— Доктор, я Сокольникова Елена из клиники на Варшавской. Несколько лет занимаюсь Иванцовой; мне сказали, она у вас тут.

— Да вот, привезли непонятно зачем. Какие перспективы могут быть на фоне такого диабета и таких почек.

— Ну да, перспективы, конечно, туманные. Можно на больную взглянуть?

Парень посмотрел на меня довольно презрительно.

— Раз приехали в пятницу вечером, как же нельзя.

Общаться дальше желания не было; я не попрощалась и вышла из ординаторской в поисках нужной палаты. Иванцова была в коме. Никто не удивился, конечно; все предсказуемо, однако что будет теперь? Что будет с ней, кто позаботится о глубоком инвалиде, если она выживет, конечно; и кто теперь присмотрит за ее ребенком? Очень своевременно вспомнила про телефон ее подруги, она оставила его на случай форс-мажора. Мальчик был у нее, но только приходить к Иванцовой возможности не было — после работы подруга неслась домой к детям.

— Елена Андреевна, все совсем плохо? Я прям не знаю, что делать-то теперь. Мне одной двух пацанов не потянуть. Хозяйка квартплату подняла, на работе перевели на четырехдневку. Эх, даже на день вперед не загадать…

— Марина, пришлите номер вашей карточки. Я переведу вам хотя бы несколько тысяч. Если еще понадобится, звоните, не стесняйтесь.


Вот это и есть жизнь. Я заказала в круглосуточной аптеке все лекарства, что продиктовал невролог, оплатила доставку и перевела иванцовской подруге пять тысяч рублей. В последний момент перед выходом чуть не забыла — сунула доктору еще три тысячи и оставила свой номер. Пусть держит в курсе.

В хирургическом приемнике царило затишье; я спокойно поднялась по лестнице в Славкино царство. Постучалась в кабинет заведующего — не заперто. Все та же сине-серая дешевая ткань; заведующий не менял хирургического костюма лет пятьсот.

— Вячеслав Дмитриевич, пора сменить уже обмундирование, а то скоро оно само разлезется по кусочкам.

В кабинете царил полумрак. Славка сидел на диване, скрестив ноги по-турецки, и жевал больничный омлет. Я стянула сапоги и плюхнулась рядом.

— Совсем на заведующего не тянешь. Повадки не те, доктор, солидности не хватает.

— Ничего, зато материться на все отделение умею хорошо. Что там твоя тетка?

— Да ничего. Там терминальная стадия диабета. Мальчик у нее остается, а родственников нет.

— Папаши тоже нет?

— Неа.

— Все как обычно в нашей богодельне.

Славка встал, подошел к раковине, вымыл больничную тарелку, а потом налил два стакана горячего чая.

— Я очень скучаю, Ленка. Каждый день.

— Я тоже. Живу от тебя до тебя. Как-то так.

Выпили чай в полной тишине, Славка снова сел рядом и обнял меня за плечи. Мы сидели, разглядывали старые фонари в больничном сквере; окна соседнего терапевтического корпуса, где-то завешенные дешевыми занавесками, где-то жалюзи; рядом намертво застывшие тела огромных тополей с редкими вкраплениями берез. Вот кто-то завалился на диван в кардиологической ординаторской, включил телик и жевал бутерброды. Повезло человеку, тихое дежурство. Хотя наша Светка не смогла бы так вот валяться; нашла бы полезное занятие, кого еще можно оживить пуще прежнего. Даже если сам пациент не очень-то на это рассчитывал. Славка дышал мне в затылок, а я чувствовала, как по лицу текут слезы. Хриплый от волнения голос; сухие, замытые до дыр руки в момент стали горячими, как печка.

— Лен, ты вот что… Я спрашивать не буду, что да как у тебя. Что спрашивать? Я во всем виноват. Послушай, я, конечно, не олигарх, но теперь все неплохо. Тут пригласили два раза в месяц в Германии оперировать, по три дня. Деньги реальные, я теперь согласился. Короче, Лен. Я буду ждать, только твое решение. Пацанов своих прокормлю, уже не проблема. Может, хоть времени с ними буду больше проводить. А так, ноги домой вообще не идут. Катерина твоя если решит с нами, буду рад. Я ее помню. Пока можно в маминой пожить или снять побольше, а там видно будет. Не проблема жилье купить, тем более с немецким ценником. Не могу больше, Ленка. Все равно не жизнь.

Каждое слово отдавалось в голове тяжелым эхом, отнимало последние силы. Чем больше звука, тем меньше желания жить.

