Нет. Никогда!

Он не сможет так обмануть ее, так предать ее. Не сможет… И не станет этого делать.

Раскрыв глаза, Максим с грустью в глазах уставился в окно.

Она сказала: еще не время. Значит, не время. Она сказала: нужно подождать. И он будет ждать. Она сказала: ей нужно окрепнуть, вырасти, стать сильной, найти себя. И он подождет, он выдержит, он поймет. Он не подведет ее. Она с ним. Да, она с ним, и никуда не уходит. Просто… не там же, где и он, просто… немного дальше. Но все же — рядом, близко, вот здесь… он держит ее за руку, ощущает кожу, жар ладоней, аромат волос и сладость губ. Такая красивая, такая желанная, такая… его.

Ему нужно немного подождать. Не спешить, не торопиться… Воспользоваться вторым шансом.

И, наблюдая за ней, вышедшей из магазина, он мог лишь завороженно следить за тем, как она, улыбаясь, шла к нему навстречу, как поглаживала свой округлый живот, поправляла волосы, облепившие лицо… А он мог лишь смотреть на нее, с замиранием сердца следить за ее движением, слушать свое неровное, частое дыхание, и проклинать себя за слабость. Он хотел сорваться с места, кинуться к ней, заявить о себе, все внутри него рвалось к ней, родной, любимой, нежной женщине!.. Но он понимал, что не имеет права ее удерживать около себя насильно. Он не может предавать ее доверие. Если он потеряет его сейчас, то уже никогда не восполнит этот пробел. Она не даст ему еще один шанс. Он бывает всего один. И его он уже использовал.

И тогда, сжимая руль побелевшими руками, стискивая до боли зубы, удерживая себя от прыжка к ней, он просто резко надавил на газ, стремительно развернулся и уехал.

Теперь он не допустит ошибку, отдаст ей то, что не отдал. Он восполнит пустоту, пробел, темное место собственной истории. Он не будет слепо брать. Он станет отдавать.

Когда Лена позвонила ему в следующий раз, Максим не сказал ей о том, что знает, где она скрывается. Не считал это уместным или правильным. Зачем ее тревожить? Зачем беспокоить? Пусть все остается так, как и было. Ведь было все не так и плохо, все было очень даже хорошо. И разрушать их маленький рай, их семейную идиллию своими откровениями и разрушительными признаниями, которые, действительно, все могли сломать… Он не был готов пожертвовать этим. Такую жертву принести он не мог.

И все же с того дня что-то изменилось. Может быть, она что-то почувствовала, ощутила, увидела? Но их разговоры стали отдавать горечью. Горечью, печалью, болью и обидами. Они стали вспоминать прошлое. С прощением, с пониманием, с доверием, с искренним желанием в сердце и душе, понять, когда же они ошиблись, когда совершили ту роковую ошибку и позволили себе так низко упасть. ием, с понимаем, с доверием. щением, с понимаем, с доверием. ы стали отдавать горечью. ГОречью, рушить то, что было построено

Но разве можно было сказать, что они были так несчастны? Не совсем так. В их жизни были и светлые моменты. Пусть их было мало, намного меньше, чем плохих, омраченных обидами, болью и недомолвками, но ведь были! Значит, они еще смогут воплотиться в других, повториться, восполниться.

И они, будто исчерпав лимит светлой радости, перешли к обсуждению того, что давило на них грузом ответственности и терзало душу. О том, что происходило между ними все эти года, и почему, и как они до этого дошли, и как ошиблись, и почему. И как сделать так, чтобы не допустить этого в будущем…

Рано или поздно они пришли бы к этому. Зачеркнуть прошлое, просто забыть его было невозможно. Им нужно было простить. Понять, принять, осознать до конца, найти истину и решить все для себя.

И так же, как до некоторого времени они не разговаривали о том, что происходило с ними в течение девяти лет, когда они убивали друг друга, они не разговаривали и о том, что произошло в тот роковой день.

Но каждый из них знал, что поговорить придется. Рано или поздно, но придется. Лопнет зажатая между пальцев струна, расколется мир надвое, порвется, рухнет. Не избежать. И не сбежать, как много лет назад, от разговора. Придется расставить все точки над «и». Понять и простить? Или же забыть и отпустить?

Но они должны решить, они должны решиться. На что-то. Потому что не будет будущего у тех, кто не понял до конца своего прошлого и не разобрался с ним. Оно напомнит о себе. Обязательно ударит прямо в сердце, и тогда будет еще больнее, еще острее, еще ощутимее.

