— Слушай… а ты ее знаешь, косметологицу эту?

— Не очень. У Вари надо спросить.

Пока ехали до города, про срочную рентгенографию моей ноги благополучно забыли. Гораздо важней оказалось другое — прекрасную Машу через пару недель прооперировали; убрали большую сосудистую аневризму у основания мозжечка. Как же это хорошо, что убрали!

А ничего особенного не случилось, товарищ режиссер. Видимо, падаю редко; наверное, потому что живу теперь спокойно. А чтобы чаще падать и глубоко видеть, надо сильно волноваться, так я понимаю?

На следующий день меня насильно затащили в рентгенаппарат, перелома не нашли и на радостях закатали мою конечность в огромную лангету. Две недели Саня промучился, работая бесплатным шофером. Было страшно неловко перед ним, и еще более неловко перед Сергеем Валентиновичем — каждое утро начальство заходило после планерки и проверяло состояние моей лодыжки лично. Потом сняли лангету, нога заработала, жизнь покатилась дальше.

Так и пошло; дни быстро перескакивали через недели, недели через месяцы. Чаще всего рабочая пятидневка заканчивалась пятничными посиделками у Асрян. Теперь нас было четверо, и еще много детей. С новыми женщинами появился нескончаемый поток свежих тем для разговоров; только теперь я поняла, как нам с Иркой это было необходимо — новые разговоры. Простые интересы, о школе, учителях, мужьях, соседях, сослуживцах. А потом даже политика и другие глобальные вопросы. Собрание поделилось на «хиппи» и «социалов»; я и Женька — «хиппи», Оксана и Асрян — устойчивые социальные единицы. Одна из пятниц ознаменовалась разговорами о медицине; тема острая — у Женьки на работе молодая женщина погибла от рака яичников. Все охали и ахали; остались маленькие дети, муж в горе, родители в горе, и прочее и прочее.

Асрян, как всегда, подвела весьма циничное резюме:

— Победить онкологию — значит победить смерть как биологический процесс. Мутации, господа, и еще раз мутации. Отсюда мораль — на сегодня это практически невозможно. Наука пока далека.

Женька вступила в поединок:

— Может, и так, но сто лет назад не знали, как лечить простую пневмонию. В основном люди погибали от инфекций, так ведь, Лен? Медицина все равно развивается. Лена, скажи. Может, скоро кто-то умный, раз, и что-нибудь придумает. Вон, Менделееву его таблица — во сне приснилась. Все гениальные открытия происходят именно так — или случайно, как вспышка подсознания, или в результате долгих копаний. Хотя мне кажется, вспышки подсознания и происходят в результате мучительных поисков, а не просто так. По крайней мере, такой вывод первым приходит на ум. Ну, доктор Сорокина, поддержи!

По спине пробежал холодок, я вспомнила большую некрасивую аневризму в голове у маленькой Маши.

— Может, и приснилось, конечно, я про таблицу менделеевскую… наверное… та самая вспышка подсознания, в нужном месте, в нужное время, нужному человеку. Может, и так. Но все-таки кажется, будто чего-то в этой логической цепочке не хватает.

Началась перепалка, Асрян встала на сторону всемогущего, но плохо изученного человеческого мозга; Оксана скромно пыталась напомнить о промысле божием, Женька злилась на обоих, верила в силу духа человеческого, а также в неудержимое стремление к новым знаниям. А я сидела молча. Я думала про Машеньку, потом про Полину Андреевну и моего деда; и поскольку не могла дать никаких объяснений произошедшему со мной лично, то решила просто радоваться, что лет через пять Маша не стукнется случайно головой и не упадет замертво на месте. Только это был не сон, однозначно не сон; те самые картинки из детской головы. Нейроны и синапсы доктора Сорокиной тоже не очень объясняли ситуацию, а про Господа Бога я даже не вспомнила. В итоге общество к единому мнению так и не пришло. Вечер закончили обсуждением хороших питерских вузов; потому что порядочные дамы живут для детей, а самые важные вещи надо продумывать заранее.


Выходные чаще проходили наедине с Иркой и ее мужчинами. Жизнь сделала нас настоящей семьей, и даже наши дети вели себя как брат с сестрой. Поругивались, но не могли друг без друга. Между мной и Асрян оставалась одна-единственная острая тема для приватных бесед — моя неустроенная личная жизнь; доктор Сухарев, больная голова и ночные гости остались в прошлом окончательно.

