Во что мы все теперь превратились? Все, кроме Кости.

Весь ноябрь прошел в тумане и печали. Костик целый месяц провел в онкологическом центре, на отделении химиотерапии. У всех, кто считал себя причастным, расписание жизни резко поменялось. Неделю поделили и составили график дежурств — жена Ира, я, Асрян, на выходных помогали девчонки. Ездили, возили детское питание, какие-то дорогостоящие приспособления для введения химиотерапии, сопроводительные лекарства, книги и, конечно, сигареты. Сергей вел переговоры с московской профессурой, перебрав множество вариантов всевозможных светил. Однако рекомендации хоть и разнились, но совершенно не принципиально. Легкие вариации на тему последнего вздоха.

Вечерами дома царила печальная тишина, сон приходил тяжело и ненадолго. Несколько дней подряд я просыпалась к часу ночи и бродила около входной двери, прислушиваясь и не решаясь выйти. Потом снова пыталась заснуть, думая о Костике, а потом о докторе Сухареве и старенькой квартирке его мамы.

После той ужасной сцены дома у Захаровых мы не виделись много дней, а потом Славка позвонил и попросил приехать. Сергей как обычно — в субботу утром выехал на Финский за положительными эмоциями и свежей рыбкой; возвратиться должен был только на следующий день к вечеру.

Мы прижались друг к другу и целый час неподвижно просидели в темноте, прямо на полу. Теперь, после всего произошедшего, невозможно было просто так снять с себя одежду, любить друг друга, как раньше. Мир вокруг покрылся серым цветом; воздух стал мертвым, тягостное ожидание лишило нас возможности закрыться от всего и остаться наедине друг с другом. В тот день мне окончательно стало ясно — да какой степени можно чувствовать человека, когда ничего не надо объяснять, а просто мысли твои как зеркало отражают его мысли. Славка шепнул на ухо:

— Ты хотела спросить про Костин шрам.

— Хотела.

— Ничего интересного, просто повезло. Осколок почти семь сантиметров, но удачно вошел. За десять минут достал, хвастаться нечем. Через неделю он снова в операционной стоял. Так что вот. Слушай, давай поедем к нему, прямо сейчас?

— Даешь. Кто нас пустит, девять часов.

— Пустят, светил везде пускают.

Не сговариваясь — по стопке водки на ход ноги.

Пара Славкиных белых халатов, висевших в мамином шкафу еще со времен института; единственное напоминание о старой надменной женщине. На моем пришлось сильно завернуть рукава; старый фонендоскоп на шею, такси. Черт, чуть не забыли начатую бутылку. Опустевший город, и через сорок минут мы в онкологии. Видимо, белые халаты — излюбленный ход для непосвященных и не имеющих пропуска; охранник потребовал объяснений. Однако водка лишила меня остатков скромности:

— Это Вячеслав Дмитриевич Сухарев, нейрохирург, не видите, что ли?!

Еще десять минут — мы перед палатой. На секунду остановились, не решаясь открыть дверь.

Пошлет так пошлет. Значит, заслужили.

Костик работал с ноутбуком прямо в кровати; на шее висела непонятная конструкция, напоминающая сдувшийся до размера мужского кулака плотный воздушный шарик в пластиковой коробочке. От шарика отходила тоненькая трубочка, подсоединенная к вшитому под правой ключицей катетеру. Модная болтушка из дорогих химиопрепаратов поступала из воздушного шарика прямо в Костин организм и днем, и ночью. Больной выглядел неплохо и даже ковырялся чайной ложкой в баночке с «Агушей». Увидел нас и улыбнулся:

— Заходите. Что принесли, очередную протертую гадость?

Славка зашел и молча поставил на стол початую бутылку и три маленькие рюмочки.

— Ну че, братан, полечимся?

Костик оценил натюрморт, на секунду в раздумьях поджал губы, а потом уселся поудобнее и метко закинул в мусорку детское питание.

— Начнем, помолясь.

Завернули Костика в два одеяла. По паре стопок, закусь — четыре кусочка черствой больничной булки. Через десять минут мое сознание взорвалось — столько лет прошло, столько лет мы рядом, а я совсем ничего не знаю. Я совсем не в курсе про Костину наивную попытку влюбиться в чеченскую медсестричку, закончившуюся разбитым носом, и это через две недели после перенесенной трепанации.

— Ленка, представь — полбашки лысой, нос разбит, а он женихается, красавчик!

Славка громко гоготал и в порыве идиотии хватал Костика за голову. Костик уже не смеялся, а только громко икал.

— Славка, слезь с меня… черт, по животу не ползай, больно… Да не ржи ты, придурок, не ржи так громко, щас придут.

