Екатерина Владимирова - И телом, и душой

Может быть, и можно было что-то изменить. Если бы они пытались сделать это! Но им было проще, легче не обращать на это внимания. Не смирились, не забыли, не вспоминали, но знали, что помнят. Оба.

И он в какой-то момент не выдержал, сорвался, взбесился. Будто нож вонзили в грудь по самую рукоять. Ему надоело это мрачное, унылое, мертвое состояние покоя и апатии, в котором они жили. Лена, лелея свою боль, вину, превращаясь в тонкую и безликую тень самой себя. А он, предаваясь собственным огорчениям о потерянном счастье, о возмутительности ее лжи, им же придуманной, и поиску оправданий своим действия. Вся эта серость, однотонность, как большое пятно, на душе, на сердце, разъедающее их.

Они медленно угасали, медленно умирали друг у друга на глазах. Он хотел говорить, хотел чувства, взрыва, эмоций, проникновений, даже криков и упреков в свой адрес, лишь бы только не это раболепское снесение всех его незрелых и нездравых мыслей.

Но она не хотела понимать, кричать, протестовать, не желала рушить то, что у них было, отказывалась говорить. И попытки объяснить ей, что у них ничего не было, с самого начала, никогда не увенчивались успехом. Она не слушала, не говорила, но молчала и терпела весь тот ад, в который медленно превращалась их жизнь.

И в какой-то момент все рухнуло, накалилась до предела тетива лука и разорвалась.

Он не смог этого больше выносить. Мозг отказывался принимать рациональные, отточенные, взвешенные решения, и он решил сделать то, что собирался сделать пять лет назад. Он решил развестись.

Это было наилучшим выходом из ситуации. Разойтись, бросить вызов судьбе и посмотреть, сведет ли она их вновь. У них бы все получилось, если бы тогда он ушел, если смог ее отпустить. Но он так и не смог. Не смог… И то, что в нем так же надрывно билось это опустошающее, выворачивающее наизнанку чувство собственной неуправляемости, неспособность просто бросить Лену, уйти от нее, бесило, напрягало, обнажало все его защитные реакции, пытавшиеся доказать, что сделать это, ему под силу.

И в результате это вылилось в проявление еще одной ошибки, грубой, жесткой, жестокой, неожиданной даже для него самого. Ошибки не достойной его, той, которой была не достойна она.

После работы он заскочил в тот клуб. Не помнил, как тот назывался, да и важно ли это в тот момент, когда решается твоя судьба? Тебе хочется просто напиться, забыться, отключиться, не думать. Пристроился за барной стойкой и стал пить, один стаканчик за другим, снова и снова, не обращая внимания на изумление бармена и косые взгляды в свою сторону. Хотелось напиться до потери сознания, чтобы забыть, не вспоминать, испить до дна печали и невзгоды и ни о чем не думать. Вообще ни о чем. А особенно о том, что дома, скорее всего, волнуясь за него, сходя с ума от неизвестности, потому что он отключил телефон, его ждет Лена.

Он терялся в своих чувствах. Он словно был зависим от нее. Он хотел от нее уйти, ведь понимал, что так будет правильно, верно, логично. Он должен. Так лучше! Для нее — лучше тоже. Он убивал ее, она убивала себя. Они друг друга убивали!.. И он понимал, что так будет лучше, правильнее и разумнее, но… Но не мог ее просто так отпустить. Что-то не пускало, не давало уйти и отпустить. Что-то сжимало сердце при одной лишь мысли о том, что завтра он проснется, а ее уже не будет рядом. Паранойя, зависимость, одержимость?

Он рвал на себе волосы, пытаясь разгадать эту тайну, но не находил ответа. Как загнанный зверь, ищущий свободы и видящий выход, он стремился вдохнуть глоток свежего воздуха, который его ждал за чертой, за гранью, но не мог выбежать… не мог оставить в клетке что-то важное, ценное, дорогое… Не мог!

Нужна была причина. Веская, основательная, чтобы объясниться, оправдаться… И он нашел ее.

Наверное, у него тогда помутился рассудок, иначе как объяснить тот факт, что он, развернувшись, стал откровенно разглядывать сидящую рядом девушку. Шикарная. Высокая, красивая, волосы вызывающего каштаново-красного цвета, длинными прядями спадают на плечи. Раскосые глаза и полные губы.

Девушка медленно затянулась сигаретой, глядя на него, и выпустила изо рта колечком легкий дымок.

