И возможно ли сейчас повернуть все назад и вновь встать лицом друг к другу? Чтобы начать все сначала? Хотя бы попытаться сделать что-то для того, чтобы сохранить этот брак? И нужно ли его сохранять?…

Лена нахмурилась, ужаснувшись своим мыслям.

Как она может думать об этом?! О вероятности подобного разрыва?! Уйти от Максима? Спустя девять лет кошмара? Возможно ли? Нужно или необходимо?! Зачем, почему, как такое можно допустить?!

И разве не пыталась она уже один раз сделать это?… Получилось ли у нее?! Нет, она не смогла уйти.

Лена усмехнулась.

Тогда она была слабее… Хотя, что она такое говорит, она и сейчас слаба! Разве сможет она уйти сейчас?! Нет, не сможет. Как и годы назад не сможет собрать вещи и оставить того, кого любила больше жизни. Растоптанная и убитая, но по-прежнему наивная и глупая маленькая девочка. Неужели она так ничему и не научилась?! Неужели продолжит молча сносить то, что вокруг нее происходит?! Измены, ложь, предательство, терпеть вину и боль?!

И Лена совершенно ясно осознала сейчас, что не сможет. Не вытерпит, не промолчит. Что-то изменилось. Уйти она не сможет, но и молчать больше не будет. Словно откровением вонзилась в ее сознание эта мысль. Освободительная, спасительная, трепещущая мысль о новой жизни.

Возможно ли что-то изменить? Сейчас — спустя годы ада? Или единственным выходом из клетки, действительно, является побег?! От себя, от него, от любви?…

Нет, она не будет об этом думать! Не станет. Она будет бороться за семью. За семью, которой никогда не было, но которая могла бы быть! И за одну только возможность ее появления она будет биться до конца. Всего несколько шагов навстречу друг другу, всего несколько слов, правильный, нужных, необходимых, как воздух, спасительных слов. Нежных прикосновений к коже, к волосам, убаюкивающих прикосновений, любящих, ласковых…

Ведь возможно? Еще не все ушло, не потерялось, не заросло. Не умерло!? Или ушло безвозвратно?… Погибло под палящим солнцем равнодушия и зла?!

Нет, она не станет, не будет, не решится… Она не уйдет. Это не спасет их, а погубит. Оттолкнет обоих к разным полюсам этого мира, разведя на разные стороны орбит. И закружиться в танцующем единении они уже не смогут. Не вместе, только по отдельности, глядя друг на друга и не смея, не имея возможности даже прикоснуться.

Опять выбор. Опять стык. Опять грань, которую не перешагнуть безболезненно. Нужно решиться, отважиться, сделать шаг вперед. Уйти, убежать, скрыться!.. Или же остаться, бороться, спрятать разодранное в клочья чувство, которое когда-то их соединило, и воскресить его в своих заледеневших, гноящихся, зарубцованных болью сердцах?

Опять выбор. Как и девять лет назад. Тогда они его сделали. Остались друг с другом. И страдали девять лет.

Неужели сейчас, для того, чтобы спастись и спасти то, что осталось, нужно…?

— … так как у тебя дела на работе?

Голос Лидии Максимовны ворвался в мозг оглушительным раскатом набата.

Лена, вздрогнув, уставилась на нее, потом перевела взгляд на свекра. Попыталась улыбнуться.

— Да, вроде бы, все пока хорошо, — проговорила она. — Я и работаю-то пока еще пару дней. Но мне все нравится!

— А как хозяин? Строгий? — кивнув, спросил Александр Игоревич.

— Строгий, — согласилась девушка, глядя на зажатую в руке чашку с чаем. — Но справедливый. Просто так ни на ком зло не сорвет, — усмехнулась уголками губ, подняла глаза вверх. — Но попадаться ему под горячую руку не стоит.

Колесниковы ободряюще улыбнулись. Повисло минутное молчание, прерываемое стуком настенных часов.

И Лена, пребывая в блаженном тепле семьи, хотела забыть обо всех бедах, что свалились на ее голову. Просто заснуть, укрывшись пледом, в старом кресле. И ни о чем не думать.

— А как же ты устроилась на работу в кондитерскую Каверина? — заинтересованно проговорила Лидия Максимовна и, бросив взгляд на мужа, задумчиво добавила: — Мне казалось, что к нему так просто попасть.

— Если это вообще возможно, — проговорил Александр Игоревич.

Лена смущенно потупилась, чувствуя, что щеки начинают алеть.

— Мне… Андрей помог, — выдавила она из себя.

Александр Игоревич нахмурился.

— Андрей? Это кто такой?

— Твой друг детства? — уточнила Лидия Максимовна, внимательно глядя на девушку.