— Да хрен с ним, зато выпишут пораньше. Дома можно будет хоть каждый день лечение принимать…

— Прикинь, завтра на консилиуме: больной набухался вместе с мировым светилой нейрохирургии Вячеславом Сухаревым и неопознанной блондинкой.

Мы вспоминали и вспоминали. От Чечни перешли к нашей истребительной, особенно прошлись по моим «везучим» дежурствам — про алкоголика в гинекологической смотровой, а потом про бомжа, повесившегося на ивушке прямо напротив родильного блока; апофеоз — ночное свидание с товарищем милиционером посреди больничного морга. Теперь это было невероятно смешно, настоящие краски жизни.

Около часа ночи засобирались расходиться. Славка на прощание почти раздавил больного, потом не удержался и упал на пол, чуть не свернув койку. Костику пришлось сгруппироваться, но конструкция выдержала. Мы разлили остатки водки, Костя вместе с нами заглотнул последнюю треть рюмочки.

— Блин, валите уже, придурки, черт… круто посидели… народ, слышите… я вас обоих люблю. Не вспоминайте, наговорил по глупости тогда дома… Я с вами, кто бы там и что ни говорил потом. Не за что вас судить… правда.

Я плелась по длинным онкологическим коридорам, зацепившись за Славкин локоть; слезы катились сами собой. В такси мы целовались, отчаянно, до боли, не обращая никакого внимания на водителя. Оставшиеся полночи провели в Славкиной квартире. Заснули перед рассветом, всего на пару часов, с полной уверенностью, что больше никто и никогда не разлучит нас, и нет на земле такой ситуации, которую нельзя было бы исправить; с полной уверенностью, что Костик на все сто процентов останется жив.

На следующий день погода вспомнила, что зима на пороге. Выпал первый снег, небо очистилось, и так на целых три дня. Волшебные шарики на Костиной шее сделали невозможное — ему стало намного легче, еще через пару дней больной устроил истерику и удрал домой. Инцидент с бутылкой водки в мусорном ведре остался интеллигентно незамеченным местным медицинским персоналом. Вот оно, важное преимущество быть врачом — заболел, можешь творить, что захочется. Замечаний не будет — любой, кто стоит рядом в белом халате, будет чувствовать каждой клеточкой тела, какие мысли кружатся в твоей голове; будет задавать себе и окружающим один и тот же вопрос:

Господи, я отдал свою жизнь, время, молодость и здоровье, оставил себе и своим близким так мало, так как же, КАК ЖЕ ТАКОЕ МОГЛО ПРОИЗОЙТИ?


Первые же домашние выходные Костя собрал семью и уехал на дачу; скорее всего, он хотел максимального уединения, но не тут-то было. Не сговариваясь, в субботу утром весь народ приперся в гости. Привезли кучу вкусностей для детей, бидон шашлыка и три бутылки виски для взрослых, Костику — пропаренного кролика и каких-то очень дорогих заграничных витаминов. Нажарили мяса, напились, напарились в бане. Один только Костик, хоть и позволил себе пару рюмок, но все равно сидел недовольный и требовал хотя бы покурить. Народ набросился на него с обвинениями, однако Асрян, как обычно, повела себя крайне радикально — достала из машины блок «Мальборо», купленный в Швейцарии, и вручила больному. Все возмутились, но открыто перечить главнокомандующему побоялись. Два дня прошли, как один час — веселье, гулянки по деревне; снова парились в маленькой баньке, пили виски; разъехались в воскресенье только к восьми вечера. Асрянский Сашка отбывал последнюю неделю в рейсе, потому мы приехали на одной машине; туда за рулем ехал Сергей, обратно — Ирка. Сергей Валентинович воспользовался ситуацией и до самого отъезда позволял себе по рюмочке каждый час, так же как и я, оттого через пять минут после старта мы дремали на заднем сиденье. За полчаса до дома Ирка разбудила, включив музыку погромче. Сергей всю дорогу мирно похрапывал; а когда проснулся, почувствовал себя неловко:

— Ира, прости, мы не сильно храпели?

Ирку мало беспокоил вопрос времени и сил, потраченных на движение. Наблюдения и выводы, вот что занимало асрянскую голову.

— Я вам скажу кое-что… мы еще люди, и это радует.

— Ты это о чем?

— Знаете, что самое страшное для современных людей? Онкологический больной. Это как чума для Средневековья, потому что, как правило, это неожиданно и чаще всего бесповоротно. Ни одна болезнь не вызывает такое чувство беспомощности, как эта. А сегодня я не увидела испуганных лиц. Слава богу, Костик остался для нас просто Костиком, и не важно, умирает он или нет. Для него это как воздух, даже не представить себе, как это важно. Для него сейчас вся жизнь в лицах окружающих.

Ирка, как всегда, была права. Кроме того, существовало одно важное обстоятельство — теперь я знала, Костя простил; и меня, и Славку. Может даже, не простил, но понял — это точно.