Что-то билось в его голове, терзая мозг. Вырывалось из горла сдавленными вздохами. Металось внутри.

Он не мог отпустить Лену, и это его бесило.

Незнакомка наклонилась вперед и, не произнося ни слова, мягко и иронично ему улыбнулась.

Его мозг почти взорвался, в груди грохотало сердце, а в висках настойчиво и удушливо бился пульс.

Как кто-то посмел занять в его жизнь столь весомое положение?!

Так не может дальше продолжаться. Что-то должно поменяться. Сейчас… Сейчас!..

Доказать себе в первую очередь, ей, всему миру, что он не зависит от нее! Что сможет ее отпустить, если захочет. Она не так сильно привязала его к себе, как может показаться. Он сильный, разве нет? Он — победитель, а победители не сдаются и не поигрывают. Не пасуют и падают вниз со своего Олимпа.

И, когда девушка пронзила его выразительным взглядом из-под опущенных ресниц, он сдался.

Может быть, она окажется… другой? Заменит ему жену?… Сможет доказать ложность его подозрений?…

Она ничего ему не говорит, ни слова, но он видит все в ее глазах, прищуренных, наглых, серо-голубых.

И уже нет повода сдерживаться, лгать самому себе, прятаться, рваться из клетки. Да и куда? Зачем?

Откинувшись на спинку стула, он смотрит прямо на нее, глаза в глаза. Обводит взглядом ее губы.

— Я женат, — откровенно признается он ей вместо приветствия. — И разводиться не собираюсь.

Она проводит язычком по губе, соблазнительно улыбается. Он понимает, что это его не трогает, ничуть.

— Думаешь, — говорит она с хрипотцой, — это меня должно остановить?

И это тоже очень многое для него решает. Его тоже уже ничто не останавливает. Да и что могло бы сейчас его остановить? Взрыв, землетрясение, пожар?… Только собственная смерть. Но он не умер. Он погибал оставшиеся годы, самоуничтожаясь и убивая ту, которая была ему дороже всех на свете.

Не говоря лишних слов, он поднялся, выхватив сигарету из тонких пальчиков, затушил ее, бросил:

— Пошли, — и потянул незнакомку за собой.

Она зазывно и плотоядно ему улыбнулась, подчинившись, и решительно двинулась за ним.

Рванули в гостиницу. Наскоро заказанный номер. Начали раздеваться уже на входе.

Он набрасывается на нее, как зверь, как хищник. Изголодавшийся, ненасытный, бесчувственный зверь.

Это ни на что не было похоже, даже на секс. Он рвет, как измученный, вымотанный, изголодавшийся зверь. Рвет на ней одежду, обнажая грудь, терзает соски, скручивая их пальцами, выпивая ее до дна, тараня ее рот поцелуями. Рвет себя надвое, остатками измученной души понимая, что именно сейчас творит. Рвет с прежней жизнью, казавшейся ему адским пепелищем. А потом, стремительно стянув с нее трусики, наверное, даже порвав их, просто вонзается в нее без предупреждения. Жестко, резко, бескомпромиссно, не давая и мгновения на то, чтобы опомниться. И начинает двигаться, как безумный, врываясь в нее снова и снова, и ощущая на оголенных участках спины ее ногти. Ее крики, стоны, всхлипы, судорожно подхваченные движения. Ее удовлетворение он читает по глазам, по с силой сжатым ногам, обвившим его торс, по обмякшему вмиг телу. Свое удовлетворение он нашел с трудом.

Распрощались так же скоро, как и познакомились. Хотя, даже не познакомились толком. Он не узнал ее имени, ему это было не нужно. Она оставила ему номер телефона, который он в тот же день выбросил.

И, когда мчался по ночным улицам домой, неуправляемый и еще немного пьяный, осознание того, что произошло, не давало ему дышать, срывая вздох за вздохом. Но он понимал, что это было… помрачнение.

Обвинял ли он себя за это? Да, вначале обвинял. А потом… уже нет.

Он не искал оправданий, их не было, а потому принимал все, как должность. У него просто не было иного выхода. Ему нужно было или отпустить ее, или начать жить по-другому. И он сделал свой выбор.

Он не смог ее отпустить, никогда не мог… А потому, зная, что поступает бесчестно, подло, мерзко, как эгоист, как отъявленный мерзавец, все равно не смог дать им еще один шанс на то, чтобы спастись.