Конечно, у меня были какие-то кавалеры. Периодически появлялся студент, тот самый парень с моей весенней одинокой вылазки в ресторан. Но ничего конкретного; так чаще всего отвечают разведенные питерские женщины на вопрос о семейных перспективах. Именно так, ничего конкретного.

Ирка стала гораздо осторожнее в поисках каких-либо кандидатов; видимо, помня мою несчастную физиономию во время майской попытки свести меня с «приличным парнем». А может, просто поняла, как Ленке Сокольниковой тяжело; совсем еще не отболело, и каждый вечер, как только закрывались глаза, она видела одни и те же красивые мужские руки, хирургическую шапочку, усталый взгляд. Как будто он рядом, совсем близко…

Как же хорошо, что это случилось именно со мной.

Изменилась не только моя жизнь, ставшая спокойной и размеренной, но еще поменялась медицина как таковая. И врачи, и больные стали другими. Новый молодняк из медицинских институтов, приходивший к нам на испытательный срок, не собирался всецело посвящать душу и тело великой змее. Для них медицина была работой, такой же, как и все остальные ремесла.

Работа рабочая, вот так вот, господа.

Они хотели получать высокую зарплату, много отдыхать, покупать хорошее жилье и ездить на дорогих иномарках. Они имели на это полное право. Они были белой костью, в отличие от нас, динозавров, хотя расстояние составляло всего несколько лет. Теперь я поняла — все должно быть без эмоций и высших материй; мы сфера максимально востребованных и дорогих услуг, ибо здоровье и красота — бесценны.

В одно из воскресений я рискнула побурчать на эту тему с Асрян; в итоге бабушкино нытье было разобрано по косточкам за пару минут:

— И что, вы, типа, с Саньком умные, талантливые, опытные, готовые умереть на кресте, а они тупые жадные молодые свиньи? Так я понимаю?

— Да нет же, они вполне толковые.

— Тогда не пытайся за счет здоровых людей свои комплексы почесать. И хорошо, что наконец-то уважать себя начали! И слава богу, что никто ночью не несется забесплатно бабушек спасать, а потом родственники обвиняют их в попытке эвтаназии! Прежде всего надо начинать с уважения к самому себе, и только на этом и можно выстроить карьеру в любом деле.

— Да я-то что? Я же про призвание, ведь это же не двор веником мести! И потом…

— Даже не начинай, я тебя очень прошу! Сначала призвание, а потом разочарование, а потом кто на больных кидается, а кто спивается. Все должно быть взвешенно.

На том я смирилась с окончательным приходом капитализма в белом халате, находя утешение в компании Сани и Варюши.

Эра птеродактилей прошла окончательно.

Больные тоже стали другие, и многие перемены в этой части населения оказались неожиданно позитивны. Теперь, проходя по коридору планового отделения, можно было увидеть бравых мужичков, залегших на недельку для обследования и лечения. Они делали это сознательно, не дожидаясь серьезных болячек. Палаты теперь больше напоминали офис — обычно такие особи одновременно пили таблетки, сдавали анализы, разговаривали по телефону и бряцали клавишами на дорогих ноутбуках или выполняли позы из йоги, прямо около кровати. А потом на секунду закрывали телефон ладонью и махали рукой:

— Доктор, доктор, будьте добры, сестру позовите.

Плановая госпитализация стала частью бизнес-плана. Попадались такие же девушки от двадцати до сорока; бойкие, красивые, прибегавшие подремонтировать здоровье или внешность к концу рабочей недели, дабы в понедельник в шесть утра уже лететь в командировку: Рим или Токио, Милан или Париж. Объединяло это новое поколение одна маленькая обидная деталь — чем активнее субъект, тем дальше от двух столиц находилось место его рождения. Такой народ редко попадал к нам в реанимацию. Слава богу, здоровье по большей части в руках самого человека, и они за этим самым здоровьем тщательно следили. А вот коренное питерское население, даже если работающее и небедное — чаще ленновато, и нередко с серьезной депрессией в рукаве. Потому на наших реанимационных историях болезни место рождения в основном определялось как «Спб».