— Слава, я прошу тебя, не убивай. Я не могу это слушать сейчас. Ты что, не видишь, что ты делаешь?! Думаешь, я как-то по-другому существую? Я все это время жила с твоей тенью, ты хоть понимаешь!? Ни на один день за все эти годы, все время как будто ты где-то рядом…

— Я буду ждать.

— Я люблю тебя, Слава. Это все, что я сейчас могу тебе сказать. Дай хоть какое-то время, хотя бы дождаться, чтобы Катька поступила.

Конечно, все возможно. Мы живем один раз, дорогая редакция, нет времени писать черновик. А на самом деле все копошимся, пытаемся втихаря листы из тетради вырывать. Что будет, когда Катрина съедет? Что будет, когда я останусь с Сергеем вдвоем в квартире, слишком большой даже для трех человек? Дед, где же ты?.. Я хочу тебя видеть, помоги мне, прошу тебя. Я так редко прошу кого-то о помощи. Помоги, ты не можешь меня бросить вот так.

Просидели еще полчаса, Славка вытер испачканное потекшей тушью лицо, потом еще минут двадцать ждали такси. Слезы кончились, эмоции тоже, осталось одно желание — добраться до кровати и забыться. Дома меня ждал громко кричащий телевизор; Сергей с Катериной валялись на диване и убивали время перед экраном. Я обозначила свое появление никому не нужным вопросом:

— Что дают?

Никто не повернулся в мою сторону, и это очень радовало. Сережа сидел с бокалом пятничного красного.

— Плавание. Ты поздно, Елена Андреевна.

— Иванцова в нейрореанимации. Ишемический очаг почти четыре сантиметра.

— Это та неимущая дама с диабетом и нефропатией?

— Да.

— Ясно. Садись с нами.

На барной стойке стояла бутылка, явно из Барселоны. Прекрасно, вот что теперь нам надо. К одиннадцати часам я помогла мужу допить уже начатое вино, а потом вытащила свеженькую бутылку виски. Еще граммов пятьсот крепкого алкоголя, что да закуски — минимально. Катька закрылась в своей комнате, Сергей мирно посапывал в спальне, а я бесцельно слонялась из кухни в гостиную с бокалом в руке. Шел какой-то боевик с массой эротических сцен, по другому каналу — природа Африки. Быстроногий гепард настигает свою добычу — тоже весьма сексуально.

Я хочу поговорить с бывшей женой Сергея. Интересно, что она скажет? Почему она ушла, только ли желание свалить за океан? Или, может, что-то еще?

Картинки становились все смазаннее, в какой-то момент тошнота и головокружение явно указали на серьезный перебор.

Давненько уже так не накачивались, Елена Андреевна.

Раз, два, три, четыре… дыши, Лена, не забывай дышать…

Еле добежала до ванной, рвота принесла облегчение. Надо выйти на улицу, там прохладно. Предметы вокруг плавали, входная дверь никак не хотела сдаваться. Ключи. Минут пять борьбы с замком, надо попасть и выполнить пару точных поворотов в нужную сторону.

Раз, два, три… спокойно вдохнуть и выдохнуть…

Парадная обдала прохладным воздухом. Уже легче, уже лучше…

Где же ты, моя дорогая? Выходи, давно не виделись. Как раз время за двенадцать. Выходи, я расскажу тебе, как можно просрать целую жизнь, единственную любовь, родить мало детей и даже частично похерить свое призвание.

Вдох-выдох… еще раз, еще раз, не забыть дышать…

Соседская дверь дремала, а потолок то и дело менялся местами с полом. Несмотря ни на что, дойти до парадного входа, пусть даже перемещаться, держась за стенку. На пару секунд присесть, закрыть глаза в попытках вернуть всю геометрию на прежнее место.

Еще пару вдохов — пространство улицы, ночная свежесть без выхлопных газов, намного легче. Скамейка нашего подъезда почти в десяти метрах от двери. Невероятно далеко. Прохладное дерево — я завалилась на свежевыкрашенные доски, и сразу подкатила тошнота.

Слава богу, я на улице; ночь, рядом ни одного человека.

Дышать холодом, не сбиться со счету — раз, два, три… ровнее и спокойнее..

Время ускользнуло, осталось только прохладное движение воздуха. Открыла глаза, головокружение — уже нет, одна страшная головная боль. Сумрак со всех сторон, завтра утром настанет ад. Алказельцер в приличных домах не водится, а жаль. Ну ничего, зато простой парацетамол лежит на полке. Тело пробивала дрожь, но теперь можно было встать. Надо подняться и топать домой. Главное, уже не тошнит.