И он возвращался к ней. Всегда. И в ту первую ночь своего греха — тоже.

Она ждала его, как ждала всегда. Встретила у дверей, в ночной сорочке, встревоженная, помятая.

— Где ты был?… — спросила она, рассматривая его лицо. — Я ужин приготовила, думала, ты вернешься раньше, но ты… — она вдруг запнулась, взглянула на него с изумлением в глазах. — Ты что, пьян?!

Да, он был пьян. Он напился, потому что ему претило все, что с ним происходило. Он хотел свободы, он хотел освобождения от зависимости, от этой каторги, от… нее. Но не мог освободиться. Не мог уйти!

— Я спать пойду, — выдавил он из себя еле-еле. — В душ, а потом… спать.

И, когда он скрылся из виду, она не пошла за ним. Не тронулась с места, изумленно глядя ему в спину, и вдыхая чужой аромат на его теле. Едкий цитрусовый аромат, на который у нее была аллергия.

И с этого все началось. С той первой женщины. И продолжалось на протяжении многих лет. После пяти лет брака, который она не смогли спасти, а лишь уничтожили, наступили новые четыре года измен. Не изменений, который были им нужны, как воздух, просто необходимы, но именно — измен. Его измен, не только ей, но и самому себе. Да, он отвратительно, мерзко, подло изменял и себе с того дня. Предатель!..

Они не смогли ничего изменить. Им нужно было разойтись. Необходимо было расставить. Именно в тот момент, когда он принял такое решение — пытаться искать ей замену. Если он тогда не понимал, что творит, и слепо верил в то, что такая замена найдется, то она-то, она, должна была возмутиться, воспротивиться, кричать, что есть сил, о том, что не отдаст своего мужчину другим женщина, у нее и только у нее имеются права на него!

Почему она этого не сделала тогда? Ведь он ждал. Он ждал от нее какого-то движения, действия, взрыва, бунта, хоть какого-то проявления чувств, кроме слепого повиновения и упования на то, что она виновата, а значит, должна расплачиваться за свою вину.

Почему она тогда не задумалась, что он тоже виноват? В своих изменах, в том, что винил ее, в том, сбросил все на нее, в том, что даже не попытался понять, принять ее мысли и ощущения. Ему было удобнее от нее отмахнуться, подавить ее, а она не могла кричать и биться в истерике, возмущаясь тому, что творилось вокруг нее.

И они молчаливо сдались. Оба тогда проиграли в игре, которую предложила им жизнь.

Просто замолчали однажды, решив, что им не о чем разговаривать, и… успокоились. Продолжая медленно умирать, гнить, превращаться в ничто и превращать в ничто все то, что их окружало.

Он забывался в своих изменах и бесплотных попытках найти Лене замену. Меняя женщин одну за другой, постепенно, не сразу наращивая темп, ускоряясь, как наркоман, которому не хватает уже прежней дозы, ища все больше и больше нового, неизведанного, неопробованного.

Может, эта?… А, может, эта? Или вон та? Хоть кто-нибудь из них, Боже, да будет способен заменить ему ее на время?! Способен не был. Никто из них. Ни разу за все четыре года измен.

Он никогда никому не позволял занимать в своей жизни главенствующее место, он всегда был хозяином положения, победителем во всем и всегда. Но когда появилась она, весь мир его будто рухнул. Он готов был смириться с этим, принять, простить ей это постороннее вмешательство. Любви он готов был это простить. Предательству — он не способен был простить ничего.

Им нужно было разойтись. Просто развестись, или же, не разводясь, просто найти точку отступления и разойтись в разные стороны, со своими проблемами, заботами, невзгодами, восприятиями и обидами. Ей нужно было уйти от него. А ему нужно было ее отпустить. Но они остались умирать на руинах замка под названием «семья», который уже ничто не могло в тот момент спасти.

И спустя годы ошибок прозрение нашло на обоих.

Только вот… сможет ли это хоть что-то сейчас для них решить?…

Не прошло и нескольких дней с момента заподозренного ею плохого самочувствия, как начались новые боли и неприятности. Голова кружилась, по утрам начинало тошнить, а от запаха еды просто воротило.

Лена очень часто стала плохо себя чувствовать, но каждое утро пыталась уверять себя в том, что просто отравилась. Ничего особенного, серьезного, просто съела что-то не то, все пройдет, завтра, послезавтра…