Лена гордо вскинула вверх подбородок, отчего-то ощутив необходимость защитить, обезопасить Андрея.

— Да, это он. Андрей Порошин, — она посмотрела на свекра. — Мы встретились с ним на одном из приемов. Он партнер Максима, вот мы с ним и увиделись, совершенно случайно, — Лена опустила взгляд в чашку с чаем. — Он предложил мне помочь, когда узнал, что я ищу работу, а я… согласилась.

Тугое и жгучее молчание давило на легкие, мешая дышать. Воздух стал спертым и удушливым.

— Хорошо, — медленно проговорил Александр Игоревич, — что еще есть вот такие друзья.

И вновь повисшее молчание уничтожает, разъедает по кусочкам. А Лена не знает, что сказать, грудь сдавило, в горле острый комок из слов, но не одно из них не слетает с языка.

А потом, резко, стремительно, пока не видел отвернувшийся в сторону муж, мама Максима коснулась ее руки.

— Не наделай глупостей, Леночка, — тихо пробормотала Лидия Максимовна, наклонившись к девушке и заглянув ей в глаза. — Обещаешь? — Лена зачарованно кивнула. — Я знаю своего сына, если что-то пойдет не так, быть беде…

Лена тогда не поняла, о чем говорит свекровь. Лишь потом, спустя несколько долгих дней, когда уже успела забыть об ее втихаря от мужа сказанных словах, она поняла их смысл. И пожалела, горько пожалела о том, что не придала им особого значения тогда, когда трагедии еще можно было избежать.

Андрей. Всему виной был Андрей. Хотя нет, не так. Виновата была она, конечно же, она. Но Андрей… он стал причиной. Ее новой вины, новой ошибки. Ее падения.

Он обещал встретить ее после работы, они договорились посидеть в кафе перед тем, как в город вернется Максим.

Если бы она тогда могла знать, чем для нее это обернется, она бы отказалась. Она бы бежала домой со всех ног!.. Но… Когда Андрей позвонил ей, она не отказалась, она согласилась, светясь от счастья новому прожитому дню. Он с сожалением извинился, сказав, что задерживается на работе, попросил ее подойти сразу к кафе. И она опять согласилась, легко, беззаботно, улыбаясь и спеша навстречу запланированному свиданию с другом.

Закутавшись большим платком, уже не глядя под ноги, а, высоко приподняв подбородок, гордо встречая резкие порывы осеннего ветра и ощущая, как тот треплет волосы на висках и затылке. Улыбаясь, проскользнула несколько улочек и переулков, боковым зрением замечая косые взгляды проходящих мимо нее людей.

Несколько шагов вперед, и вот уже за поворотом — то самое кафе, в котором они с Андреем договорились встретиться. Осталось лишь пройти проезжую часть, перейти на другую сторону улицы.

Улыбнувшись предстоящей встрече, девушка сделала решительный шаг вперед.

А потом вдруг… голоса. Ворвались, вонзились в ее одурманенное сознание, оглушили ее своей настойчивостью и вязкой несокрушимостью. Громкие, радостные, искрящиеся смехом и весельем. Детские голоса, заставившие ее остановиться посреди дороги и помутившимися, испуганными глазами вглядываться вдаль.

Где?… Откуда?…

Блуждающий взволнованный взгляд остановился на кованой ограде, выкрашенной в черный цвет.

Детский сад.

И снова смех, врезавшийся в нее осколками когда-то залеченных ран.

Лена резко замерла, часто задышала, стараясь выровнять дыхание, чувствуя бешеные удары сердца в грудь.

— Мамочка!..

Оголенный провод коснулся нервных окончаний, вызывая дрожь во всем теле.

Словно парализованная, сделала неуверенный шаг вперед, неотрывно глядя на играющих на площадке ребятишек.

— Мамочка, посмотри на меня!..

Боль пронзает изнутри, разрывает в клочья, рвет, не щадит, режет, терзает, избивает. Убивает.

Горячими пальцами коснулась ограды, обхватив ее дрожащими пальцами, наклонившись вперед, тяжело дыша.

— Ну, мамочка!.. Смотри…

Слезы рвутся из глаз, касаются переносицы щекочущей болью, дрожат ресницы. Губ касается горькая соль.

— Мамочка, ты за мной пришла?…

— У мамы скоро день рождения, мы с папой ей уже подарок купили…

— Эту шапку мне мама купила. Смотри, какая красивая!..

— За мной мама приехала!..

— А моя мамочка самая лучшая!..

Давит, жжет огнем, обжигает пламенем растленной души, кровоточит сердце, рвется изнутри боль…

Мир начинает кружиться вокруг нее, затаскивает в свой водоворот, свой жуткий болезненный плен.