Неожиданно прошлое сделало подарок — вернулась моя Валентина. Пенсионная жизнь была ей не по вкусу — уже год как она работала в архиве Эрмитажа; историческая пыль спровоцировала хронический кашель, она вспомнила про меня и решила посоветоваться, к кому обратиться. Позвонила в начале декабря, в день рождения Вербицкой, голос был грустный; но как только узнала, что я снова надела белый халат, тут же раздались радостные возгласы. На следующий день появилась, принесла с собой вкусный запах каких-то чересчур сладких духов, баночку дорогого кофе, много оптимизма и женского обаяния.

— Одно плохо — здесь не покурить, Леночка. Но в целом просто замечательно! Как же тут чисто, красиво, все для людей. Я вас всегда представляла именно в таком месте. Как хорошо! Все мои приятели вспоминают вас добрым словом, так что готовьтесь к наплыву клиентуры. Тем более тут гораздо комфортнее, чем в вашей бывшей коморке.

— Я буду только рада. А больше всего я рада видеть вас.

Проболтали почти полчаса; сначала вспомнили Полину; Валя даже всплакнула. Потом веселее — у Валентины случился новый роман с отставным генералом, вдовцом. Предыдущая любовь пребывала в панике, а Валя была бессовестно счастлива, совмещая роль счастливой бабушки двухмесячного внука и молодой полковничьей невесты. Про мою личную жизнь ничего не спросила, хотя вопрос висел в воздухе, как нож гильотины. Видно, чувствовала — не надо ничего спрашивать, ответа все равно не найдется.

Сразу после ее прихода потянулись мои старые клиенты, и для меня это было очень важно. Знакомые приводили знакомых, круг пациентов за несколько месяцев расширился. Начальство не протестовало против таких параллельных доходов, так как мои посторонние больные проходили все обследования у нас в клинике и совершенно безропотно оставляли в кассе наличность. Мне было жутко стыдно за каждый потраченный пациентами рубль, и где могла, я старалась по возможности уменьшить оплату. Начала, как водится, с себя; если видела, что обследований придется сделать слишком много, денег не брала вовсе. Однако пациенты возмущались и все равно пихали мне в карман пятьсот рублей.

Чем меньше доктор умеет брать взятки, тем легче его пациенты расстаются с деньгами.

Народ от Валентины приходил интеллигентный и очень приятный; даже простое общение доставляло огромное удовольствие. В конце зимы прибыла профессорша из какого-то педагогического института, высокая пышная блондинка. Влетела, плюхнулась на диванчик, разбросала по столу кучу бумажек со всевозможными обследованиями. Три месяца назад перенесла операцию по поводу рака молочной железы; стадия начальная, все прошло успешно. Хотя, конечно, пережила жуткий стресс и все еще не могла до конца оправиться. Теперь хотела похудеть и проверить организм от макушки до пяток; особенно ее интересовало состояние психики. Веселые люди даже в таких ситуациях не теряют присутствия духа, и вместо допроса пациента получился увлекательный монолог.

— Елена Андреевна, крыша уплыла окончательно, вот вам из вчерашнего. Сижу, значит, в преподавательской, чувствую, жопа болит нестерпимо. Тут же мысли — ну все, это у меня в заднице геморрой, а в геморрое — метастазы. Еду, значит, через двадцать минут к проктологу; параллельно соображаю, кому и что надо по завещанию оставить. Дети, сами знаете какие теперь, просто сволочи. Залетаю в кабинет, там сидит еврей уже не первой свежести, предложил буквально снять штаны и повернуться задом. Зашел с тыла, потом вернулся и говорит: мадам, у вас там не просто метастазов, но даже геморроя не имеется в наличии. С вас три тысячи. Ну, вышла я из кабинета, жопа моя тут же прошла, и теперь вот — сижу перед вами. Дура дурой, как говорится.

В конце рассказа я практически ползала под столом и икала от смеха; в этот момент никого прекраснее огромной профессорши, а также моей Валентины, Сани Смолина, Варюши и многих других людей в этом мире не было.

Я живу. Мы живые.

Саня жутко ревновал меня к попыткам предать реанимацию и моих частных пациентов не любил. Основная причина — приемы, как правило, протекали в нашей маленькой ординаторской, а значит, посторонние люди мешали спокойно валяться после обеда на диване и чесать пузо. Он, как реаниматолог, считал, что, если человек дышит, ходит и пока что более-менее соображает, значит, он здоров; и просто приперся, сволочь такая, отнимать врачебное время зазря.