В пятницу после работы я успела провернуть контрабандное мероприятие; шприцы, вата, спирт, гормоны, ампула адреналина (на всякий случай, вдруг начнет помирать прямо при мне) — все это уперла с работы. Остальное из далекого студенческого прошлого привезла аптекарша Светка; большой запас противотуберкулезных антибиотиков, лечебное питание и коробку простого ампициллина в подарок — наверняка пригодится. Несколько вечерних часов провела у Асрян, дабы убить время и не сидеть дома перед кухонным телевизором, периодически разглядывая стрелку на часах. Вернулась домой, почти час бесцельно промаялась перед ноутбуком в попытках сосредоточиться на статье о диабете. Около половины двенадцатого прокралась в Катькину комнату, достала из-под кровати все необходимое, собрала в большой пакет и вышла из квартиры.

Ну что, дорогая редакция, потанцуем?

Дверь не заперта, за что огромное человеческое спасибо. Да, и вот что еще — не надейтесь,

Я НЕ ИСПУГАЮСЬ. Я НЕ ПРОИГРАЮ.

Потому что я врач, и я умею вырвать туза из вашей колоды, причем в самую последнюю секунду.

Пространство открылось в нужном измерении — запах лаванды ударил в нос. Все тот же полумрак в коридоре, дверь в ее комнату чуть приоткрыта. Девушка лежала, замотанная в одеяло; поздняя ночь на дворе — а она не спит. Человек до последнего верит в чудо и ждет его, собирая остатки воли и совершая неимоверные усилия, которых уже никто от него не ожидает. Так бывает в нашем ремесле; уходишь вечером с работы и думаешь — завтра будем тетю или дядю хоронить. Утром приходишь — а вот хрен вам, товарищ доктор; тело дышит, смотрит и даже пытается улыбнуться. Девушка увидела меня, облокотилась на дрожащую руку и села на кровати. Никакого ужасного черного платья — только старая ночная сорочка с множеством кружев, кое-где отошедших от края подола. Я поставила свою поклажу на пол и села рядом в низкое неудобное кресло.

— Доброй ночи, мадам. Простите, не имею чести знать, как вас зовут.

— Меня зовут Елена. Я принесла лекарства и специальное питание.

— Простите за недоверие, однако я полагаю, лекарства все же из Нового Света, и стоят немалых денег. Я слышала о новом лечении люиса и чахотки.

— Нет, они не из Америки. Я вам уже говорила, откуда я, и это не бред. Потому и бесплатно, в мое время ваши деньги не в ходу. Я врач, как и вы, насколько я поняла.

— Какой же год у вас нынче?

— Две тысячи пятнадцатый. Почти сто лет прошло.

Она сидела, свесив худые ноги в огромных шерстяных носках; дышала тяжело, легкий свистящий звук сопровождал каждый вздох и каждый выдох. Отчаянный взгляд погибающего от инфекции больного, уже плохо понимающего, что происходит вокруг. Ни страха, ни сожаления.

— Уже с месяц лихорадка каждый вечер, потому неудивительно…

— У вас нет галлюцинаций, еще раз говорю. Если не верите, то погибнете. Я могу помочь, причем для вас ничего необычного не произойдет; за сто лет в медицине самое главное осталось неизменным — шприцы да ампулы. Вы живете одна или с семьей?

— Я живу с тетей, мама погибла от тифа в прошлом году. Не беспокойтесь, в такое время тетя спит, как дитя.

Значит, оставлять ничего нельзя — будет куча вопросов.

Я подняла мешок и показала ей содержимое. Долго сидеть больная не могла, взглянула вскользь и снова прилегла на бок, пытаясь натянуть на себя одеяло.

Я торопилась — выложила на краешек деревянного стола все необходимое, быстро развела несколько ампул и выставила банки с детским питанием. Не сбавляя темпа, чтобы не осталось времени одуматься, вколола в тощее бедро все, что доктор прописал, — три антибиотика, эуфиллин, гормоны, железо. Потом заставила выпить пару баночек питания и под конец дала таблетку аспирина. Придвинула поближе графин с водой, собрала пожитки и поскорее ушла, не выслушав до конца слова благодарности.

До конца года оставалась всего неделя, и теперь каждую ночь ровно полдвенадцатого я приходила к ней; закрывала дверь в свою квартиру и каждый раз благодарила мужа за крепкий сон.