Недели пролетали одна за другой; Костику еще два раза делали химиотерапию, чувствовал он себя вполне прилично, ел с аппетитом, перестал худеть и не страдал от сильных болей. Мы все пережили шок, первый раз столкнувшись с серьезной опасностью. Когда пришли в себя, каждый создал собственную полезную функцию и неукоснительно ее соблюдал. Сергей Валентинович отвечал за финансовый вопрос и связи, Оксанка, имея много свободного времени, помогала жене Костика творить диетпитание; Женька, привыкшая мотаться за рулем весь день, приняла на себя транспортные коммуникации, я доставала все необходимое по лекарственной части, чего не хватало в онкоцентре. В связи с этим чаще всего общалась с Костиным лечащим врачом, Анатолием Петровичем, милым дядькой лет пятидесяти. Только в середине декабря, когда стало ясно, что Костик не только не собирается пока что умирать, но в целом чувствует себя гораздо лучше, я наконец решилась на неприятный разговор:

— Доктор, только честно — какие теперь перспективы по времени? Я боюсь, скоро его жена начнет вопросы задавать. Надо быть готовыми.

Анатолий Петрович неприятно удивился такому вопросу:

— Лена, мы же с вами все понимаем, да и Константин тоже. Еще раз сделали томограф, результаты лечения неплохие, но про операцию даже речи нет. Пока лечим и ждем, а там будет видно. Вряд ли больше года. Молодой мужик. Значит, и рак у него молодой да живучий. Вы же сами доктор, вам не надо объяснять.

Я почувствовала себя глупой и безграмотной, представив себе, сколько раз в день к бедному Анатолию Петровичу обращаются с просьбой вынести приговор.

Самые страшные события нужны нам, смертным и слабым — они проясняют за короткий момент очень многое, до того скрытое и неосознанное. Так и теперь — я поняла окончательно, каким мужчиной был Костик для своей семьи. Потому что даже сейчас, умирая, он оградил свою жену и детей от страданий. Даже сидя дома он продолжал работать, периодически появлялся в офисе своей конторы; в больницу ездил на служебной машине и таскал с собой корпоративный ноутбук. Он доделывал ремонт на даче, доплатил остатки ипотеки за однокомнатную квартиру в Девяткино; еще одно приобретение для жены — когда мужа не станет, Ира сможет ее сдавать и не будет нуждаться. В их доме постоянно кто-то толкался, что-то приносил; приезжали дочки, живущие теперь отдельно — то одни, то с друзьями, и потому не оставалось ни одной минуты пустоты. Собственно, все остальные спасались тем же самым способом — создавали кучу дел, нужных и не очень, чтобы не оставалось времени сесть и испугаться. Но темными вечерами все равно становилось страшно. Я считывала этот страх, глядя в вечернее зеркало перед сном или наблюдая, как лицо Асрян становится максимально циничным после восторженных Оксанкиных комментариев. Волшебная икона сделала свое дело — Костик чудесным образом почти поправился. Даже Сергей Валентинович за домашним ужином неожиданно поделился со мной своими страхами:

— Лен, ведь он, по-моему, на восемь лет меня моложе?

Что же, мои друзья… мои братья в белых халатах… как жизнь? Мы не помним череду фамилий и диагнозов, мы забываем через секунду, чтобы сохранить самих себя. Всех, кто прошел мимо и был обречен. Мы — как запчасть от старой советской мясорубки — работаем долго и надежно. Но если госпожа Смерть смотрит прямо в глаза, мы очень часто становимся беспомощными, как дети.


Помимо диетпитания, транспорта, блатных консультаций и дорогих медикаментов оставалась еще одна, самая тяжелая функция — быть с Костиком наедине. Просто проводить с ним время, говорить об ЭТОМ, слушать и не бояться. Это последнее, самое тяжелое, взял на себя Славка. По субботам они вдвоем ездили сначала в онкоцентр, заканчивать очередной курс химии, потом куда-нибудь за город, погулять и продышаться. Сухарев стал его шофером, он нашел нотариуса, без слез и церемоний помог разобраться с наследством, решал вопросы с работягами на даче, незаметно для Костика приплачивал из своего кармана то за то, то за это. Он существовал ближе всех, но совершенно незаметно, будучи не в составе официальной семейной команды. Иногда по воскресеньям они уезжали к Славке на отделение, закрывались в старом прокуренном кабинете и сидели там по несколько часов. Костина Ира, как первый подснежник, юный и наивный, защищенный талым сугробом от ветра и холода — не столкнулась даже с его переживаниями. Костик ни разу не позволил себе заговорить с ней на тему болезни. Асрян заметила это; так же, как и я. В одну из пятниц, пока мы вдвоем ждали девчонок, не преминула высказаться: