у которых вообще нет никаких перспектив. Ни у нас, ни в Европе. Врожденные заболевания, практически без шансов выжить. Просто поиздеваться над ребенком, отобрать у него последние силы на дорогу, вырвать из дома. Проще говоря, сократить ему жизнь как минимум на пару-тройку месяцев. А потом еще анализы, томографы, трубки во все отверстия. Это что, милосердие, по-твоему? Нет, это фашизм. Зато кто-то потешил свое самолюбие. А к Ленке не приставай, ее врачебное кладбище гораздо меньше, чем личный список вытащенных с того света.

Оксанка не обиделась, но на лице читалось непонимание. Мне захотелось хоть как-то загладить конфликт.

— Оксанка, да не запаривайся, мы ж циники все. Это и называется профессиональная деформация. Конечно, простым людям непонятно, как можно орать на больных в приемном покое, даже если в четыре утра и по-маленькому уже три часа как сильно хочется. А я давно уже ни на кого не ору… так что потеряла квалификацию, одно слово.

Тема оказалась явно не для отдыха; куда лучше про прекрасную Барселону. Мы воспользовались возвращением мужиков и оставили их охранять детский сон; вышли на улицу и завалились в первый же попавшийся бар, где усердно накачались чем-то похожим на глинтвейн, потом пошли дальше, смеялись и были совершенно счастливы. Гуляли, пока не поняли, что заблудились. Пришлось выйти к городскому пляжу и повернуть знакомой дорогой. Я немного отстала от девчонок, шла и разглядывала ночные улицы. Ирка тоже потихоньку откололась от основного состава и присоединилась ко мне; минут пять шли молча. Так иногда бывает, когда двое близких людей чувствуют некоторое временное отдаление. Сложно начать заново.

— Ты нервозная в последнее время, Ленка. Как Принц Чарминг поживает?

— Не видела уже долго. Его Высочество то в Москве, то на учебе.

— Скучаешь?

— Да нет… не очень. А что твой профессор?

— Все ровно, без лишних волнений…

А что, если бы в моей жизни не было Ирки? Вдруг и правда, возьмет и уедет?

— Это хорошо, что ровно. Сережки у тебя просто класс.

— Мыслишь в правильном направлении, Сокольникова.

— Профессор явно щедр, да еще и со вкусом.

— А то.

— А вот у меня совсем не ровно, если честно.

— Даже так?

— Типа того…

— Начинай.

— Сухарева в октябре встретила. Случайно. Он никуда не уехал, там же оперирует, в нашей истребительной. Заведующий теперь.

От неожиданности Ирка на несколько секунд остановилась.

— Черт, Сокольникова… так ты что… Ты его видела, в смысле?..

— Вижу… довольно часто.

— Ты что, встречаешься с ним?!

— Можно и так сказать. Встречаемся.

— Мать твою… А я-то думаю, как будто на Луне, что ли… Какая-то отрешенность непонятная… Думала, может, залетела не от того кого надо случайно, или что-то подобное. Ждала, когда сама расскажешь… мда… я-то надеялась…

— Да все в порядке. Видишь, живая и здоровая.

— Лен, не буду встревать, это бесполезно. Я не первый год тебя знаю, но просто вспомни Женьку. Вспомни, как она своего мента встретила. Как говорится, больно увидеть истинное лицо или его метаморфозы. Прогрессирование симптоматики на фоне социальной и возрастной трансформации, а проще говоря, все говно наружу. Так что я тебя прошу, присмотрись повнимательнее. Тебе уже не двадцать с хвостом, как тогда; у тебя хороший муж, и все прочее, как говорится. Годы не делают характер лучше, особенно человеческие слабости. Есть возможность взглянуть без розовых очков.

— Ирка, это он. Какой был, такой и остался. Все тот же человек, ничего не поменялось. В этом вся проблема.

— Хорошо, допустим. Если хочешь, отложим этот разговор, пока ты все равно не в состоянии серьезно рассуждать.

— Кроме тебя, мне не с кем об этом говорить.

— Тогда вот что — это опасно, давай уже прямо. Это может иметь серьезные последствия. Надеюсь, не в нашей бывшей больничке?

— Нет.

— Какой-то психоз. Только идиот мог не уехать в Германию.

— Да какая разница, где оперировать, Ирка.

— Тогда поехали на Чукотку. Ты участковым терапевтом, а я алкоголиков буду откапывать.

— Алкоголиков я и без тебя могу откапать. Лучше скажи что-нибудь хорошее.

— Да что хорошего тут можно сказать?.. Такой сюрприз, блин… что тут может быть хорошего!.. Боже, Ленка, я же просто за тебя боюсь, это же очевидно… Завидую я тебе, дуре, и жизни твоей дурацкой. Вот и все хорошее. Знаешь, Сокольникова… с точки зрения науки — любовь — вещь во многих отношениях разрушительная и часто бывает просто опасна для человека. Хотя последнее время мне кажется… это как дар, как талант. Если не суждено, так хоть ты тресни.

Несмотря ни на что, Асрян блестящий мозгоправ, вот так вот.

Наконец дошли до дома; мужики и дети спали, что облегчало доступ в ванную. Мы с Иркой легли вдвоем на кухонной тахте. В очереди на помывку оказались последние; открыли бутылку вина, втихаря выпили ее в ванной и еще полчаса вспоминали мои баталии с бывшим мужем и наши приключения на последних курсах института. Легли, накрылись старым пледом и еще целый час не могли угомониться; пихали друг друга пятой точкой и хихикали.