В парадной всего одна лампочка, и только. Я ведь точно оставила дверь в квартиру открытой, боя с ключами уже не будет. Но нет — зайти сразу не получилось — за спиной раздался надрывный кашель. Теперь по-новому — сначала кашель, а потом звук соседской двери. Странные ботильоны, нелепое платье, не хватает только пальто. Смена гардероба в летнее время, первый раз за столько месяцев.

Милая моя, ты живешь не по адресу. Тебя надо в Кащенко определять, причем давно и надолго. На этот раз ты просто так не убежишь.

Раз, два, три, двигайся, не спать, Лена…

На трезвую голову можно тут же настичь, схватить за руку и не дать уйти без объяснений. Неуклюжий пьяный поворот, одновременно попытка закрыть нашу квартиру на ключ. Девушка уже спустилась вниз, звук скрипучего парадного входа.

Ни черта подобного — на этот раз мы узнаем, куда ты ходишь по ночам. Даже если это бордель для психопаток с толстыми книжками под мышкой.

Двор, звуки кашля впереди. Снова все другое, где-то уже было — кучи мусора на раздолбанной мостовой, ночь, уличные костры, странные люди, брошенные повозки, лошади.

Скорее, прибавить шаг, раз, два, три, четыре. Только не потерять из виду.

Тонкая невесомая тень где-то впереди. Наша улица, но совершенно другая. Белые ночи, но вокруг темно. Метров двадцать в сторону — несколько человек громко кричат, стреляют в воздух из больших ружей. Девушка поравнялась, какой-то мужчина отделился от группы и схватил тень за локоть.

Кусок железяки под ногами, схватить и быстрее, еще быстрее…

Девушка яростно оттолкнула и побежала вперед, не останавливаясь и не оборачиваясь. Поворот, дома вокруг — точно знакомы, и точно нет — заброшенные, окна разбиты, кое-где — тусклый свет, но не с потолка, а из глубин комнат. Еще минут пять погони, тень наконец остановилась. Высокая дверь, три разбитые ступеньки. Позвонила и несколько минут ждала; ей открыла женщина в странной медицинской форме, секунда — и привидение исчезло.

Конечно, она же не здорова, все просто. Это место, где ей помогают.

Выждать пару минут и наконец подойти. Вот оно, до странности знакомая вывеска –

Женский медицинский институтъ

Это сон. Удушливый и сумасшедший.

Теперь просто стоять, двигаться нет сил. На ногах повисли огромные черные гири.

Дыши, не забывай, раз, два, три, четыре…

Какие-то женщины громко кричали друг на друга на другой стороне улицы.

Ночь на дворе, почему не спите, люди, откуда вас так много?!

Голоса, стук лошадиных копыт, грохот тяжелых колес посреди сумрака.

Сделай усилие, не сдавайся… дыши, иначе все впустую. Надо узнать до конца, обязательно узнать до конца.

Выступ на стене, тяжело дышать; потянулась к окну — странные полупустые комнаты; столы, заполненные стеклянной утварью непонятного предназначения, колбы, пробирки, большие тазы, много раз стиранные простыни, обшарпанные стены. В углу комнаты сидела моя соседка, худая и бледная, первый раз в новом наряде — дурацкая медицинская форма, слишком затянутая и неудобная; такая же, как у дородной женщины рядом. Девушка не двигалась несколько минут, глаза закрыты; потом встала, закашлялась, еле успела до раковины. Взгляд в окно, почти глаза в глаза, всего полсекунды. Снова развернулась, вытащила из комода очень странный фонендоскоп, повесила на шею и вышла из комнаты.

Докторша. Вот это поворот, черт возьми.

Дышать, не останавливаться, еще, еще… мы не кашляем… мы здоровы.

Нога соскочила с выступа, падение — камни и мусор. Сухо, можно встать и просто отряхнуться. Под рукой помятая газетная страница — «Санктъ-Петербургские ведомости, 28 июля, 1918 годъ».

Руки оцепенели; теперь ничего не осталось — только темнота и огромная удавка на шее, все сильнее и сильнее; потому что для меня здесь нет воздуха. Я не могу здесь быть, это невозможно.

Раз, два, три, дышать, не останавливаться, исчезнуть… еще придет время…

Глаза открылись, вокруг все то же. Домой, домой срочно, но ноги не слушались, не давая возможности встать. Мимо пронеслась повозка, чуть не пройдясь колесом по моей руке; пьяные женщины визжали. Пахнуло чем-то зловонным, я повернула голову. Полметра — маленькое окно в подвал. Запах становился сильнее, подкатила тошнота, все вокруг снова закружилось, потеряло четкие очертания и, наконец, утонуло в полной темноте вместе с нахлынувшей паникой.