Последние несколько дней перед праздниками все находились в приподнятом настроении — Костик жив и почти здоров, первый страх миновал; народ упоенно бегал за подарками и строил планы. Мои дни были заполнены магазинами, девчонками, генеральной уборкой в квартире; с приходом темноты реальность расслаивалась на две половины. Начало ночи было похоже на ад, каждый вечер становился все страшнее. Девчонка умирала — на фоне лечения инфекция распадалась, отравляя организм, провоцируя еще большую лихорадку и ужасающий кашель. Бледная и совершенно безропотная, больше всего она пугала своим измученным взглядом, полным надежды и веры в ночное привидение. Остаток ночи не приносил облегчения — я засыпала в метаниях и видела во сне искаженное страшной гримасой лицо Полины Алексеевны, она смеялась надо мной и пренебрежительно махала рукой. Руки древней старухи, ярко-красный маникюр на скрюченных от полиартрита пальцах и вызывающе безвкусное золотое кольцо с темно-синим камнем.

Тридцатого числа я зашла в плохо протопленную комнату, увидела ее и решила — до конца осталось всего лишь несколько часов.

Я убиваю ее. Ничего уже не поможет, поздно. Черт возьми, что же это происходит вокруг, что за события, откуда столько смерти и горя?! Ведь человек рожден быть счастливым, и больше ничего не надо. Все мы должны умереть в глубокой старости, окруженные детьми и внуками, прожить интересную и яркую жизнь. Почему все так? Опоздала ты, Елена Андреевна, однозначно и бесповоротно.

Я села на краешек кровати. Глаза закрыты, слабый пульс, обескровленное лицо, дыхание поверхностное, неровное. Сладковатый запах смерти пропитал холодные стены; с улицы доносились громкие вопли пьяных людей, а потом несколько выстрелов, где-то совсем близко; сразу после — противный женский визг, чьи-то крики о помощи, и все слилось в противной какофонии; звуки то нарастали, то становились тише. Я попыталась ее растолкать, но все напрасно — в ответ только слабый стон. Днем кто-то хотел накормить — на столе стояла чашка с бульоном, почти полная и остывшая. Запястье — пустое, пульса почти нет; звуки сердца — через раз, вдалеке и неровно.

В пакете должна быть ампула адреналина. Вдруг случится чудо. Боже, или кто там есть, я умоляю, пусть случится чудо.

Знакомый стук в груди, все выше, все быстрее и быстрее; время ускорялось, мысли понеслись узким клином, отбросив все лишнее.

На столе керосиновая лампа; под тусклым светом в большом полиэтиленовом пакете куча ампул, шприцы, баночки с питанием; целых три минуты потрачено — адреналина нет.

Все, оставила в столе, дома. Как можно быть такой дурой, невыносимо! Досиделась в теплом кабинете, в частной клинике… а может, уже нет смысла?

Шаг до кровати — она лежала без движения и признаков жизни, холодная рука безвольно сползла на край.

Не расслабляйся, черт подери. Помрет так помрет, но не на нашей смене. Неее, товарищи, мы просто так не сдадимся. Я выйду и вернусь, и ничего мне не помешает.

Длинный темный коридор, пол предательски поскрипывает, по ногам страшный сквозняк.

Если никого не встречу, то смогу вернуться.

Перед входной дверью на мгновение замерла — тишина.


ТАМ тихо, потому что на переходе не может быть звуков.

Глубокий вдох, лестничная клетка, ключи и новый финский замок; через секунду в лицо ударило тепло. Время ускоряется все сильнее; Катькин письменный стол, нижний ящик. ВОТ ОНО, есть, одна-единственная драгоценная ампула. Теперь надо вернуться, по-другому не может быть. Еще пару глубоких вдохов; сквозь узкую полоску тюля между тяжелыми шторами померещился свет фар подъезжающей машины.

Я успею, я смогу вернуться.

Пара прыжков до двери, один — между пространством и временем. Жизнь прервалась на несколько мгновений, пока я снова не села на край ее кровати. Тягучее слабое дыхание; губы, кончик носа, пальцы — все потихоньку заплывает безжизненной синевой. Полкубика адреналина в вену, еще половина и остатки гормонов в плечо, а дальше — будь что будет.

А иначе — зачем весь этот цирк, уважаемый товарищ режиссер?