Черная кованая ограда уже не сможет спасти от падения, все кружится, плывет, шатается, ускользает из-под ног.

— Мама, мама!..

— Лена!..

Голоса смешались в один гулкий, звонкий гудок клаксона. Звук удаляющегося поезда, шумит, надрывается…

— Мамочка…

— Лена!..

Знакомый голос. Такой родной… Голос ее сына?… Ее маленького сыночка?… Да, да, она знала, она чувствовала, что он звучит именно так.

— Лена!.. - и снова этот голос.

Да, мой родной, да, мой хороший, говори со мной, разговаривай, даже можешь звать меня по имени, не называя мамой, своей любимой мамочкой, только не молчи. Говори, говори, пожалуйста!..

— Лена!.. Что с тобой?! Лена!

Это не ты?… Почему у тебя такой странный голос?… Очень похож на голос…

— Лена, мать твою!?

Она подняла вверх помутившиеся глаза, чувствуя, что тело уже не держит ее.

— Андрей?… — выдохнула девушка разочарованно, из последних сил.

Он подхватил ее за руки и повернул к себе лицом, приказывая держаться за себя. Очень вовремя, потому что еще мгновение, и она упала бы на землю, потому что ноги ее уже не держали. Слабость сковала ее тело, дрожь, пронзая позвоночник тупой болью и ледяным холодком, вонзилась под кожу.

— Что с тобой?… — испуганно глядя в ее бледное, перекошенное от боли лицо с горящими слезами глазами, пробормотал мужчина.

Она не могла говорить, язык, словно онемел. Изо рта вырывались непонятные стоны и всхлипы.

— Что с тобой, дорогая моя? Леночка, что с тобой?! — шептал он, обнимая ее за плечи, трогая ладонями висящие плетьми руки, касаясь холодных щек и губ, наклоняясь к ней все ближе, ладонями сжимая ее щеки, вынуждая заглянуть себе в глаза.

— Андрей… — выдохнула девушка едва слышно. — Андрей!.. — на последнем дыхании вымолвила она и схватилась за него, отчаянно крепко, стискивая руками рукава его пальто, обнимая за шею. — Это ты?… Боже, это всего лишь ты?…

И разрыдалась. Громко, неожиданно, навзрыд, истерично, в голос, не сдерживаясь.

А Андрей, прижимая ее к себе, шептал слова утешения, обнимал за плечи. Наклоняясь ниже, целовал виски, спускаясь к щекам, горячими губами стирал следы слез на нежной коже, скользнув вниз к ее губам, накрыл их своими. Жарко, жадно, яростно впиваясь в ее рот. Слизывая ее боль, горящую в груди, и страдание, разрывающее на части. Испивая до дна ее горе, о котором не знал, но которое чувствовал. Заглушая горькие стоны, рвущиеся из ее груди, глотал их ртом, дышал ими. Не переставая, касался ее губ с новой силой, впиваясь, вонзаясь в ее рот языком лаская раны ее души.

И Лена, цепляясь за него, как за источник спасения, отвечала ему, отдавая боль, уничтожая страдание, делясь с ним своей бедой, своим горем, своей глубокой, так и не зажившей раной.

Два грешника, которые нашли утешение друг в друге в минуту слабости и щемящей тоски.

Один поцелуй. Изменивший очень многое.

Ведь нужно было догадаться, что за двумя грешниками всегда наблюдает кто-то третий…


9 лет назад


Ноябрь в тот год встретил их белесой белоснежной пеленой. Она укутала город, словно вуалью, седой и безликой, какой-то равнодушной и невежественно спокойной, укрывшей макушки деревьев своим белесым кружевом из снега и молчаливо взиравшей на тихий город. В ней таилось зло, немое и беззвучное.

Но снег неожиданно растаял, уступая место переменным, сменяющимся мелкой и противной моросью, невзрачным и серым дождям. Таким же молчаливым и тоскливым, каким был недавно растаявший день.

— Наверное, зимы вообще не будет, — уныло говорил себе под нос Максим, выглядывая в окно и хмурясь при виде яростных порывов ветра и косых параллелей дождя в воздухе. — Что за погода!?

Да, он не любил осень. Никогда не любил. А после этой осени стал ее люто ненавидеть.

Было холодно. По-ноябрьски холодно. И когда он, выбегая из подъезда, втягивал плечи и клонил голову вниз, в попытке спрятаться от ветра, запрыгнул в свой автомобиль и стремительно рванул с места, даже не бросив на окна своей квартиры с застывшим там улыбающимся личиком молодой жены, он думал именно о том, какая отвратительная в этом году осень. Через две недели зима, а на улице черте что творится!