Она чувствовала, что грядет взрыв, и почти оказалась к нему неподготовленной. Они говорили до этого, много говорили о том, почему, зачем, как и кто. Как горько, как тяжело осознавать, что твое счастье было положено на кон разменной монетой непониманию, осуждению, молчанию и обиде! От осознания того, что они оба заблуждались, оба были друг для друга мучителями и жертвами одновременно, было больно. Ведь так много можно было бы исправить, если бы они смогли решиться на обычный разговор!? Просто поговорить, отважиться, пойти на это, облегчить свою совесть. Но они не сделали этого. Из-за глупости, боязни оказаться непонятыми, или банально привыкнув к тому, что было, и все рухнуло, не успев взойти.

Два глупца, два безумца, два грешника!.. Которые теперь по капле, по крупице, по частичке собирали в чашу горечи воедино все свои ошибки, обиды и недоговоренности. Чтобы понять, простить, отпустить.

Когда он позвонил ей, она кусала губы. Сердце стучало в груди, как заведенные часы, бойко и резко.

Их разговоры приносили успокоение, понимание, осознание того, что творилось у них в душах, и все же для того, чтобы принять эти факты было не достаточно разговора. Нужно было время. Оно помогало им.

И когда позвонил Максим… это было последней каплей, последний частичкой, последним толчком.

— Я должен попросить у тебя прощения, — начал он, кусая губы. И Лена задержала дыхание.

— За что?… — проговорила она сухими губами, будто чувствуя его напряжение.

— За то, что… произошло тогда, — выдавил он из себя. — Когда я тебя… — сердце застучало, заревело, почти взбесилось, колотясь в грудную клетку. — Я просто… я не знаю, — признался он, — я искал объяснения, даже оправдания тому, что натворил, но… — горький, едкий смешок, который скользит по ее обнаженным нервам и обдает их разрядом в сотни вольт. — Нет объяснений, и оправданий, тем более! Я не знаю, что на меня…

— Максим, не нужно… — попросила его Лена.

— Нет, я должен сказать! — упрямо повторил он. — Я виноват перед тобой. Да, виноват. И не только в том, что сделал тогда, но и в том, что… происходило с нами все эти годы… Я так виноват, Боже!.. Я уже сотни раз обдумал все, решая, анализируя, вспоминая… Я никогда так ни о чем думал, веришь?… — он вновь горько улыбнулся. — Я вел себя, как последний мерзавец!..

— Нет, нет!.. Я тоже была виновата, Максим. Не стоит винить лишь себя.

— Но я виноват! И не хотел замечать очевидного, просто закрыл на все глаза, думал, что так надо. Что ты виновата, одна ты, а на самом деле… — он едва не сорвался, тихо выругавшись. — Я предатель, Лена. Ты не должна была любить меня…

— Ты не прав!..

— Помнишь нашу первую встречу?… — вместо ответа спросил он. — Помнишь, то кафе? Я до сих пор помню, какое на тебе в тот день было платье. И как развевались твои волосы, и как стучали каблучки твоих босоножек… А еще помню тот день, когда мы познакомились. И когда ты меня коснулась своей рукой… Я тогда пропал. Я еще не понимал этого, только потом понял. Но да, я пропал уже тогда. Ты была такая… нежная, чистая… Моя ангел! — благоговейно выдохнул он. — Но я не достоин тебя! Никогда не был достоин!

— Я думаю, что сама сделала этот выбор…

Но он продолжал, казалось, даже не слушая, что она пытается возразить.

— Ты не могла… ты не должна была меня любить. Почему ты любила, Лена? За что? — спросил он гортанно. — Если вначале любила просто вопреки, то потом… когда мы ежедневно жили в аду, как ты могла любить меня даже тогда?!

— Ты стал частью меня, — прошептала девушка. — Будто вросся в меня, стал мною. И я уже не могла представить, что тебя не будет рядом, — призналась она. — Одна подобная мысль меня убивала.

— Но ведь я был мерзавцем! Негодяем. Я был не достоин…

— Я сделала свой выбор! — отрезала она. — Как и ты сделал свой. Ведь ты остался со мной, когда мог уйти. Когда я потеряла нашего малыша, — промолвила она, — ты мог бросить меня, ведь тебя ничто не удерживало.

— Я тогда хотел развестись, — тихо проговорил он надрывно. — Я хотел с тобой развестись… Но не смог. Когда увидел тебя в снегу, тогда… в парке. Я не смог тебя оставить. Понял, что… не смогу уйти.

— Я не знала этого, — изумленно прошептала она.