Я сжала холодную руку как можно крепче, наклонилась к ее лицу и начала говорить:

— Это называется «антибиотики». Такое вещество, случайно вывели из плесени. Не теперь, еще несколько лет пройдет, прежде чем случится открытие; Александр Флемминг, Британия, 1928 год. Разрушает бактерии, всякие разные; и чахотку, и чуму, и сифилис, и просто пневмонию; попадает внутрь клетки и разрушает. Это потому тебе сейчас так плохо; организм отравлен, бактериальные токсины. Но все закончится, не сдавайся. Я не смогу прийти завтра, это почти наверняка; завтра Новый год, одно время сменится на другое. Люди не будут спать, ночь превратится в день.

Глаза закрыты, едва пробивающийся пульс. Слышит или не слышит? Хотя какая теперь разница. Уколы ужасно больные, а она даже не пошевелилась. За стеной в соседней комнате послышался шорох, я схватила свой мешок и поскорее выскочила через темный квартирный коридор, не успев смахнуть со стола открытые ампулы и использованные шприцы. Снова шорох буквально в паре метров, я прислонилась к стене и застыла. Тихо, движения нет. Откуда все-таки этот ужасный запах лаванды? Неужели дамы пользовались такими отвратительными духами?.. Темнота, очертания большого комода прямо передо мной, тусклая полоска света падает на большую старинную икону. Очень странно — сколько раз несчастная Наташа появлялась на нашей лестничной клетке, когда еще могла ходить на работу, сколько раз я переходила неосязаемую границу — и ни один человек за все это время не спустился вниз по лестнице и не зашел в парадную с улицы.

Тридцать первого декабря двери в другое время будут закрыты, я точно знаю. Я чувствую это. Потому что люди вокруг не спят, они будут всю ночь жечь огни, смеяться, гулять, с надеждой встречать новую жизнь. Неужели она уйдет и я не смогу больше открыть дверь напротив? Я опоздала, почти наверняка. Вот бы сейчас всего лишь на пару-тройку дней в нашу реанимацию упаковать. Хотя бы на три дня — и все бы пошло по-другому. Кислород, кровь, ингаляторы. Всего-то сто лет. Хотя, будь что будет, наконец. Я НЕ МОГУ БОЛЬШЕ БОЯТЬСЯ, ни за себя, ни за кого-то другого. Бояться не осталось сил.

Пошли вы ко всем чертям, дорогие товарищи, или кто там есть. Вы все сделали для того, чтобы страх рождался вместе с нами и уходил вместе с нами. Чтобы человек чувствовал себя блохой; мерзкой, ничего не значащей на Земле тварью, случайно и бесцельно появившейся на свет. Вся цивилизация — большой собор Святого Петра, пугающий и огромный. Чем выше божественные статуи, тем сильнее человек ощущает свое ничтожество.

Завтра все вместе поедем к Костику встречать Новый год. Костина дача, большой компанией. Кроме Славки, конечно. Возвращение только второго числа, и теперь одна задача — надо как-то дожить до второго января две тысячи шестнадцатого года, с надеждой застать ее живой.

Я ушла, ни разу не обернувшись.

В ту ночь приснилась наша санитарка из приемного покоя, любимейшая Алина Петровна. Страшное месиво из окровавленных тел после очередного ДТП, весь приемник заставлен каталками; суматоха, стоны, падающие в обморок мамаши. Алина Петровна проталкивает пятую точку сквозь узкие проемы; волочит по полу широкую швабру, добротно обмотанную старой половой тряпкой. Таким способом она собирала между каталками грязь и кровь, злобно проезжаясь по ботинкам испуганных родственников.

— Да что б ты провалился, господи. И что б тебя так же, да еще с десяток раз.


Тридцать первого ровно в семь часов утра Славка прислал эсэмэс. «Не падай духом, мать. Мы с тобой существуем». Всего несколько слов, и сразу появились силы встать с кровати. В девять я заехала к подруге Иванцовой, оставила пакет с лекарствами на все выходные, очередные десять тысяч, да еще два больших пацанских конструктора. Если бы у меня был сын, покупала бы такие каждый день. Потом вернулась домой, собираться в дорогу. Около десяти приехала Катерина, помогла загрузить вещи, и уже в три часа дня весь народ распаковывал багажники во дворе Костиной дачи. Праздники прошли хорошо и спокойно; ночью тридцать первого сразу после боя курантов побежали на сельский пруд, запускали всем миром петарды; счастливые огни освещали ледяную поверхность почти до двух ночи. Первого числа жарили мясо и топили баню, снова сидели допоздна за политическими дебатами и попытками предсказать курс доллара хотя бы на ближайшие полгода. Костик не отставал; пил, ел и спорил наравне с окружающими. Утром второго января Сергей воспользовался отсутствием хозяина на кухне и призвал всех собираться.