— Ирка, да подвинь уже свою армянскую жопу… черт, я сейчас свалюсь.

— Моя жопа теперь всего на пару сантиметров больше твоей, дорогая. Сама двигайся.

— Может, в сантиметрах и не больше, а в ширину все равно.

— Придушу щас тебя, Сокольникова.

— Попробуй, утром без сережек проснешься.

— А я твою «Фурлу» фломастером разрисую.

Почти до двух часов мы хихикали и продолжали возню, пока Катька из соседней комнаты не взмолилась о тишине.

Остаток отдыха каждый провел, как душе придется. Мы с Иркой шарились по распродажам; Лену Сокольникову беспокоил один-единственный вопрос: купить или не купить Славке какой-нибудь сувенир? Что-нибудь красивое и обязательно барселонское; в конце концов, поняла — не надо никакой Испании. Купила диск с Лондонским Симфоническим, Led Zeppelin, Kashmir — что может быть лучше такого подарка? Так здорово жить рядом и слушать одну и ту же музыку.

Перед возвращением на родину семейство снова повесило на меня почетную должность собирания чемоданов. Катька чинно выставила в ряд немало бумажных пакетов; на яркой поверхности надписи, приводящие любую женщину в состояние экстаза. Сергей тоже купил себе несколько новых вещей; а мой шопинг не задался — выловила пару джинсов с большой скидкой и купальник. Оргазм не состоялся, к удивлению мужа.

— Ты права, Лена. Валюта теперь дорогое удовольствие.

В аэропорту все вздыхали по пролетевшим праздникам. В мыслях воскресали текущие проблемы на работе, домашние заботы, школа, репетиторы, кружки и детские сады; стало грустно и хотелось хоть немного пожить отвлеченной эмоцией. Так и вышло — после таможни народ возбудился на тему перевоза Женькиной бабушки с Донбасса. Бабушка сопротивлялась, не желая оставлять свой старенький домик, но Женька не отступала и бегала по инстанциям для оформления документов. Разговор всего на двадцать минут, а завтра настанет реальность; этот факт не мог не удручать. Еще четверть часа до посадки — все разошлись, чтобы потратить остатки наличности в duty free; наша кресельная линейка опустела, и совершенно случайно мы с Костиком остались одни. Костик заерзал, но убежать в такой ситуации было бы совсем некрасиво.

Иди и говори. Другой дороги нет.

Я подсела поближе.

— Костя, я хотела с тобой поговорить, по поводу той конференции в Сочи, ну и вообще… Насколько я знаю, Сухарев тебе все рассказал.

Костик сидел молча, а я хоть и заикалась, но продолжала:

— Я даже не знаю, что тебе сказать. И вообще не знаю, что дальше будет.

Он повернул голову в мою сторону; ни злости, ни печали, ни презрения.

— Лен, давай не будем об этом. Славка мой друг.

— А я? Мне казалось, я тоже твой друг. Костик, мне стыдно говорить об этом. Ты помогал мне в самые тяжелые периоды.

— Лен, я себя хреново ощущаю, особенно тут, у вас. Перед Ефимовым неловко. Поэтому не вмешивайте меня больше, хорошо? Ни ты, ни Славка. Можешь Сухареву так и передать.

— Прости меня, Костик.

— Да не за что. При чем тут я.

Ответа не нашлось. Слава богу, народ стал возвращаться из магазинов, еще десять минут — и дорога домой. Сели в самолет и дружно проспали до самого дома.

Бешеные российские каникулы продолжались — на следующий день после возвращения Сергей вместе с рыбным соседом уехал на Финский залив. Это помогло увидеться со Славкой и провести вместе почти полдня; я вручила доктору Сухареву музыку, он обрадовался, как ребенок, и тут же смутился. Уселся за кухонный стол, достал из куртки диск «Битлз» в исполнении разных музыкантов и какие-то модные наушники.

— Я тоже музыку купил. Хотел что-нибудь другое, ну типа… потом подумал — будет заметно, придется объяснять. А тут — на работу отнесешь, будешь истории писать и слушать музыку в наушниках.

— Мне очень нравится.

— Я так и подумал.

Мы продолжали тайные встречи. Помнится, когда я выходила из холостяцкого логова доктора Парджикия — на душе всегда было легко. Приятное невесомое облако пролетало по чистому небу, не портя погоды; без дождя, не скрывая солнца; не задевая ни совесть, ни душу. Теперь все было по-другому. Расписание моей жизни все то же, все те же женские радости — завидуйте, пострадавшие от кризиса. Мы продолжаем банкет; как говорится, кто на кого учился. Все те же магазины, фитнес-центры, уборщица, массажист и регулярный ботокс. Как обычно, в той же женской компании. Слава богу, среди нас нет продавцов машин, торговцев итальянским шмотьем, держателей турагентств. А также нет чиновников и полиционеров, потерявших доступ к взяткам. Потому все по старому тарифу, по прежнему расписанию. Но все же одна маленькая неприятная деталь омрачала существование — почему-то жизнь моя в один день стала неинтересной и потеряла смысл. Я продолжала быть частью общества; была рядом, качала пресс вместе со всеми, колола волшебные уколы в носогубные складки, пыталась возбудиться, глядя на пару прекрасных итальянских сапог, но получалось слабо.