— Я тебе не говорил. Зачем? — он вновь горько хмыкнул. А потом тихо, почти неслышно: — Я скучаю без тебя. Очень скучаю, и хочу, чтобы ты вернулась, — и, не позволяя ей говорить, добавил: — Но я знаю, что ты еще не готова. Ты должна… понять, осознать, кто ты есть. Я слишком давил на тебя, да?… Я подожду.

И она молчит, долго молчит, и он начинает переживать, хотя не произносит ни слова, чтобы поторопить.

Дрожат его нервы, струны его души, он сам дрожит…

— Ты изменился, — проговорила она после молчания.

— Нет, — коротко бросил он.

— Я чувствую…

— Нет, Лена, — возразил он вновь, — я вовсе не изменился. Я все такой же, как был. Тиран, деспот, негодяй, собственник… Я просто кое-что понял, и…

— И?…

— Я не хочу терять ни единой возможности вновь увидеть улыбку на твоих губах.

И она расплакалась в этот момент. Самый трогательный, самый нежный момент в своей жизни.

— Лена?… — словно что-то ощутив, сказал Максим. — Лена?…

— Со мной все в порядке.

— Ты плачешь?… — хрипло спросил он, ощущая горечь на языке. — Почему?…

— Я хочу встретиться с тобой, — тихо призналась она. — Очень хочу!..

И ему кажется, что сердце начинает колотить грудь с такой силой, с какой молот бьется о наковальню. Бешено, рьяно, резко, отдаваясь в ушах эхом собственного грохота.

— Правда? — может лишь спросить он, сжимая телефон в руках.

— Да.

— Я очень рад. Я очень рада, дорогая!..


И долгожданный день встречи стал торопливо отсчитывать часы и минуты до полного воссоединения двух заблудших душ в бушующем мире потерь и обретений. Не сразу, постепенно, осторожно и неспешно, боясь спугнуть, они шли к тому, чтобы быть вместе. Через боль, страх, неуверенность, сомнения и обиды. Зачеркивая прошлое, начиная жить настоящим, глядя в то светлое будущее, которое им виделось.

Они договорились встретиться в сквере в половине второго. И часы, казалось, замерли, словно не спеша, давая им шанс на то, чтобы подумать, решить, окончательно прийти к обоюдному и верному решению.

Из деревни ее отпускать не хотели. Особенно противились Николай Иванович и Тамара, конечно же. Но и держать ее при себе насильно никто не собирался. Они погудели, поворчали на пару, поохали и ринулись собирать ее в путь. Собирали долго, изощренно и со вкусом. А Николай все пенял на то, что такой работницы ему больше не найти. Лене это льстило, она улыбалась, хотя и понимала, что это лесть. Но так хотелось почувствовать это — свою нужность, значимость, заботу со стороны другого человека. Того, кто помог ей в трудный момент, кто протянул руку помощи, кто не бросил, кто боролся за нее настоящую так же рьяно и отчаянно, как делала она сама. И к этим людям Лена питала нежность, благодарность… любовь.

Они помогли ей обрести себя. Они вытащили ее из болота, в которое превратилась ее жизнь. Помогли ей поднять на ноги и по-новому взглянуть на себя, поверить в свои силы и возможности. Обрести себя.

Кстати, Лена оказалась права. Николай и Тамара, «присмотревшись» друг к другу, вскоре стали чаще видеться и общаться наедине. А к моменту, когда Лена собралась уезжать, Тамара с дочкой уже переехала к нему. Два ворчуна, два столкновения… нашли друг друга.

Какая удивительная, просто невероятная эта штука — жизнь!.. Чей-то уход — это всегда чье-то начало.

Поглаживая свой округлый живот, Лена, улыбаясь, смотрела в окно. Ее тоже ждало новое начало…

В этом было что-то щемящее и волнительное — возвращаться в родной город так, будто приезжаешь в чужой. Встречает он тебя по-особому, дружелюбно улыбается зеленой листвой и яркими лучами майского солнца. Светит тебе в лицо своей яркостью, цветом и светом, блестит и… будто благословляет.

Начало мая было по-летнему теплым, даже жарким, поэтому Лена накинула на себя легкое платьице в синий цветочек и надела босоножки на плоской подошве. Она никогда так не волновалась. Когда уезжала отсюда, волнение было иным, смешанным со страхом, неверием в то, что произошло, с сомнениями о том, что с ней будет дальше, с болью и ложью, сомкнувшимся вокруг нее плотным кольцом. Она убегала от Максима тогда, не зная, вернется ли назад, сможет ли переступить через это. Ей тогда казалось, что нет, не сможет, не перешагнет, не простит. А сейчас… все внутри нее трепетало, расцветало, пело… ждало. Этой встречи, с этой мужчиной. Только с ним. Она жила для него, она дышала для него. И вместе с ним.